Соседка

Каттлея обычно приходит в госпиталь рано утром. Три ночные медсестры и дежурный врач просто разрываются между ранеными, которыми заполнены, считай, все палаты, поэтому в сестринской никого нет. Каттлея привычно заглядывает в пустую комнату — чашка с остывшим чаем, заляпанные чем-то листы, исписанные неразборчивым почерком, — и идет в ближайшую палату с тяжелоранеными. Ее соседка, Клара, действительно там — медленно ходит между узких коек, кому-то поправляет одеяло, кому-то подает воды или утку и говорит, говорит, не переставая, обо всем на свете. Голос ее струится, течет в тихой внимательной тишине, и Каттлея видит, как на койке у входа какой-то солдатик закусывает руку, давясь непрошенными слезами. Каттлея не знает, отчего он плачет, от чувств или приступа боли, но она отводит глаза и делает вид, что не заметила ничего. И идет дальше, к подруге. Мужчины ведь так не любят показывать свои слезы. Клара как раз обмывает кого-то из неходящих. Он лежит, перевернувшись на живот, а Клара мокрой тряпкой обтирает ввалившиеся худые ягодицы, покрасневшие от долгой лежки. На спине у мужчины кожа выглядит отвратно — потемневшая, мокрая, — и Клара протирает эти места особенно осторожно. Наверное, это больно — мужчина тихо шипит и стискивает подушку худыми пальцами, на которых видны желтые пятна никотина. Правого мизинца у него нет, обрубок аккуратно забинтован, и на белой ткани проступают темно-красные пятна крови. — Вот и все, — легко говорит Клара и переворачивает мужчину на спину. Каттлея машинально смотрит на маленький, съежившийся член и дряблую мошонку, на коричневые пятна на животе и ногах. — Сейчас-сейчас, — обещает Клара и аккуратно протирает промежность, осторожно касаясь чужого члена. В ее прикосновениях нет ни капли эротичности, так, привычная работа, и мужчина словно не чувствует, как влажная тряпка скользит по мошонке. А может, и правда не чувствует, слишком уж неприятно от него пахнет: гноем, гнилью и немного мочой. Каттлея поднимает взгляд и видит покрасневшее лицо, закушенную губу и прикрытые глаза. Ей становится стыдно, словно это она сейчас лежит на кровати совершенно беспомощная перед чужим любопытством. — Ты ведь наверняка опять не ела, — говорит она, чтобы избавиться от этого удушающего чувства. — Я принесла тебе булочек. — Да, да, — кивает Клара, не отрываясь от своего дела, — через полчаса, ладно? Я как раз закончу обход. Каттлея вздыхает и послушно выходит, держа в руках пакет с ароматной выпечкой из портовой пекарни. Кларе, как и другим сестрам, почти не платят на этой работе. И Каттлея уже не помнит, когда соседка последний раз вносила свою часть квартплаты, — кажется, это было в самом начале войны. Каттлея не жалуется — ее выступления в кабаре приносят достаточно денег, чтобы хватило и на квартиру, и на булочки по утрам. Гораздо сложнее заставить соседку хотя бы иногда есть, спать и брать выходные. У Клары слишком большое сердце, гораздо больше, чем Каттлея может себе позволить. Потому что в своем кабаре, среди пьяного угара веселящихся как в последний раз офицеров, она видит совсем другое. На войне очень просто стать жестоким и забыть об остальных. И возможно, Клара в своем госпитале каждый день выдерживает гораздо более страшный бой — с самой собой.