Бражелон. Новая жизнь

      Дорога вилась среди полей бесконечной серой лентой. Неяркие лучи осеннего солнца, скользившие между облаков, щедро дарили последнее тепло. Небольшая рощица, мимо которой они проезжали, пестрела золотом и багрянцем. Вдалеке на холме виднелась деревенька, а рядом с ней махала крыльями ветряная мельница. Милый простенький сельский пейзаж, коих так много по дорогам Франции, и которыми невольно начинаешь любоваться, будто полотнами известных художников. Впрочем, Атосу сейчас было не до местных красот, он вообще мало обращал внимание на происходящее вокруг, рассеянно следя за дорогой. Все казалось каким-то странным, нереальным. И эта дорога, и этот неспешный аллюр, которым они ехали, и то, что произошло несколько дней назад. Все это могло случиться с кем угодно, но только не с ним, однако, судьба снова испытывала его, но на этот раз это было скорее благословением, бесценным неожиданным даром. Благо, никто не видел его сейчас. Его лицо, его глаза выдали бы его с головой – его страх, сомнения, растерянность и надежду. Верный Гримо сидел на козлах нанятого экипажа вместе с кучером, показывая дорогу, и Атос какое-то время мог побыть в одиночестве. Он взглянул на карету, позади которой ехал. Там был его сын, трехмесячный малыш, которого он обрел благодаря какой-то невероятной счастливой случайности и теперь вез домой в Бражелон.       Путь был неблизкий, и Атос чувствовал, как накатывает усталость. Это тоже было в новинку. Будучи привычным к длинным переходам и переездам, которых было предостаточно в его прошлой жизни, он удивлялся сам себе, противился этому, пробовал бороться – бесполезно. Бессонная ночь, проведенная в раздумьях, не прошла для него даром. Нервное напряжение, охватившее его сразу, как только они покинули Рош Лабейль, не отпускало. Сейчас, когда первые эмоции схлынули, он пытался хоть немного привести мысли в порядок, но тщетно, они без остановки проносились в голове, набегая одна на другую и не давая возможности сосредоточиться. Не имея сил совладать с их потоком он, наконец, оставил бесплодные попытки обуздать и без того измученный рассудок и, отпустив себя, позволил им течь так, как им заблагорассудится.       Впервые в жизни он испытывал столь противоречивые чувства, балансируя между решимостью, неуверенностью и какой-то, в чем стыдно было признаться, беспомощностью. А еще брала злость на себя за то, что он снова, второй раз в жизни слышал голос совести, который напоминал о родовой чести, чистоте рода, и понимал, что ему нечем оправдаться. Проклятье! Надо было думать о последствиях. Хотя о каких, к черту, последствиях он мог думать тогда, в ту странную отравленную лишь одним желанием ночь. Нет! О последствиях нужно было думать много лет назад, когда он делал ей предложение. Вот когда всё было разрушено и попрано. Снова кольнуло, заныло. Не от воспоминаний, не от чувств, а от понимания, невозможно четкого, что это он сам по своей наивности, глупости и слепоте исковеркал себе жизнь. Да, она была виновна, и вина ее была велика, но ничего бы не случилось, будь он чуть проницательнее… Атос мысленно одернул себя. Все это было уже в прошлом, и ни к чему было снова вспоминать и бередить старые раны. Что же до мимолетного прошлогоднего приключения, то, положа руку на сердце, он не испытывал и тени раскаяния, но не мог не признать, что ничего подобного не произошло бы, знай он, кем является его случайный сосед. Однако он ловил себя на том, что благодарен герцогине.       Он ни секунды не сомневался в правильности принятого решения, когда понял и осознал, что перед ним, действительно, его сын, когда впервые взял его на руки. Так почему же сейчас он должен терзаться? Ничего изменить нельзя, дело, как говорится, сделано. И, он вдруг с ясностью осознал, что раз уж его жизнь искалечена и честь замарана, он сделает все, чтобы ничего подобного не повторилось с его сыном. Он даст ему все, что сможет, его судьба будет лучше, чище, светлее. Сын вырастет благородным человеком, совершенным дворянином. Рауль займет достойное положение в обществе. Граф почувствовал, что при имени сына внутри разлилось какое-то доселе неведомое тепло, и понял вдруг, что улыбается… И почти сразу в голову вкралась еще одна мрачная мысль. Светское общество. Это змеиное гнездо, этот рассадник сплетен и интриг. Какой великолепный повод для пересудов появится в гостиных блуаской знати, как только туда дойдут новости из Бражелона.       Конечно, бастарды не были редкостью или чем-то из ряда вон выходящим, и, в сущности, Атосу всегда было плевать на мнение света, но нынешнее положение было иным. Он никогда не допустит, чтобы имя его сына и его собственное были запятнаны. Воспитанник графа де Ла Фер – вот и всё объяснение для тех, кто имеет слишком длинный язык и привычку совать нос не в свое дело. К тому же, так будет лучше для будущего Рауля и для их отношений с сыном. Кем он являлся для Рауля? Отцом? Несомненно. Вот только он никогда не сможет сказать об этом открыто, равно как и раскрыть Раулю тайну его рождения. Как подобное вообще можно объяснить? Опекун – вот кем он станет для сына. Да, именно так. А пока стоило подумать о других насущных проблемах.

***

      Наутро Атос отправил Гримо в Бражелон, чтобы к их приезду было приготовлено все необходимое. В доме должны были появиться сразу три новых жильца: Рауль, его кормилица Жакетта и ее сын – молочный брат Рауля. При других обстоятельствах граф ни за что бы не потерпел присутствия в доме посторонних людей, да еще и женщины с ребенком! Но деваться было некуда, сыну была необходима кормилица, тем более им предстояла долгая дорога. Можно сказать, что само Провидение свело графа и Жакетту в доме кюре. Она была вдовой мельника, погибшего недавно в пожаре, в котором сгорело все их имущество. Кюре приютил их с сыном, и в это самое время судьба подкинула на порог его дома неизвестного младенца, и бедная женщина взялась выкормить его по крайней мере до той поры, пока не определиться его дальнейшая судьба. И ей воздалось за доброту и заботу. Когда граф предложил ей место кормилицы в своем доме, она с радостью согласилась – родных у нее было, дома тоже, и она совершенно не представляла, что ей делать дальше.       В Бражелон прибыли на следующий день после полудня. Всю дорогу Атос чувствовал странную смесь облегчения и неясной тревоги, а когда вдалеке показался дом, белым пятном выделявшийся на фоне великанов-кленов, облаченных в золото, волнение усилилось. Въехав в ворота, он увидел на крыльце Гримо и почтенного Шарло, на попечение которого был оставлен дом на время отсутствия графа и управляющего. Остальная прислуга рассыпалась по двору, якобы занятая какими-то неотложными делами на улице, а в действительности же сгоравшая от любопытства узнать, кто пожаловал вместе с графом.       Спешившись и сдержанно кивнув, отвечая на приветствие встречающих, Атос подождал, пока Гримо поможет кормилице выйти из кареты. Верный слуга принял у нее ее сына, сама же Жакетта держала на руках Рауля. Видя неуклюжесть Гримо, на помощь ему тотчас подоспела жена Шарло, которой он с облегчением передал малыша. Вся процессия неспешно двинулась к дому. Зайдя в гостиную граф задал вопрос, готова ли комната для кормилицы и господина Рауля. Слушая утвердительный ответ Гримо, он мог бы поклясться, что видел, что другие слуги, стоявшие рядом, смотрели на него и на его сына с пониманием. На деле же ничего подобного не было. Расшатанные нервы и воображение сыграли с ним злую шутку. Если прислуга о чем-либо и догадывалась, что было неудивительно, они ничем не выдали этого – их лица выражали лишь почтительность к своему господину. Убедившись, что все необходимое сделано, Атос поднялся к себе. В этот день, как и следующие несколько, графа никто не видел. Как бывало раньше, он запирался у себя в комнате или в библиотеке. Только теперь Гримо неизменно заходил к нему утром и вечером – доложить, как господин Рауль. И визиты эти почти всегда сопровождались позвякиванием бутылок. Вот и все, что изменилось со дня их приезда.       Атос был противен сам себе. Все оказалось сложнее, в тысячу раз сложнее, чем он себе представлял. А что, собственно, он себе представлял? До этой поры он не имел ни малейшего понятия о том, как обходиться с младенцами. Ясное дело, что они поручались заботам кормилицы и нянек. Но родители же тоже как-то должны принимать в этом всем участие… Граф чувствовал себя каким-то бестолковым истуканом, а хуже всего было то, что он испытывал раздражение, и это еще было мягко сказано, когда слышал детский плач, что случалось довольно часто. И деться от этого было некуда. Несмотря на то, что Жакетту с ее подопечными поселили в противоположном крыле замка, слышимость была прекрасная, а малыши старались на славу. Атос заработал себе стойкую головную боль и спасался старым проверенным способом, гадая, надолго ли хватит его терпения. Так сменялся день за днем, и, казалось, сам дом и его обитатели замерли в ожидании "возвращения" хозяина.