Авдотья Романовна

      Утро было свежим. Дунечка проснулась раньше всех в доме. До того светло было её настроение, что она, в чём была, простоволосая и босоногая выбежала на улицу, схватив только из передней матушкин платок. Стопы приятно покалывал утренний холод. Дуня поёжилась, улыбаясь, и покрепче завернулась в платок, стоя на мокрой после ночного дождя веранде. Утренняя свежесть до того крепко пробрала её, что она взвизгнула от восторга. Забежав вновь в переднюю, Дунечка надела свои старенькие калошики, которые никогда матушкой не убирались, потому как и ей были по ноге, и вновь выбежала на улицу. Она побежала в сад за домом. В тот самый сад, где были качели. Садик выглядел голеньким после зимы, то тут, то там показывались проплешины, но весна давно уж взяла всё в свои руки. Проплешины кое-где затягивало травкой, где-то успела появиться поросль. Поглядев на старые качели, Дуня помрачнела. Вспомнился давешний сон, вспомнилась за ним и старуха Алёна Ивановна. Холодно. Дуня поёжилась, хмурясь, и вновь перевернула платок, наспех перевязываясь. Довольно скоро она вернулась в дом. Замёрзла да и только. Да и смотреть в саду ещё нечего. Стянув калошики и оставив в передней матушкин платок, Дунечка вновь поднялась в комнату и забралась под одеяло, кутаясь с головой. Надо бы отправить письмо. Письмо… И на что письмо… Зачем оно? Ни к чему вовсе.       За этими мыслями Дуня уснула часок. Письмо отправить суждено не было, но об этом позже. Когда Дуня проснулась, дом уже шевелился. Матушка что-то хлопотала внизу, иногда помимо того слышались недовольные замечания Петра Петровича. Роди в комнате не было. Дунечка смутилась собственному поведению. Что же это она, как маленькая, обиделась на саму себя, а маменька там одна хлопочет. Наведя наскоро утренний марафет и как следует причесав волосы перед маленьким зеркалом на шкафу, бывшим тут с самых малых её лет, Дунечка вышла из комнаты и застучала каблучками домашних туфель по лестнице.       — Ну знаете, Родион Романович! — послышался возмущённый голос Петра Петровича из гостиной.       — А, хотите сказать, не так? — ответил Родион, победно смеясь.       Сразу вступать в распри Дуне не хотелось. Она вошла в кухню, где сидела Пульхерия Александровна.       — Что там, матушка? — спросила Дуня, становясь подле неё.       — Спорят, полчаса уж спорят, — явно сдерживая слёзы, ответила Пульхерия Александровна.       — О чём же спорят?       — О тебе, Дунечка.       Дуня замолчала. Не нарушая своего молчания, она вошла в гостиную, серьёзно глядя на обоих оппонентов.       — Это очень хорошо-с. Очень хорошо, что вы пришли, Авдотья Романовна! — раздражённо воскликнул Пётр Петрович. Родион подошёл к Дуне и закрыл её спиной.       — Если вы позволите себе оскорбить…       — Нет уж, я только спрошу-с. Имеете вы что-нибудь до Дмитрия Прокофьевича, Авдотья Романовна? — перебив Родиона, спросил обозлённый Пётр Петрович. Только теперь Дунечка заметила в руках его сложенное вдвое письмо со стола, написанное ею минувшей ночью. Она вдруг вышла из-за спины Родиона, вскинув в удивлённом негодовании бровки.       — Не столько важно отношение невесты к друзьям, сколько важно доверие к ней жениха, — довольно спокойно и сдержанно сказала Дуня, запретив жестом Родиону вмешиваться. — Вы позволили себе во время, пока все спали, войти в нашу с братом комнату и взять не вашу бумагу с не вашего стола, — в голосе Дунечки появилось что-то стальное, хотя лицо её имело теперь спокойный вид, — помимо этого спорите об этом с моим братом, вместо того, чтобы поговорить, обсудить прямо со мной…       — Полно, Авдотья Романовна, отвечайте на вопрос!       Страшно представить, что было бы сказано ещё и чем бы это всё кончилось, если бы в эту самую минуту в дверь не постучали. Пульхерия Александровна подорвалась из кухни и поспешила открыть.       — Здравствуйте, здравствуйте, Пульхерия Александровна! — послышался весёлый голос из передней. На лице Раскольникова появилась хитрая ухмылка, Дунечка вздрогнула, а Пётр Петрович раздражился до того, что вовсе замолчал. В пролёте гостиной показалось широкое, подёрнутое жестковатой щетиной лицо молодого дознавателя, Дмитрия Прокофьевича Разумихина.       — Как я рад застать вас здесь, Авдотья Романовна, вы представить себе не можете! — радостно воскликнул Дмитрий Прокофьевич, впрочем, так и не решившись подойти к Дунечке близко.       — Родя, наконец-то, Родя, сколько уж не виделись? Ведь ты полгода у нас не появлялся, а? — по-свойски пожав Родиону руку, поздоровался Разумихин и с другом.       — А вы, надо полагать… — улыбка как-то сама собой сползла с лица Дмитрия Прокофьевича, во взгляде его появилась как будто настороженность. Он поворотился к Дуне, желая уточнить, действительно ли это тот человек, о котором он думает. Дуня только увела взгляд.       — Пётр Петрович Лужин, ихний жених-с, — отрекомендовался Пётр Петрович и в комнате стало как-то мерзко. Дунечка сбежала в кухню, чтобы помочь маменьке приготовить чай.       — Вы останетесь, Дмитрий Прокофьевич? — спросила с кухни Пульхерия Александровна.       — С превеликим удовольствием, но не больше часа, а потом ехать надо, — громко, чтобы было слышно в кухне, ответил Разумихин, специально даже подойдя к проходу, и вернулся после обратно.       — Так вы свататься приехали, — уточнил Дмитрий Прокофьевич, глядя как-то странно на Петра Петровича. Казалось, он даже моргать перестал на то время, пока они говорили.       — За благословением-с, — коротко ответил Пётр Петрович, всем своим видом показывая, что он не видит в Дмитрии интересного собеседника. Разумихин отчего-то посмотрел на Родиона. Тот сделал в ответ какой-то неопределённый жест и тоже вскоре вышел, уведя Дмитрия за собой.       — Это что же за франт, Родя? — оказавшись уже в комнате наверху, спросил Дмитрий.       — Дунечкин жених, сказал ведь он, — пожал плечами Родион.       — Жених… Жених! Матушка похлопотала? — зачем-то спросил Разумихин.       — Нет, сама нашла. Уважает, говорит.       — Уважает! — повторил за Родионом Разумихин.       — Да ты, брат, чего это? Дразнишь?       — А? — Дмитрий повернулся к Родиону, выходя из своих мыслей.       — Эге, да ты расстроен…       — Нисколько! Как можно горевать, когда сестра хорошего друга выходит замуж?       — Как ты сказал? Сестра хорошего друга! — засмеялся Родион. — Так она разве тебе не друг, как и я?       — И она друг… — как-то рассеянно ответил Дмитрий, потупив взгляд в пол. — Я, впрочем, приехал… За Авдотьей Романовной…       — И давно вы так? Она тебя по имени-отчеству, ты её, как будто не знаете друг друга, — зацепился Родион, разглядывая Разумихина.       — В городе она нужна. Следствие идёт по старухе, слыхал? Ты только ей не говори, а то ведь она теперь обидится на меня, я сам скажу, — попросил Дмитрий.       В разговор вмешалось оповещение о том, что готов чай. Вскоре все собрались за столом и некоторое время сидели в тишине. Пётр Петрович и Дмитрий Прокофьевич без конца обменивались не самыми дружелюбными по отношению друг к другу взглядами.       — Вот тут пирог с яблоками, — робко вмешалась в их немую беседу Пульхерия Александровна, желая поправить ситуацию, сложившуюся между ними.       — Слыхали вы об ограблении старухи? — спросил Разумихин, не обращаясь ни к кому конкретно, но ожидая ответа.       — Ограблении? — переспросила Пульхерия Александровна, с ужасом посмотрев на Дмитрия Прокофьевича.       — Да-да. Дело передали нашей группе и через меня оно тоже проходит, — продолжил Разумихин.       — А вы что же, следователь-с? — скептически спросил Пётр Петрович, кинув на Дмитрия Прокофьевича короткий незаинтересованный взгляд.       — Дознаватель, — настоятельно исправил Разумихин, чуть не просверливая взглядом Петра Петровича, — коли бы убили, занимался бы следователь, а она жива, так что…       — Жива? — громче, чем следовало, вдруг спросила Дуня, смертно побледнев. Впрочем, Дунечка быстро пришла в себя и тихо извинилась.       — Так и что же ты? — спросил Родион, догадавшись, к чему ведёт Разумихин.       — Я должен провести допрос с каждым, кто когда-либо был знаком с Алёной…       — Ивановной… — еле слышно сказала Дуня.       — Точно, с Алёной Ивановной. Ну так вот, по работе своей, стало быть, должен опросить, вот и приехал за вами, Авдотья Романовна, — докончил Дмитрий Прокофьевич и посмотрел на Дунечку. Дуня вновь побледнела и упала бы точно на пол, если бы вовремя её не подхватил Пётр Петрович, на которого она чуть не свалилась.       — Боже мой! — воскликнула Пульхерия Александровна, бросаясь к дочери. Дмитрий Прокофьевич чуть не свалил стол, подскакивая, подлетел к Дуне и, взяв её на руки, отнёс на диван, стоявший здесь же, в гостиной. Он присел рядом с ней на корточки.       — Воды, принесите воды! — крикнул он и Родион, без того догадавшийся уже о воде, отдал ему стакан. Дмитрий смочил в воде пальцы, поднялся и побрызгал Дунечке на лицо. Через время она открыла глаза.       — Жива? — вновь спросила Дуня, только увидев перед собой Дмитрия Прокофьевича.