versprechen

       — Скоро ребята придут навестить тебя, Эрен. Ты рад?        Микаса уже около часа сидела возле небольшого надгробия под тем самым деревом, где она в детские свои годы проводила много времени. Это место было для нее особенным, и теперь оно было связано не только с любимыми детскими воспоминаниями, но и с любимым человеком. Ее сердце будто умерло вместе с ним, грудь осталась пустой и ничего кроме боли там больше нет.        Прошло уже больше трех лет, многое в их жизни изменилось. Точнее, изменилось буквально все, особенно в жизни Микасы, чей смысл всего ее существования просто канул в прошлое. И без того серые дни слились в одну массу и стало не редкостью, когда девушка путалась в днях недели, забывала числа месяца; и никто ее за это не винил. Вечно сочувственные, жалостливые глаза окружили ее, от постоянного «он в лучшем мире» — тошнит. Она по-человечески, просто устала. С каждым днем все больше хотелось лечь, зарыться в землю рядом с останками любимого и навсегда оставить этот мир будущим поколениям. Они справятся без нее, Микаса уверяла себя в этом каждый новый прожитый день.        — Снова здесь сидишь, — послышался немного хрипловатый голос, и Микаса подняла голову, взглядом встречаясь с Риваем, что сидел в своем кресле, смотря в упор на младшую Аккерман, — даже отдохнуть мальчишке спокойно не даешь.        Микаса тяжело лишь вздохнула на это и перевела взгляд на Фалько и Габи, что стояли немного позади, что-то обсуждая между собой. Девушка могла бы услышать их разговор, но это настолько ее не заботило, что слова просто превращались в какую-то непонятную массу. Эти дети так выросли за столь короткое время. Точно так же, как и ей когда-то пришлось быстро повзрослеть.        — Пошли домой, — снова произнес мужчина, после чего и сам перевел взгляд на подростков, головой кивая им в сторону надгробия.        Уже повзрослевшая Габи, с цветами в руках, медленно кивнула Риваю и потянула Фалько за собой, подходя ближе к старшим. Они оба склонились над небольшим надгробием, укладывая рядом букет ромашек, привезенных из-за моря.        — Это вам, мистер Йегер, — немного смущенно произнес Фалько, тут же выпрямляясь. Ему было немного некомфортно, и Микаса прекрасно знала почему. Эрен был для этих детей явно не положительным героем, коим он всегда был для нее, и навсегда останется. Они его толком не знали и находиться в такой скорбящей обстановке им явно не хотелось. Желание поскорее покинуть это место неприкрыто читалось на их лицах. Младшая Аккерман медленно поднялась на ноги, оттряхивая от пыли свою длинную юбку, после поправляя мягкую ткань потрепанного шарфа.        — Очень красивые цветы, — кротко улыбнувшись, произнесла азиатка, обходя кресло и беря то за ручки, — пойдемте домой, наверняка вы голодные.        Прошло три года, как битва земли и небес подошла к концу и ровно два года с того момента, как Микаса предложила капитану и этим двум детям основаться в отстроенном доме семьи Эрена. И возможно, решение это ее было спонтанным, но за два года, что они делили кров, она ни разу не пожалела об этом. С этими тремя было куда спокойнее, нежели если бы она осталась жить одна. Вдали от всего развед корпуса, вдали от всех своих друзей; эти трое помогали ей выживать.        Сначала, правда, было тяжеловато уживаться с этими тремя, особенно если учесть, что к капитану никогда она особой любви не испытывала. И первое время она задавалась вопросом, почему именно этому человеку она одним из вечеров произнесла: «в этом доме вам всегда будут рады». Возможно, дело в жалости к нему, а может быть, она просто почувствовала, что они оба так похожи — одиночество явно сблизило их слишком сильно. Забота об этом человеке помогала ей хоть на немного откинуть назойливые мысли, занимала много времени, и от этого походы к Эрену со временем стали не такими частыми, как это происходило в первый год.        Что касается Габи и Фалько, то эти дети просто по умолчанию пришли в дом вместе с капитаном. Просто по умолчанию все четверо поняли, что кроме этого дома, им больше совсем некуда податься. Испытывала ли Микаса перед ними вину за содеянное своего возлюбленного? Считала ли она виноватой себя в том, что у этих детей, так же как и у нее, больше не было семьи? Нет. Было ли ей жаль их? Безумно, учитывая, что в каждом из этих двоих она видела себя — маленькую и одинокую девочку, оставшуюся без родных, таких любимых, отца и матери. Возможно, одна только мысль о том, что она стала для них спасением, точно так же, как и когда-то спасением для нее стал Эрен — успокаивала ее, пускай и не сильно.        — Мы привезли какао, — Фалько достал из своей сумки железную коробочку и поставил ее на стол, стоило им зайти в дом. За эти два года они успели обжить это место. Ребята из 104 приложили большие усилия к возведению этих руин, дабы придать месту что-то отдаленно напоминающее тот самый дом, в котором Микаса прожила несколько своих еще детских лет. Не хватало только Карлы, Гриши и Эрена, а так, все было практически точно так же. Почти та же кухня, практически те же комнаты. И все тот же подвал, который они закрыли и пообещали, что больше никогда в жизни не будут туда спускаться.        — Какао? — Микаса немного нахмурилась, смотря на коробочку, а потом перевела взгляд на Ривай, который на это плечами пожал и медленно встал со своего кресла. Нога со временем выздоравливала, но ходить ему все еще было больно и слишком тяжело. Однако он не был бы собой, если бы хотя бы дома не старался казаться менее беспомощным, пускай и в глазах других он совсем таким не выглядел.        — Что-то сладкое. Купили на рынке, перед отплытием сюда, — немного кривясь от боли, произнес мужчина, на весу разминая травмированную ногу. Он медленно подошел к обеденному столу и присел на стул, наблюдая за подростками, что вились вокруг Микасы, продолжая ее заваливать различными рассказами из путешествия. Шуму от этих двоих было, конечно, слишком уж много. Наверное, Леви преувеличит совсем немного, если сравнит его с шумом от Гула, но было в этом что-то по-своему уютное, что грело все внутри. Эти дети будто жизнь в своих опекунов вдыхали каждый раз, не давая им загнуться от боли утраты, что они успели испытать за свои жизни.        Пока Микаса разогревала еду для обеда, Фалько и Габи все не унимались, рассказывая о том, насколько же красива Хизуру. Они говорили о том, что Микаса обязательно должна побывать там, что о ней там многие постоянно говорят, и что к ним очень тепло относились только потому, что знали, друзьями какого человека они являются. Они рассказывали о тех диковинках, что никогда не видели на острове, рассказывали о том, насколько же то государство развито, несмотря на то, что произошло несчастные три года назад. Они — те самые дети, у которых от восхищения и переполняющих их эмоций светились глаза, а у Микасы на сердце тепло от того, что она видела в этих детях себя и своего брата.        — Думаю, что как-нибудь мы обязательно посетим Хизуру все вместе, — к концу обеда произнесла Микаса, когда эмоции детей более или менее утихли. После Габи помогла ей убрать со стола, а потом и с домашними делами, в то время как Фалько ушел за хворостом, оставляя капитана читать в гостиной газету, приобретенную у торгаша в порту Парадиза. Эта своеобразная жизнь крепкой семьи радовала каждого в этом доме. В особенности, наверное, Фалько и Габи. Лишившись родителей, они нашли пристанище у этих взрослых людей, казалось бы, таких неизвестных им, но так быстро оказавшихся такими родными и любящими. И пускай в этом доме никто и никогда не говорил каких-то слов любви или привязанности, пускай они никогда не называли друг друга семьей: в голове каждого живущего в этом доме держалась мысль, что именно ею они и стали.        К вечеру к ним в гости зашли ребята из 104 отряда, заполняя дом еще большим шумом веселых голосов, дружеских препирательств и удивительных рассказов о том, что у них происходило за время, что они с Микасой, капитаном и младшенькими не виделись. Они позволили выпить себе вина, пускай и под недовольное ворчание старшего Аккермана, который ушел из кухни со словами: «приду в форму и не позволю вам так расслабляться». Микаса даже, на мгновение, почувствовала себя той самой девочкой, что буквально недавно вступила в разведку. Все прямо как и тогда, только… только Эрена нет рядом. И, несмотря на окружающее веселье, стоило этой мысли просто мелькнуть в голове, она осталась до самой ночи, болезненно сжимая сердце и будто разрывая грудную клетку. Ребята будто забыли, они веселились и улыбались, в то время как Микаса продолжала ходить как самый настоящий памятник прошлого, неся на себе всю ношу этих болезненных событий, отпечатавшихся в ее памяти на всю ее оставшуюся жизнь.        Младшая Аккерман, стоило всем звукам в доме утихнуть, медленно пробралась из своей комнаты, ранее той, где когда-то спали они с Эреном, в комнату Ривая, поселившегося в родительской. Она так делала всегда, потому что рой мыслей не давал уснуть, а с капитаном они стали настолько близки, что нахождение того рядом, почему-то приносило облегчение, давая погрузиться в сон хотя бы на несколько часов. Казалось, будто они лечат бессонницу друг другу, привнося в свои жизни спокойствие, нахождением друг с другом.        Она молча скользнула под одеяло на свободную часть двуспальной кровати и уткнулась старшему в грудь, руку через его талию перекинув. А тот, просто молча, перевернулся на спину, давая девушке уложить голову на свое плечо. Это уже настолько привычный ритуал для них двоих, что им не нужно произносить слов, чтобы понять друг друга. Они слишком сильно похожи, и дело тут не только в одинаковых фамилиях. Они понимали друг друга на каком-то, совсем высоком, уровне, будто принадлежность к одному роду дает им какую-то мысленную связь, свои личные пути, доступ к которым был только у этих двоих.        — Несмотря на то, что происходит вокруг, они кажутся счастливыми, — тихо произнесла девушка, крепче прижимаясь к старшему и прикрывая глаза. Она губы в тонкую линию сжала и ком в горле проглотила. Почему-то неприятно и обидно от одной только мысли, что продолжает горевать только она одна, как бы это эгоистично не звучало.        — Они просто двигаются дальше, — мужчина еще немного поерзал на кровати, находя более удобное положение, а после ладонью вплелся в отросшие волосы девушки, аккуратно перебирая их, — и тебе тоже пора. Я знаю, что больно, но жизнь не состоит только из хороших моментов. Все мы потеряли близких нам людей, — он говорил спокойным баритоном, точно так же как и всегда, таким успокаивающим, умиротворяющим. И говорил он правильные вещи, Микаса все это прекрасно понимала; но одно дело понимать и совсем другое — отпустить. Она просто не могла смириться с утратой и даже представить не могла, что сможет смириться через множество лет.        — Он мог бы веселиться вместе с нами за столом, рассказывать о своих приключениях-        — Не мог бы, и ты это прекрасно знаешь, Микаса, — тяжело вздохнув, перебил ее Ривай, приглаживая черные волосы на макушке младшей Аккерман; перенес руку девушке на плечо, так же нежно поглаживая, успокаивая, потому что прекрасно знал, к чему ведут подобные разговоры.        Микаса была всегда сильной в глазах других людей. Ее считали одним из лучших воинов человечества, совсем позабыв, что за всей этой броней она — мягкая девушка, которая так же, как и другие люди, способна на чувства, что намного сильнее, чем у многих других, более эмоциональных. Она скрывала все свои переживания за маской безразличия и холодности, считая, что так будет намного лучше для всех окружающих; и только Ривай мог видеть, как ее броня ломается каждую ночь, выпуская наружу маленькую, раненную девочку, умирающую от глубоких душевных ран. Он совсем не любил слезливых, не умел успокаивать, но Микасу поддерживал, как мог, выслушивал; но никогда не говорил пустых «ты справишься» и «все будет хорошо». Потому что как никто другой знал, что боль утраты остается с человеком навсегда. Притупляется с годами, да, но никуда не исчезает.        — Он не мог бы. Точно так же, как и не могла бы Ханджи, не мог бы Эрвин. Им всем это было суждено ради того, чтобы мы все продолжили жить. Когда ты говоришь, что они могли бы не умирать и быть сейчас с нами — ты обесцениваешь их гибель, — достаточно серьезным тоном произнес Аккерман, после чего взглядом встретился с глазами девушки, что в темноте комнаты немного блестели от влаги, — он ведь умер не зря, мы оба это знаем? — Микаса на это быстро кивнула и шмыгнула носом, не давая слезам выступить, — тебе просто нужно отвлекаться, как только ты вновь начинаешь думать о плохом. Единственное, наверное, почему я не сошел с ума от такого количества потерь — мой долг перед народом. Не служи я в разведке, давно бы уже согнулся.        — Да, ты прав, — младшая Аккерман немного отстранилась, а потом и вовсе села на кровати, устремляя свой взгляд в, занавешенное шторами, окно, — мы разговаривали сегодня с ребятами насчет разведки. Думаю, пора и мне вернуться в строй. Они готовятся к войне, у меня не будет особо времени думать об Эрене.        — Нет, найди что-нибудь более приземленное, — Ривай тут же принял сидячее положение, сравниваясь с девушкой. В таком положении она лишь немного выше него, и ему не нужно особо поднимать голову, чтобы держать с ней зрительный контакт, — рукодельем займись, у тебя неплохо получается.        Микасу такое изменение в капитане поразило. Она думала, что он ее наоборот поддержит, зная, какое значение она имеет для армии Парадиза, но сейчас получалась обратная ситуация. На мгновение, кажется, девушка потеряла дар речи, а когда пришла в себя, то ее ранее умиротворенное состояние быстро переменилось на раздраженное, от чего она нахмурилась и чуть не задохнулась от возмущения.        — Предлагаешь мне просто отказаться и сидеть здесь, сложа руки? — прошипела азиатка, стараясь не говорить слишком громко, чтобы дети в соседней комнате не проснулись, — мало того, что они остались без такого война как ты, так еще и мне предлагаешь в отставку уйти?        — Сражаться с титанами и сражаться с людьми — это разные вещи, Микаса.        — Предлагаешь мне бросить их? — продолжала стоять на своем девушка, кажется, начиная злиться еще сильнее.        — Предлагаю тебе сменить род своей деятельности. Никто без меня не остался, еще полгода и я смогу вернуться в строй. И не такое случалось, Эрвин служил и без руки; надо будет, отрублю больную ногу и так пойду.        — Так почему ты говоришь не идти мне, хотя сам собираешься сделать тоже самое? — Аккерман тяжело вздохнула, стараясь успокоиться. Она руками сжала край одеяла на своих бедрах, — почему ты отговариваешь меня, зная, что я могу помочь нашему народу победить?        — Потому что ты бросишься под первую же пулю, — немного раздраженно произнес мужчина, после крепко стиснув зубы, — ты сама себя видишь со стороны? Ты в таком отчаянии, что сама попросишь убить себя, если встретишь противника. Эрен был твоим смыслом жизни, это двигало тобой, ты знаешь это. Что же тобой будет двигать сейчас? — он не кричал, но говорил достаточно громко, со злостью в голосе, давая Микасе понять всю серьезность этих слов; услышать все переживания, что скрывались за таким тоном.        Младшая Аккерман совсем остыла, а потом потянула мужчину на себя, прижимая его голову к своей груди, крепко обнимая. Она гладила его волосы, перебирала пряди пальцами, и кротко улыбалась.        — Мною будет двигать наш дом, — тихо произнесла девушка, когда прошло уже порядка пяти длинных минут. Все это время она продолжала держать мужчину в своих руках, а тот особо и не вырывался, обняв ее за талию, щекой прижавшись к груди; слушая быстро бьющееся сердце. Кажется, его собственное колотилось ничуть не медленнее, — а мой дом — это вы.        — Я не хочу потерять еще одну семью, — почти безмолвно прошептал мужчина, но Микаса услышала его и склонила голову, оставляя легкие поцелуй на темной макушке.        — Я тоже не хочу, — вторила Аккерман младшая, после прижавшись щекой к его голове, утягивая обратно в лежачее положение, — поэтому обещаю, что останусь в живых любой ценой. Я никогда не посмею разрушить то, что мы здесь построили. Обещай и ты это все сохранить.        У них есть какая-то особенная связь, которая никому больше не известна. У них есть что-то намного важнее, чем все эти войны вокруг, возвышение наций. У них есть что-то куда ценнее, чем самые дорогие на свете богатства. То, чему они посветили себя, то что они строили все эти два года. Все те вечера за кухонным столом, все те посиделки за настольными играми в гостиной. У них есть то, ради чего они продолжат выживать, находясь на волосок от смерти, то что приведет их обратно домой, несмотря на все, что может вокруг происходить. У них есть то, что никому больше не понять — то, как они дорожат друг другом, понимают на ментальном уровне, принимают со всеми изъянами. То, что появилось абсолютно неожиданно для каждого и засело глубоко внутри.        — Обещаю.