привычка

Кабинет командующего развед-корпусом все тот же. Вернее сказать, находится он, конечно, все там же, где и раньше, но тем же его уже не назвать, изменился сильно. Мебель, обстановка, освещение. Да, особенно освещение совсем другое, это Леви еще в первые дни подмечает. У Ханджи ведь проблемы со зрением, ей нужно намного больше света за работой. Да, кабинет теперь совсем другой, как и человек внутри. Хоть дверь та же самая, спасибо и на этом, наверное. У Леви давняя привычка — по этой двери три коротких удара. Правда теперь ответа не дожидается иногда. Ханджи этот стук знает, как и Эрвин всегда знал. Эрвин отзывался всегда — может, тоже привычка старая, а может, просто Леви не входил без разрешения. Ханджи же лишь раз сказала «можешь не стучать» и теперь и отвечать не всегда считает нужным, может, не слышит, может, не замечает, не до того совсем. Леви поначалу думает без ее ответа не заходить. Ну, в самый первый раз, по привычке. Только вот Ханджи молчит очень долго, и вообще из кабинета ни звука, будто ее там нет. И Леви тревожно немного становится. Еще три коротких удара на всякий случай, чуть громче — вдруг не услышала — но вторая рука уже тянется к дверной ручке. Леви заходит и дверь за собой спиной прикрывает, тоже привычно почти, так всегда, когда в этом кабинете их было двое. Только вот вместо Эрвина за рабочим столом перед ним Ханджи — сидит на полу у стены, сжавшись как комок, уткнулась в колени лицом, обхватив руками плечи, будто обнять пытается сама себя, и вздрагивает изредка, как от холода. -Говорила же, можешь не стучать — едва слышный шепот и попытка скрыть всхлипы зачем-то, мол, я не плачу конечно, ты что, просто вдруг захотелось на полу в углу посидеть. — Это называется вежливость. Не всем же без стука врываться как ты — фальшиво-спокойный тон абсолютно не вяжется с тем, как торопливо Аккерман пересекает кабинет и опускается на корточки с ней рядом. Она даже взгляда не поднимает. Леви кладет руку ей на голову, поверх нерасчесанного каштанового хвостика. — В чем дело? Глупый вопрос, если подумать, Леви знает, в чем, и знает, что тут одним словом не ответить. Это будто его о том же самом спросить. Наверное, потому они и не спрашивают обычно вот так прямо, « в чем дело» — перечислять слишком долго. -Ничего… нового. Дело в должности командующей, с которой Ханджи понятия не имеет, как справляться самой, ответственности, что свалилась на нее как снег на голову, дело в бумажках треклятых, в которых ей приходится возиться, вместо реальных действий, дело, на худой конец в том, что глаз болит каждый день, вернее, то, что от него осталось. И дело в тех, кто из Шиганшины не вернулся. Леви знает. А спросил, пожалуй, просто чтобы не молчать. Ханджи сжимает в кулак одну руку, и Аккерман обращает только сейчас внимание — между дрожащих пальцев торчит нашивка с крыльями, точь в точь такая же, как он срезал не раз с чужих карманов. Ханджи такого не делала раньше, не для нее это как-то всегда было. Вообще, много что Леви делает и думает — не для нее обычно, и слава богу, наверное, а то, будь Ханджи как он — тихой и мрачной, Леви думает, вовсе бы не за кого было держаться. Только вот Ханджи в своей жизни тоже за кого-то держалась, и потому Леви точно знает, что нашивка у нее в руке — Моблита. В ту ночь Аккерман так и не уходит до самого утра. Они засыпают, прямо там, в углу на полу, опершись друг о друга. А, проснувшись, Леви лишь долго ворчит, как много там было пыли.

***

Время идет, а Леви все также стучит по привычке три раза, даже если командующая не отвечает. И Ханджи, кажется, уже почти прежняя, уже бегает по кабинету вся в работе, то отчеты, то карты, то просто развалится в кресле, запрокинув голову, и думает. Ханджи уже даже иногда улыбается. И просит иногда Леви заварить чай. И что-то записать. И принести. И лампу зажечь поярче. Аккерман возмущается немного на нее как-то раз, мол, не подручный тут, поважнее дела есть. Не серьезно, конечно, вообще почти в шутку это говорит, только вот Ханджи на полуслове осекается и замолкает резко. У нее ведь привычка тоже. Привычка мыслить вслух очень много, и это она вроде как не сама с собой говорит, это она Моблиту рассказывает, привычка допоздна засиживаться за работой, и знать, что кто-то коснется легонько плеча и скажет, что спать давно пора, привычка, что кто-то чай горячий постоянно приносит. И еще много, очень много привычек мелких. Вернее, это намного больше, чем просто привычки, если честно. Просто привычка, что Моблит рядом. Леви с тех пор не говорит больше ничего подобного. Просто молча приносит чай, подает бумаги и зажигает лампу. -Эй, очкастая, поздно уже, завтра закончишь. — Леви заходит как-то раз, уже поздно ночью. — Ханджи.? Зоэ спит, прямо за столом, уткнувшись лицом в какой-то лист бумаги, наверняка очень важный, лампа рядом давно уже догорела, и, кажется, Ханджи во сне задела рукой чернильницу, и весь стол теперь в темных пятнах. Леви хмурится недовольно, но будить не решается. Лишь накидывает китель ей на плечи и чернила тихонько вытирает со стола. Она кутается, не просыпаясь, будто ей неважно совсем, что она не на кровати, а за столом, вот уж в чем Аккерман ей всегда завидовал — спит, как попало, без проблем. Причем так крепко, что аж бормочет что-то во сне. -Спасибо… Моблит… Леви лишь тряпку сильнее в руке сжимает. -Из тебя Эрвин лучше, чем из меня Моблит — бормочет себе под нос, чтобы не дай бог не слишком громко.

***

Леви вообще часто заходит к ней, именно по ночам, хотя сам, вообще-то, старается раньше ложиться. Но вот часы на стене кабинета командующей показывают уже далеко за полночь, сюда уже несколько часов никто не заходил, но тут вдруг знакомые три коротких удара в дверь. -Не спится? — интересуется Ханджи, все не отрываясь от каких-то карт, когда Аккерман в очередной раз приходит к ней посреди ночи. -Вроде того… Леви здесь уже, как у себя дома. Заваривает себе и Ханджи чай, протирает пыль на полках, раскладывает по местам книги и папки, которые Зоэ второпях побросала как пришлось, и выглядит, вроде, вполне спокойным, по нему и не скажешь, что минут десять назад он проснулся в слезах, настолько испуганный и разбитый, что оставаться одному просто не было никаких сил. Это не впервые отнюдь, Леви и раньше мог ночами просидеть без сна из-за кошмаров. И раньше приходил в этот кабинет тоже. Эрвин, как бы ни был занят, никогда такое не оставлял без внимания, обнимал ненавязчиво — Аккерман до сих пор помнит мягкие прикосновения, по-своему особенные, помнит, как был в этих объятиях, будто в крепости. И не только потому, что Эрвин по сравнению с ним чертовски высокий, просто с ним всегда от чего-то становилось почти по-детски спокойно, будто Леви в его объятиях от всего мира может спрятаться. Теперь же Леви лишь приходит в этот самый кабинет, к Ханджи. Больше просто некуда идти. Зоэ лишнего не выспрашивает, ей и так все примерно ясно — по дрожащим немного рукам и поблескивающим от слез в свете лампы глазам. — Можешь здесь лечь, если хочешь — предлагает командующая, кивая на небольшой диван в углу. Аккерман сперва неуверенно пожимает плечами, но потом все же кивает. Засыпать страшно. Страшно увидеть снова во сне смерти товарищей, услышать их голоса, полные осуждения, страшно ощутить себя беспомощным, и особенно страшно в этих кошмарах находить Эрвина. Но под шелест бумаги, скрип пишущего пера, тихое бормотание Ханджи, Леви этот страх постепенно отпускает. Все-таки, с Зоэ тоже по-своему легче. -Тут прохладно, дать тебе что-нибудь укрыться? — негромко спрашивает Ханджи. Командующая сама сидела, кутаясь в форменный китель, а из них двоих Леви всегда был чуть больше восприимчив к холоду, чем она. — А, Леви? Но, подняв взгляд, Зоэ обнаружила, что капитан уже, сжавшись в комок на диване, уснул. Ханджи вздыхает немного устало, встает из-за стола и заботливо укрывает Аккермана плащом. Не верх комфорта, конечно, но хоть что-то. -В следующий раз сразу с одеялом приходи, что-ли. — насмешливо шепчет девушка, возвращаясь к своему столу.

***

Иронично, они ведь всегда думали, что очень разные. Ну как, думали, им все говорили прямо, даже Эрвин как-то раз сказал что-то про контраст, они уже не помнят оба дословно. Только вот теперь они похожи как никогда сильно. У них обоих привычки — старые, что и не вспомнить, откуда взялись, но важные настолько, что и за несколько лет от них отучиться невозможно. У Леви — три коротких удара в эту самую дверь, и особенно холодными одинокими ночами, будто молчаливый крик о помощи. У Ханджи — чтобы лампа постепенно все ярче горела, когда темнеет, чтобы горячий чай под рукой за работой, и чтобы кто-то позади, с кем поговорить, чтобы у кого на руках, если что, разрыдаться, и чтобы кто-то забирал ненавязчиво из рук перо и говорил, что пора отдохнуть. И в тот вечер, когда они сидели на полу у самого подоконника, и Ханджи плакала, впервые за много лет пожалуй, вот так вот навзрыд, до истерики, до прерывающегося дыхания и головной боли, Леви был рядом. Правда, совсем не так, как был бы Моблит. Впрочем, и Ханджи для Леви — совсем не то, что Эрвин. Они оба это знают, и оба не пытаются никого друг другом заменить. Так и привычки со временем меняются. Потому что стучит Леви в кабинет Ханджи, а не Эрвина. И потому что плачет Ханджи в плечо Леви, а не Моблита, и потому что он ей и, в самом деле, не подручный какой-то. И все что они могут — помочь друг другу научиться жить без них.