Игры в снегу

За завтраком Наставник поднимает голову и смотрит на барометр, висящий под потолком. Все, кто успел войти в столовую, вжимают головы в плечи, ожидая его вердикта; те, кто в коридоре, сбиваются в плотную кучу у противоположной стены. – Сегодня будет снег, – говорит Наставник равнодушным тоном. – Нужно погулять с детьми. – Он обводит взглядом, кажется, всех, вообще всех, кто только есть в поселении, и называет имена: – Твоя очередь, Микка. Тебе поможет Лазерсон. И Эшли. Микка отставляет тарелку (ее тут же кто-то подхватывает – не пропадать же добру!) и тяжело поднимается. Где-то рядом глухо отодвигается тяжелая скамья, звенит уроненная на пол вилка. Микка не видит – в глазах потемнело, но знает, что это Эшли. Она еще ни разу не гуляла с детьми. Втроем они выходят из столовой и на ватных ногах идут к воротам самым длинным коридором. Лазерсон вдруг останавливается – и вытаскивает из кладовой три костюма. – Делай, как он, – говорит Микка Эшли, стараясь подбодрить. – Лаз опытный. Нам повезло. Лаз ухмыляется одной половиной лица – вторая, выжженная кислотой, спрятана под резиновой маской. Не самое оптимистичное зрелище, но Эшли тоже не дурочка, знает, что Микка прав. Они натягивают костюмы и огромные неудобные кирзачи, закрывают головы касками, подхватывают длинные тяжелые дубины, и, досчитав до десяти, Лазерсон пинком распахивает дверь наружу. Их уже ждут. Дети выстроились полукругом напротив ворот. Издали они кажутся куклами: маленькие ручки и ножки, серая, словно застиранные простыни, кожа. Острые зубы и налитые кровью глаза, до поры прикрытые веками. – Держимся вместе! – рявкает Лаз, захлопывая ворота. Изнутри глухо хлопает засов – до конца снегопада им нет пути назад. Вокруг, несмотря на недавний рассвет, стремительно темнеет. Микка поднимает голову и видит, как тяжелые черные тучи, клубясь, наползают со всех сторон. Дети пока неподвижны, но это лишь затишье перед бурей. Луч света становится все уже и уже, и вот наконец смыкается. В этот же миг дети открывают глаза. Ветер бросает в лицо липкую от кислоты снежную слякоть. Дети поднимают жуткий вой, словно только этого и ждали. Что-то врезается Микке в живот, хватает за ногу. Он вслепую отпихивает это, наступает – из-под подошвы кирзача раздается треск и чавканье. С этого момента Микка может только обороняться: если повезет, сегодня он не потеряет ни одного товарища. Если не повезет… Он замахивается дубиной – и в сторону летят ошметки серого мяса. У детей хрупкие кости и тонкая кожа – это плюс. Напирающие вторые ряды с визгом подхватывают трупики «братьев», рвут на части и заталкивают маленькими кулачками себе в рот, размазывая по щекам бурую мутную жидкость. Это минус. Микка снова замахивается, снова давит и топчет, не сразу замечая, что уже на два шага отошел от Эшли и Лаза. Дети обступают его со всех сторон. Один вцепляется в сапог, подтягивается и впивается мелкими зубами Микке в бедро. Острая боль прошивает вдоль позвоночника, но ткань, кажется, не повреждена – уже хорошо. Микка быстро стряхивает гаденыша, делает широкий замах, задевая кого-то, и со всей яростью, со всей болью бьет по кукольному тельцу. Череп проламывается с первого удара, во все стороны брызгает желтоватый сгнивший мозг. Их много, чудовищно много. Их уничтожают чуть ли не с самого начала пандемии, но их становится как будто больше, в отличие от людей из поселения. Они приходят только днем, когда собирается снежный буран. Но теперь зима всегда и везде, и передышки в этой войне, кажется, не предвидится. Микка методично, как учил Лаз, бьет и давит, топчет и ломает. Больше ничего не остается. Или ты их, или они – тебя. Сзади раздается визг Эшли, и Микка совершает ошибку – оборачивается. Ему на спину кидается чудовище, потом еще одно и еще, повисают на плечах, пытаясь прогрызть плотную ткань костюма. На помощь приходит Лазерсон – сбивает всех дубиной, заодно ободрав Микке спину, но тот только благодарен. Лазерсон самый опытный, он гулял с детьми уже несколько десятков раз, Микка – всего третий. – Не зевай! – коротко бросает Лаз и встает с Миккой спина к спине. Эшли, к счастью, живая, прибивается рядом, и они продолжают. Снег заканчивается внезапно. Сквозь мглу вдруг проступает яркий луч, попадает на кожу одной из тварей, выжигая на ней темную полосу. Визг поднимается и вовсе невыносимый, и серая масса копошась, улепетывает прочь. Дети спешат укрыться от света – до следующего снегопада. – Надо устроить облаву, – говорит вечером Эмма. У нее серое больное лицо, а глаза злые и решительные. Несколько дней назад она родила мертвого ребенка, и сегодня ей впервые позволили встать с постели. – Дождемся солнечного дня, возьмем огонь и выжжем детей из их нор. Пусть не всех, но многих. Ее поддерживает нестройный гул голосов. Микка и сам кивает – так дальше нельзя. Наставника в помещении нет, он бы эти разговоры разом пресек, а так все считают своим долгом высказаться и предложить план. Микка обводит глазами комнату. Эшли нет – ее костюм прогрызли, и часть детского яда попала в кровь. Выживет, но пару дней придется проваляться в изоляторе. Лазерсон стоит у дальней стены, повернувшись к людям целой половиной лица. Выглядит задумчивым и даже печальным. Но Микке уже не до того: он вдруг понимает, как сильно вымотался. Попрощавшись со всеми и пожав Эмме руку – просто так, чтобы почувствовать ее теплую и живую кожу, он уходит в спальню. Там никого, все собрались вокруг Эммы и обсуждают план уничтожения детей, поэтому Микка без труда засыпает. Просыпается он ночью, резко, словно от какого-то звука. Он прислушивается: вроде как кто-то ходит во дворе, под самым окном. Осторожно пробравшись мимо матрасов, на которых вповалку спят все достигшие зрелости мужчины поселения, Микка выглядывает в окно – и его тело прошивает крупная дрожь. – Молчи, – раздается над ухом хриплый шепот. Лаз, наверное, тоже услышал шаги и встал проверить. – Вот так они и появляются. Теперь ты тоже знаешь. Ночь ясная, белый лунный свет заливает двор. На зеленоватом от кислоты снегу в этом свете особенно отчетливо выделяется цепочка шагов, ведущая к одинокой фигуре. Тихо стукает засов, распахиваются ворота. – Иди, – говорит Наставник, бросая наружу небольшой сверток. Снаружи раздается хриплый ликующий вой десятков маленьких глоток.