Профессиональная попаданка: Благородная

      Мне бы стоило почаще напоминать себе, что я не Родела. Потому что чем дальше, тем сложнее разделять себя и её. Я многому научилась у Роделы, но всё же не настолько, чтобы прямо считать нас единым целым. Тем не менее, я всё чаще ловила себя на том, что воспринимала её знания и воспоминания как свои, тогда как мои собственные напротив в некоторой части поистёрлись, а в иных случаях казались прочитанной книгой. В этот раз вернуться к обычной жизни будет гораздо сложнее. Гораздо.              Я скользнула к Франкенштейну, а не к Рейзелу. Мне действительно нужно было поговорить с ним. Причём, не только и не столько о моих рыцарях без страха, но с судимостью, но и о ситуации с Союзом. Франкенштейн умный, так что вполне мог дать мне какой-нибудь совет.              Скользнув, я оказалась в прихожей, рядом со стойкой с тапками. По-прежнему мягкими и розовыми. Рагар выбрал для особняка разноцветные: я ходила там в пушистых тапках в форме зайчиков, бывшему Лорду приглянулись ярко-фиолетовые и оранжевой полосой, а сам бывший каджу носил почти строгие синие в горошек. Ещё несколько пар расположились в изящной калошнице в холле и были предназначены для гостей. «Зелёный» Геджутель, например, вбежал в новую гостиную в красных тапках в цветочек. Переобувшись, я прошла по коридору и сразу заметила свою кухню. Собственно, её бы и слепой заметил. Гигантская коробка занимала почти половину гостиной, из-за чего вся мебель была сдвинута к стене. Я еле удержалась, чтобы не присвистнуть.              С другой стороны коридора появился Франкенштейн. Увидев меня, он буквально расцвёл улыбкой и немного ускорил шаг. На нём был тонкий кашемировый свитер и свободные серые брюки над розовыми тапочками — учёный определённо не ждал гостей и сам не собирался никуда идти.              — Родела-ним! Рад вас видеть. Как добрались? — он выглядел довольным.              — Эм… Ну, знаешь, — озадачилась я, — через ткань мироздания как-то всегда одинаково.              — Конечно, конечно, — кивнул он. — Мастер сообщил вам? — учёный кивнул на коробку.              — Иначе я бы не стала стеснять тебя своим присутствием, — улыбнулась я.              — Когда вы заберёте это? — всё так же улыбаясь, спросил Франкенштейн.              — Да хоть прямо сейчас, — я пожала плечами. — Насколько я помню, инструкция должна быть не в коробке…              — О, это не к спеху, — учёный приблизился ко мне ещё на шаг. — Я надеялся, вы останетесь на несколько дней.              — М? — я вопросительно изогнула бровь. — У нас там небольшая оказия произошла. Погоди минутку.              Я мысленно связалась с Эскером. Не была уверена, что получится, но в кустах всё же нашёлся и этот рояль. Бывший Лорд сообщил, что покинуть Лукедонию наши диверсанты должны аж через две недели. Он выяснил, что эти крутые профессионалы были единственной группой, по крайней мере, от доктора Кромбелла. Более того, Рагар сообщил о диверсантах каджу Мергасу, и Лудис поставил задачу своему Центральному Аппарату прочесать остров для поиска других групп, если Союзу хватило слабоумия и отваги таковых заслать.              — Полагаю, моё отсутствие там не создаст никаких проблем, — я улыбнулась. — На самом деле, я хотела с тобой поговорить кое о чём.              — Да? — удивился Франкенштейн. — Я, признаться, тоже хотел побеседовать с вами.              — В таком случае, — я покосилась на сдвинутую мебель, — мы можем сесть? Разговор не на пару слов.              — О, конечно, — кивнул учёный. — Давайте, я заварю чай, и мы пройдём в кабинет.              — Давай лучше кофе. И, может, крепвиль? — предложила я.              Он пару секунд задумчиво смотрел на меня, а затем решительно кивнул и двинулся в кухню. Я направилась за ним, по пути превращая пышные одеяния ко двору Лорда в удобненький домашний костюм. Розовый фартук мне был любезно предложен хозяином дома. Я заглянула в холодильник и с удивлением обнаружила не только яйца, молоко и творог, но даже клубнику и бананы. В особняке я готовила именно такой. Я покосилась на Франкенштейна — а случайно ли здесь всё это здесь оказалось? Впрочем, о каких вообще случайностях здесь могла идти речь?              — Сначала крем, — улыбнулась я, доставая ингредиенты, затем большую металлическую миску и венчик. — Что ты знаешь о Союзе?              — Ничего хорошего, — мрачно изрёк Франкенштейн. — Начинали они с благородными целями, но теперь…              — Короче, начали за здравие, а теперь уже больше за упокой… Понятно… — я вывалила в миску творог и разломала пару бананов, сыпанула ложку сахара и задумалась — а как это я венчиком буду превращать бананы в пюре? — Мясорубка есть?              — Есть блендер, — отозвался он, покосившись на содержимое миски. Через пару секунд орудие пюрерирования уже стояло передо мной. — В общих чертах — да, — продолжил учёный о Союзе. — Человек был слаб, и они хотели уравнять его с благородными и оборотнями. И постепенно цель стала оправдывать любые средства.              — Включая геноцид? — уточнила я, начиная взбивать крем.              — Включая геноцид, — тяжело вздохнул он. — Я не удивлюсь, если Вторая мировая была развязана ради второго Тёмного Копья, — учёный внимательно посмотрел в миску. — А какие пропорции?              — Я обычно делаю на глаз, — отозвалась я. — Сколько было творога?              — Грамм двести, — он пожал плечами.              — На это количество надо пару бананов. Я добавила столовую ложку сахара, но можно добавлять по чуть-чуть, пока вкус не устроит, — крем стал однородным, и я запустила в него палец, чтобы попробовать. Мне он показался в самый раз, и я протянула палец с остатками крема Франкенштейну. Он вытаращился на меня как будто я предлагала ему как минимум лизнуть гипножабу, обещая, что она превратится в копию Рейзела. Я закатила глаза и покачала головой. — Просто попробуй крем. — Учёный как в трансе осторожно лизнул мой палец. — Как на твой вкус? — тут же уточнила я.              — В самый раз, — как-то хрипло отозвался Франкенштейн.              — Вот и славно. Теперь тесто…              Я достала ещё одну миску, пока учёный приходил в себя. А пора бы уже привыкнуть к моим закидонам и перестать так реагировать. В самом деле. Тесто для блинов я взбивала венчиком, аккуратно и без пузырей. Какао у Франкенштейна не нашлось, но и не больно-то и хотелось. Он как раз отмер, когда тесто было готово, и я извлекала на свет божий тяжёлую сковороду.              — Итак, как ты думаешь, объявит ли Союз охоту на меня? — поинтересовалась я, наливая масло.              — А они узнали о вас? — озадаченно отозвался учёный.              — А, да… — я поморщилась. — Я вот буквально с беседы с парой Старейшин. Они заявились к Раскрее требовать ответа за убийство пятерых благородных из Союза и кражу Музаки. И когда я взяла на себя ответственность за приведение приговоров в исполнение и освобождение пленного — взалкали кровушки моей. Ну, и других частей тела, очевидно, тоже.              — Если так, то они наверняка попытаются вас захватить, — задумчиво изрёк он.              — Кстати, я виделась с Урокаем, — я перевернула блин. — Попросила намекнуть, что меня не выманить геноцидом.              — Вы не казнили его? — удивился Франкенштейн.              — Нет, — я покачала головой. — Мне вообще кажется, что я слишком форсировала события своими действиями. Но не воскрешать же теперь Лагуса, верно?              — Пожалуй, — согласился он.              — Так, намажь ровный тонкий слой крема на блин, — велела я, уложив первый «корж» на тарелку. — Так вот, Эгвейн и без моих наставлений предупредил, что я раскатаю Кромбелла на раз-два, но насколько серьёзно он воспримет опасность встречи, сказать трудно.              — Кромбелл? — переспросил Франкенштейн. — Вы встретились с ним?              — Да, он был в составе делегации, — усмехнулась я. — Мерзкий типок. Еле сдержалась, чтобы его не развеять. Он, кстати, направил на остров группу шпиёнов. Эскер сейчас им внушает правдоподобный бред.              — А они не смогут отличить искусственные воспоминания?              — Франкенштейн, — я с укором посмотрела на него. — Их делает сам бывший Лорд лично. Нет у Союза таких средств, чтобы подобного уровня фальсификацию распознать. А почему ты уцепился за имя Кромбелла?              — Он проводил модификацию М-21, — отозвался учёный. — И это были принудительные пытки ради эксперимента. Он считал их неудавшимися.              — Слушай, ну, тот, кого посчитал удавшимся, сильно разочаровал Рагара, — хмыкнула я, укладывая очередной блин на растущий торт. — Где, кстати, Рейзел?              — Они в школьной поездке, — отозвался Франкенштейн. — Вернутся завтра.              — А ты не поехал, потому что… — я повернулась к нему, предлагая закончить предложение.              — Потому что я директор школы, — он вздохнул. — Не могу же я ездить в каждую школьную поездку. А поехать только с одной параллелью было бы несколько странно. Но я отправил трио. Кстати, Такео хотел с вами встретиться. Не знаете зачем?              — Предполагаю, — уклончиво отозвалась я и тут же принялась пояснять: — У него есть ложные воспоминания, и я просила его определиться, сохранять их или нет. Я бы удалила, если честно.              — То есть, вы можете восстанавливать подлинную память? — уточнил учёный. — Это возможно для М-21?              — Как я и говорила Такео, технически я не вижу препятствий, — я вздохнула. За разговором мы уже добрались до последнего блина. — Надо посмотреть, что у него там и стоит ли оно того, чтобы восстанавливать.              — Думаете, может быть что-то хуже пыток Союза? — Франкенштейн вопросительно изогнул бровь.              — Как знать, — я пожала плечами и перевернула блин. — Смотреть надо. Я думаю, надо ввести его в контролируемый сон и всё выяснить. А уж потом решать, восстанавливать или нет. Не представляю как, не спрашивай.              Я переложила последний блин на торт, и Франкенштейн аккуратно обмазал его оставшимся кремом сверху и по краю. Я добавила несколько клубничных розочек, пока учёный варил кофе, после чего мы отправились в его кабинет. Он шёл впереди с кофейником и чашками, я следом с блюдом с тортом. Его домашний кабинет был значительно меньше, чем в школе. Вся мебель здесь была в стиле ампир и изготовлена из палисандра. За широким письменным столом стояло большое, похожее на трон кресло, обтянутое тёмно-зелёным бархатом, у окна находился шахматный столик с парой кресел с той же обивкой, но менее помпезных. Вдоль стен расположились забитые книгами стеллажи. Корешки изобиловали как научными названиями на разных языках, так и художественной литературой в оригинале. Я с удивлением обнаружила и «Занимательную физику» Перельмана, и «Властелина колец» Толкиена, и «Мёртвые души» Гоголя. И много ещё чего другого, знакомого и незнакомого. Мне, разумеется, не Роделе.              — Итак, о чём ты хотел поговорить? — спросила я, стоило нам устроиться за шахматным столиком.              — Честно признаться, я даже не знаю с чего начать, — Франкенштейн сделал небольшой глоток кофе и опустил взгляд, будто на зелёном ковре обнаружилось что-то невероятно интересное.              — Ну, ты начни сначала и продолжай, пока не дойдёшь до конца, — предложила я цитатой Короля из «Алисы в стране чудес».              — С начала, да? — он глубоко вздохнул. — Я был очень напуган, когда Мастер исчез. Я знал, что он не погиб, чувствовал связь контракта, но не мог никак отыскать даже намёка на его присутствие, — учёный смотрел в окно, а я понимала, что это будет очень долгий разговор. Хорошо, если до приезда Рейзела управимся. — Вы знаете, я побывал почти во всех странах мира за последние восемь столетий. Менял имена, дома, окружение. Приходилось переезжать каждые пять-десять лет. У меня был дом с видом на Шварцвальд, шале в Швейцарских Альпах, особняк в Дербишире. Комната в коммунальной квартире в Ижевске, — он усмехнулся. — Евразию я вообще всю излазил в поисках. Америки изучил не так досконально, как и Африку с Австралией. Даже на Антарктиде был.              — Но ничего не нашёл, — резюмировала я.              — Да, не нашёл, — он тяжело вздохнул. — Я прилетел сюда из Пуцзы на Тайване. Там я провёл всего пару лет, но и этого хватило. Хотя я долго не мог попасть в Азию со своим лицом, но там всё равно ничего не оказалось. А здесь я понял, что больше просто не могу искать. — Он опустил голову на ладони. — Понимаете, я больше просто не мог…              — Восемь столетий — это очень долго, — мягко произнесла я. — Разумеется, ты устал.              — Когда я строил школу, я думал о Мастере, думал, что ему бы понравилось такое место, но я… — его голос стал глухим. — Я не мог перестать винить себя в том, что перестал его искать. И сейчас не могу.              — Франкенштейн, — мне хотелось погладить его по плечу, но для этого пришлось бы лечь грудью в торт, так что я сдержалась, — тебе необходим был перерыв. Если очень долго биться над чем-то безрезультатно, можно и кони двинуть. Или хуже того — кукухой поехать. Я, честно говоря, восхищена твоей стойкостью.              — Вы не вините меня? — учёный поднял голову. — В том, что оставил поиски?              — Нет, — я чуть улыбнулась и покачала головой. — В любом случае, вы нашлись. Так что надо прошлое оставить в прошлом. Хотя дом у Шварцвальда ему бы, наверное, понравился. Рейзел всегда любил красивые виды. Только смотрел исключительно на один, — я усмехнулась. — Расскажи, как тебе жилось эти восемь столетий и когда ты перестал хотеть. Потому что надо бы начинать учиться этому заново.              Франкенштейн задумчиво сделал ещё один глоток кофе, потом разрезал торт, и мы сняли пробу. Получилось довольно вкусно, и в его голове промелькнули расчёты более точных — идеальных — пропорций ингредиентов. А потом он начал рассказывать. Начал с того, как приехал в Испанию в разгар охоты на ведьм. Я слушала и думала о том, что вот ему бы книжки писать. Не научные, а художественные — очень интересно у него выходило вещать. От меня лишь требовалось время от времени вставлять что-то типа «Не может быть!», «Ого» или «Ничего себе». Солнце за окном плавно пересекало небосвод, а история Франкенштейна даже не думала заканчиваться. Он едва добрался до восемнадцатого века, увлечённо рассказывая, как познакомился с Бахом и надоумил его писать светскую музыку. Вот и раскрылся секрет первого в мире рок’н'рольщика. Тогда Франкенштейн, собственно, и жил в доме с видом на Шварцвальд. Учёный улыбнулся, вспомнив что-то хорошее, и у него оглушительно в вечерней тишине заурчало в животе. Он мгновенно смутился.              — Франкенштейн, а не пора ли нам пообедать? — поинтересовалась я, окинув взглядом пустое блюдо из-под торта — на нём и крошки не осталось, пустой же кофейник и чашки.              — Да, конечно, — отозвался он, сразу же поднимаясь. — Чего бы вы хотели?              — Да мне всё равно, — я улыбнулась, поднимаясь и помогая собрать посуду на поднос, на котором был кофейник с чашками. — Ты так интересно рассказываешь, что еда не имеет особого значения. Особенно учитывая, что она мне, в общем-то, и не нужна. Так что решай сам.              В кухне он долго изучал содержимое холодильника, сложив руки на груди. Взгляд его блуждал по полкам, будто он впервые видел, что сам туда натолкал. Наконец он решился и потянул руки куда-то в недра.              — Колбаски с красной капустой, — провозгласил он. — В Германии у меня была кухарка, такая, знаете, дородная дама, которая отлично готовила именно это блюдо. Она, впрочем, вообще хорошо готовила. Иначе я бы её не нанял.              — Ты нанимал слуг? — удивилась я, надевая фартук.              — Ну, у меня был дом, так что было бы странно, если бы в нём не было хотя бы минимального штата, — он пожал плечами. — Как вы к пиву?              — Почему бы и нет? — неожиданно для себя согласилась я.              К моему удивлению, Франкенштейн не стал протестовать против моего участия в готовке. Мне вообще показалось, что он стал относиться ко мне как-то проще. Не то чтобы прямо как к другу, но, по крайней мере, у меня не возникало ощущения хрустальной фигурки, которую достают по праздникам — в моём случае для кровавых бань, а в остальное время только пылинки сдувают.              Пить мы начали ещё во время готовки. Франкенштейн с ловкостью факира извлёк пару бутылок тёмного Köstritzer Schwarzbier и перелил его в бокалы на толстой ножке. Я не стала его останавливать, хотя в те далёкие времена, когда пиво реальная я ещё пила, я всегда делала это прямо из бутылки. Если, конечно, она не была пластиковой, а то какой-нибудь найдётся шутник, сожмёт резко бутылку, и всё пиво на лице и одежде вместе с пеной. Фу таким шутником быть, фу.              Франкенштейн тем временем перешёл к своему переезду в Австрию, где имел близкое знакомство с Моцартом. Как оказалось, он вообще знал многих деятелей культуры лично. Оно и понятно, ведь для поисков нужны были деньги и связи, а где их проще найти, чем в высшем обществе? Говоря о связях, учёный иногда морщился, упоминая, как вешались на него дамы, а временами и джентльмены.              Пообедали мы в итоге прямо на кухне, с тоской покосившись на сдвинутую мебель гостиной. Я предложила всё же перенести коробку в особняк, но Франкенштейн запротестовал.              — Это займёт пару мгновений, — нахмурилась я.              — Не в этом дело, — он покачал головой. — Мастеру нравится проводить время с детьми, а мне нравится, когда он доволен. Но когда они приходят сюда, то превращают мою гостиную в свалку!              — А пока коробка занимает здесь всё место, они этого сделать не смогут? — догадалась я.              — Именно, — подтвердил Франкенштейн.              — Ну, как скажешь.              На кухне у него было подобие барной стойки и высокие табуреты с низкой спинкой. На них мы остались — поближе к холодильнику с пивом. А Франкенштейн всё продолжал свой рассказ о том, как искал Рейзела и как постигал попутно науку. Он не углублялся, но было видно, как это увлекало его. Когда он говорил о знакомстве с Теслой, его глаза прямо горели. Франкенштейн с уважением отзывался о Менделе и Циолковском, но, когда разговор дошёл до современных учёных Союза, заметно скис. К тому же, дело шло к трём часам ночи, а пиво — к шестой бутылке. И в конце концов он начал зевать. Я предложила ему немного вздремнуть и попросила разрешения воспользоваться ванной. На самом деле, мне хотелось погрузиться в горячую воду с того самого момента, как ко мне в первый раз обратился Старейшина Союза, и желание это никуда не девалось. Франкенштейн выдал мне большое пушистое потолочно-белое полотенце и огромных размеров халат, показал ванную и скрылся в спальне, смачно зевнув на пороге.              В огромной-огромной ванной комнате стояла огромная-огромная ванна. При желании я могла бы устроить небольшой заплыв в этом детёныше бассейна. Пришлось довольно долго ждать, пока наберётся вода, и это время я заняла тем, что изучала шкафчик с разнообразными пенами и солями. Выбор мой в итоге пал на пену с ароматом персика, и я щедро налила её в воду. А затем последовала туда же.              Детёныш бассейна оказался удобным — на покатом бортике лежал силиконовый коврик с поверхностью под гальку. Так что я не только не соскальзывала на дно, но и могла наслаждаться лёгким массажем. Надо было в особняк такой же купить.              В ванне я просидела до тех пор, пока вода не остыла совсем, то есть до самого рассвета. Пена с поверхности воды, как пиво из моей головы, давно выветрилась. Я неохотно вылезла на мягкий коврик и растёрлась полотенцем. Потом преодолела соблазн нагреть воду и залезть обратно, натянула халат, в котором откровенно утонула, но который не захотела менять, и вышла в коридор. На балконе нашлись стеклянный столик и пара плетёных кресел, в одно из которых я забралась с ногами, наблюдая рассвет. Еле достав кисти из бесконечных рукавов, я принялась заплетать косу.              — Доброе утро, — донёсся до меня голос Франкенштейна одновременно с ароматом кофе.              — Доброе, — улыбнулась я. — Как спалось?              — На удивление хорошо, — отозвался он. — Давно так не отдыхал.              — И это ты предлагал мне выговориться, — усмехнулась я, наблюдая, как он ставил на стол кофейник и чашки, а затем разлил кофе.              — Вы меня поймали, — улыбнулся он.              — Да я понимаю, — призналась я. — С кем ты мог об этом поговорить? Связи с благородными ты оборвал, с оборотнями никогда особо и не ладил, а любой человек ещё в самом начале беседы покрутил бы пальцем у виска.              — Это уж точно, — согласился Франкенштейн, садясь во второе кресло. — На чём я остановился?              — На том, как ты поехал в Чикаго в тысяча девятьсот двадцать девятом, — напомнила я. — Поплыл, точнее. Из Италии.              — Точно, — он кивнул и сделал большой глоток. — Мне показалось хорошей идеей обратиться с моими поисками к мафии, а там было много нужных людей.              — Не страшно было?              — С чего бы? — учёный изумлённо покосился на меня.              — Ну, я даже не знаю, — я поджала губы. — Всё-таки это преступники.              — Да знаете… — он отмахнулся. — Союз вот не позиционируется как преступная организация, а они, можно сказать, натуральные маньяки с бзиком на пытках. Как, вы думаете, появилось Копьё?              — Ты об этом, кстати, не рассказывал, — заметила я.              — Это очень неприятная тема, — поморщившись, признал Франкенштейн и глубоко вздохнул. — Это же была моя разработка. Я надеялся создать что-то похожее на оружие духа благородных. И когда оказалось, что для этого понадобится огромное количество жертв, я эту работу свернул. Может, если бы я тогда не бросил, смог рассчитать, как сделать его стабильнее, но…              — Имеем то, что имеем, — подсказала я.              Он согласился и стал рассказывать. На этот раз с научными подробностями, но мне казалось, что ему не нравилось говорить об этом. Как будто Копьё и сама его разработка были для него подобны застарелой зубной боли, с которой ничего нельзя поделать, лишь смириться. И по мере того, как он раскрывал всё больше подробностей деятельности Союза, мне всё больше хотелось на эту самую деятельность глаза-то приподоткрыть. И развернуть кампанию по ликвидации. Рыба, впрочем, гниёт с головы, так что, возможно, достаточно было бы лишить Союз прогнивших Старейшин. И начать мне хотелось с ИО Лорда оборотней — по старой дружбе с ему подобными — и доктора Кромбелла. Вот прямо руки чесались. Конечно, может, и не стоило действовать резко как понос, но мне хотелось закончить дела с Союзом, пока мои благородные Труляля и Траляля могли оказывать мне силовую поддержку. Не дёргать же мне их с лекций потом, чтобы кого-нибудь эффектно развеять в кровавую пыль, в самом деле.