Post-mortem

- Манфред. - М? - Тебе не больно? Иссиня-черные волосы щекочут лицо. Лунный свет едва пробивается сквозь их плотную завесу, но лицо ангела настолько бледное, что может легко заменить луну само по себе. Слезы ангела по вкусу напоминают морскую воду. Горячую морскую воду. - Не-а, ни капельки. Конечно, ему больно. Очень. Больно дышать. Больно пошевелиться. Вообще-то он уже знает, что мёртв, Манфред далеко не самый глупый из братьев, но ангелу об этом знать не обязательно. Интересно, что он дальше будет делать. Интересно, видел ли Освальд ангелов? Забрали ли они его в свои ласковые объятия? Он заслуживал этого куда больше. - Не надо думать так, эти мысли заведут тебя в ад. - Правда? - Конечно. Только твои мысли определяют, куда ты попадешь в итоге. Рай и ад - это состояние души. Манфред смеётся, и тут же заходится в кашле. Он понимает, что проблемы тела уже не должны его касаться, но пока не готов принять это полностью. Всё ещё цепляется за жизнь, которой у него больше нет. - Манфред... - М? - Позволь мне освободить тебя, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты оказался в аду. Оттуда непросто выбраться, даже мой брат не смог. Его так и пожирает чувство вины. Любопытно. Любопытство сгубило не одну кошку. И как минимум одного Манфреда. Так что ему терять, если самое главное он уже потерял? - Поверь, твоя человеческая жизнь - вовсе не самое главное. С этими словами ангел наклоняется и касается губами одного из самых памятных шрамов на голове. Всё тело прошибает невероятно сильным ударом боли и воодушевления. Вспыхивают и угасают воспоминания. - Теперь я могу тебя вытащить. Прикосновение ангела скорее приятно, чем болезненно, но боль никуда не уходит. Вывалившись из кабины на влажную землю, Манфред, наконец, видит небо. Оно бесконечно далеко. Опустив взгляд, он натыкается на собственную мёртвую руку и ощущает приступ тошноты. - Почему... - голос звучит хрипло и жалко, поэтому Манфред откашливается, превозмогая боль. - Почему так темно? И нет никого? Вообще. - Потому что ты больше не принадлежишь человеческому миру, - терпеливо поясняет ангел. - Строго говоря, тебя здесь вообще больше нет. Ни тебя, ни твоего Фоккера. Это лишь воспоминание. Воспоминание твоего тела. Оно будет здесь ещё какое-то время, как отпечаток сапога на траве. А потом сотрётся. Ты бы застрял здесь навсегда, если бы я не пришёл, или провалился бы в ад, если бы продолжил думать о себе так... Плохо. Манфред молчит. Он все ещё не верит в существование ада, хотя ангел сидит так близко, что можно ощутить аромат лилий, исходящий от его длинных волос. - Я должен закончить. Это может быть больно. Ангел помогает ему сесть и какое-то время просто гладит по спине. Боль на удивление уходит, но Манфред не расслабляется. Он помнит, как больно было от поцелуя в голову. От запаха лилий кружится голова. Прикосновения становятся более медленными и задумчивыми. Прохладные пальцы проникают сначала под куртку, затем под свитер, потом под рубашку. Манфред чувствует, что у него горят уши. Когда пальцы ангела касаются, наконец, все ещё кровоточащей раны, вместо боли почему-то приходит оглушающая волна удовольствия. Помимо ушей теперь горят ещё и щеки, и даже шея. Не то чтобы у него был какой-то опыт... Вообще-то Манфред считал, что война - не лучшее время для отношений, чем неизменно вызывал разочарование батюшки и беспокойство матушки. Однако у каждого человека, наверное, на каком-то глубинном уровне есть определённые инстинкты, помогающие определить, когда прикосновения дружеские, а когда - нет. Этот инстинкт не раз помогал ему в общении с друзьями, некоторые из которых имели на его счёт далеко идущие планы, но в этот раз смываться было некуда, а сил на шутки не осталось. - То, что ты чувствуешь, не имеет никакого отношения к тому, с чем это у тебя ассоциируется, - все так же терпеливо пояснил ангел, чем довёл Манфреда до желания спрятать лицо в свитер и больше его не доставать. - Сначала ты почувствовал боль, потому что мы были в разных плоскостях. Сейчас тебе приятно, потому что мы в одной плоскости. Это нормально. - Ну и мерзкий же ты, - неожиданно для самого себя буркнул Манфред. - Ты что, обиделся? Прохладные ладони замирают между лопаток, вызывая разочарование своим бездействием. Участливое бледное лицо так и просит кирпича. - Вы всех так лапаете, захлебываясь в собственном превосходстве? Какие мы, людишки, жалкие, зацикленные на сексе. Мне, вообще-то, пофигу, чтоб ты знал. Просто у нас, знаешь ли, не принято... - Знаю. - Тогда зачем делаешь?! Манфред делает попытку встать. Вырваться из объятий, в которых ему тепло и спокойно, как в маминых руках, когда она еще любила его. Но обманчиво нежные и хрупкие руки не отпускают, превращаясь в камень. Нахмурившись, ангел опрокидывает его на спину, не убирая собственных ладоней, и в результате их прикосновение становится почти невыносимым. Жжет так, что перед глазами расплываются разноцветные пятна. От удовольствия хочется одновременно петь и плакать. Это унизительно. Это ужасно унизительно. Манфред сильно подозревает, что человеческий секс таких ощущений не дает, хоть сравнивать ему, в принципе-то, и не с чем, кроме нескольких незначительных эпизодов, не окончившихся ничем. - То, что я делаю, запрещено, - строго проговаривает ангел, наклонившись так низко, что небо снова исчезает, превратившись в его бездонные глаза. - Нам нельзя вмешиваться, нельзя влиять на человеческую судьбу. Манфред не может отвести взгляд. У него складывается ощущение, что он снова падает, только на этот раз - в небо. Темное, предгрозовое. Он летел однажды через грозу, приключение то еще. Сейчас ощущения почти такие же. Разве что молний нет. Его вопрос все еще актуален, и ангел это знает, но не спешит отвечать. Вместо этого он снова помогает Манфреду сесть и поворачивает его спиной к себе, слой за слоем избавляя его от одежды. По внутренним ощущениям одежду можно было считать какими-то поверхностными слоями его души, потому что с каждым элементом прикосновения становятся все более чувствительными, если это вообще возможно. После того, как прочь отправляется рубашка, Манфред может ощутить прикосновение кончиков волос к своей коже, и даже оно отзывается красной волной удовольствия. Поцелуй в душу приходит неожиданно. Просто ласковые пальцы исчезают, и на смену им приходят горячие губы. Боли больше нет даже в воспоминаниях. Первым исчезает тело. Открыв глаза после кратковременной отключки, Манфред обнаруживает, что из Фоккера больше не свешивается его рука. Затем медленно исчезает и сам Фоккер. Какое-то время они с ангелом просто сидят на влажной траве. Молча. Глядя в темное звездное небо. Манфред чувствует себя слишком слабым, чтобы встать и идти. Его голова удобно устроилась на сгибе ангельского локтя, и тот, в принципе, не возражает. Когда вокруг не остаётся ничего, кроме звёздного неба, Манфред запрокидывает голову и спрашивает: - И все же, зачем ты это сделал? - Потому что однажды я хочу это повторить. Когда твои раны заживут. И ещё потому, что летать с тобой чертовски круто, Рихтгофен. Лицо ангела на мгновение, всего лишь на мгновение становится человеческим, и Манфред заливается весёлым смехом. - Жаль, я не смогу забрать свой выигрыш. - ангел выглядит растерянным, так что Манфред милостиво продолжает. - Мы, видишь ли, поспорили, что ты не человек, потому что такой гениальный дурак ну просто не мог быть человеком. Я, судя по всему, выиграл. - Сам ты дурак... Гениальный... Они сидят так ещё какое-то время, и иногда лицо ангела выглядит совсем как лицо Освальда. А потом наступает утро, и где-то вдалеке становятся видны башни небесного города. - Полетишь со мной? - А ты научишь? Короткий кивок, лёгкая улыбка, рука в руке, и - невероятное, щемящее, освобождающее чувство полёта.