Замыкая круг

Келвин сидел у догорающего костра, смотрел на огонь и думал. Эмоции нахлынули, затопили, откатились назад, оставив на берегу мелкие камушки воспоминаний, обкатанных временем. Всё, от чего он бежал, снова было рядом. Дар, избранность — он понимал, что это не просто слова, он знал, что для его народа это важно, но много лет назад ему казалось, что он сделал выбор. Теперь сомневался, подозревая, что выбор сделали за него. Словно учеба, работа и даже встреча с любимым человеком были предопределены, и он шел навстречу неизбежной судьбе.

***

Прадеда Келвин помнил смутно, остались истории и сказки, умение узнавать полезные травки, доверять своей интуиции — он знал, что всему этому когда-то в детстве учил его Пра. И перед уходом тот хотел сказать что-то важное. Келвин понял — придется лететь. Все же обычаи его предков — это не пустой звук. В посёлке все осталось по-прежнему, с детства и беспокойной юности почти ничего не изменилось. Те же дома, те же люди, машины, заправка. Время словно замерло в этом месте. Даже цвет волос деда не изменился — фамильный, почти черный, и коса до пояса. Все то же, все те же. И два сахарных клёна во дворе с натянутым между ними всё тем же гамаком-качелями. В детстве он не раз убедился в его коварстве, оказываясь на земле. Дед тогда смеялся и говорил, что просто он не умеет договориться с духом воздуха, вот тот его и переворачивает, зато земля ему всегда рада — сколько кровушки из разбитого носа и коленок он ей отдал. Встреча с родителями и дедом была очень теплой. Он понял, что соскучился и по ним, и по этим местам. Его тормошили, требовали рассказов о его жизни, расспрашивали о муже, и было видно, что искренне рады за него. Дед сказал, что непременно хочет познакомиться с его избранником, и Келвин пообещал, что в следующий раз обязательно приедет с Регом. А когда отец рассказывал какой-то случай из его детства и за столом все хохотали, вспоминая его проделки, в груди вдруг остро и неприятно кольнуло. И словно кто-то резко взял и отключил все цвета вокруг, приглушил звуки, навалилась тяжелая усталость. Он извинился и вышел на террасу. В кармане завибрировал телефон. Келвин удивился: с Рэгом он разговаривал, когда прилетел, разница во времени — сейчас в Антверпене должна быть глубокая ночь, а кроме него больше некому. Однако звонил коллега и общий их с мужем друг. Бодрым голосом поинтересовался, как у него дела. — Что-то случилось? С … — он боялся произнести вслух имя, потому что он… он знал, что случилось что-то очень плохое. На другом конце провода замолчали, потом вздохнули и Келвин услышал: — На него на парковке напали, ударили по голове, ограбили. Но ты не волнуйся… Келвин стоял, отчужденно думая о том, что если бы он не поехал, или если бы взял мужа с собой… Механически спросил, как он. — Кел, травма серьезная, пока он в коме, но врачи обещают, что все должно быть хорошо. — Я понял. Вылетаю ближайшим рейсом. Он сбросил звонок, повернулся, чтобы войти в дом, и увидел стоящих на пороге отца и деда. — Мне придется уехать. С Рэгом беда. Отец понимающе кивнул, а дед положил ему руку на плечо и сказал: — Кел, не торопись, все равно первый рейс только завтра утром, смысла нет нестись куда-то на ночь глядя. Келвин всегда удивлялся его спокойствию и рассудительности, привык прислушиваться к советам деда, и сейчас понял, что тот прав. Маленький аэродром при резервации работал только на два рейса — один утром из поселка и вечером обратный. Тот самый, на котором он прилетел несколько часов назад. А если попробовать уехать машиной, то петляя по лесным, проселочным и горным дорогам, в лучшем случае он доберется до цивилизации к завтрашнему вечеру. — Да, Старший, ты, как всегда, прав. Келвин вскинул голову, прислушиваясь к себе. Было страшно, и в то же время смутное ощущение надежды начало прорастать в нем, словно от его действий и слов сейчас зависело всё — и жизнь любимого в том числе. — Я должен поговорить с Пра. — Он ждет тебя. Я провожу, — отец уже стоял возле калитки. Келвин хотел возразить, что помнит дорогу, но отчего-то захотелось, чтобы тот был рядом. — Кел, ты помнишь сказки Пра? О Круге хранителей? Кел помнил. Пра рассказывал ему легенды их народа, сказки о Равновесии и утерянной Чаше Мира, об Избранных, вернувших ее обратно, о бусинах-мирах, снизанных в одно Ожерелье. В детстве эти истории казались ему интереснее всяких мультфильмов. Однажды Кел узнал, что ему предстоит увидеть Чашу и понять единство Ожерелья, но вместо интереса и радости, которых от него ждал Пра, он почувствовал растерянность. Внезапно поняв, что всё это не сказки, и что ему придётся принять ответственность за Мир и Равновесие, он испугался. Он был просто не готов. Так сказал ему Пра, и добавил: — Иди. Ты вернешься, когда придет время. Он вышел из дома прадеда и словно забыл обо всем. Тогда ему было не до того, он вступал в пору, когда мальчишки перестают разбивать коленки, и начинают бить друг другу носы, добывая себе славу кулаками, занимая своё место в обществе. Хотя какое общество и что за место могло ждать его в маленьком посёлке индейской резервации? Внезапное осознание заставило его плотно засесть за учебу, и спустя пару лет, с отличием окончив школу, он был уже студентом. И началась другая жизнь. Без воспоминаний об этих сказках-несказках. И вот — он вспомнил всё. Пришло понимание и злость — на предопределенность, на проклятое время-невремя, где есть только сейчас, и нет ни вчера, ни завтра. — Ну вот, мы и пришли, — отец остановился — Дальше ты сам. Не торопись. Когда будешь готов — просто войди, — он коротко обнял сына и пошел прочь. Кел знал это место. Он приходил сюда много раз, и в его воспоминаниях это был обычный дом. Сейчас он не видел в нем ничего обычного. То, что казалось в детстве домом, на самом деле было вигвамом, построенным из жердей и шкур. Перед входом догорал костёр, Кел опустился на бревно рядом и сел, обхватив колени руками, как когда-то в детстве. Ему было о чем подумать… С его мужем случилась беда, и он знал единственный способ помочь ему — просить помощь Круга. А для этого нужно самому стать его частью, занять свое место в нем. Да, теперь он был готов. Ради своего смешного, трогательного, обидчивого, самого умного, самого логичного, самого ревнивого и самого любимого человека. Кел понимал, что нет смысла злиться, думать, что Пра знал, как, когда, и при каких обстоятельствах он примет свою судьбу. И ещё он понимал, что никогда не узнает, было ли это знание предвидением, или подстроенным случаем. Просто сейчас он должен сделать все правильно, чтобы спасти своего любимого. Все истории и все легенды, услышанные от Пра, словно пазл сложились в единую картину.

***

Последние языки пламени угасли, угли светились и потрескивали, выстреливая искрами в бархатное небо, и оставались там крохотными звездочками. Келвин встал и решительно двинулся к жилищу Пра.

***

Хозяин был дома, но не показался ему из-за простого холщового занавеса. Таков ритуал. Пра собирался уходить к предкам, и видеть его могли уже только духи. Кел стоял молча, ждал, когда с ним заговорят, и почему-то казалось, что его с интересом разглядывают, обходя со всех сторон, заглядывают в глаза — он ощутил этот взгляд, и, не выдержав, спустя несколько секунд опустил глаза. И тогда Пра заговорил. А на занавесе, словно в театре теней, Кел увидел его силуэт. Голос был тот самый, совсем не старческий, да и тень от фигуры на занавесе, хоть и не была четкой, но на древнего столетнего старика не была похожа. Кел точно знал — это Пра, но что-то заставляло сомневаться в степени их родства, словно их отдаляло друг от друга гораздо больше лет, чем думал Кел. — Ну здравствуй, давно мы не виделись. — Здравствуй. Я пришел занять свое место в Круге. — Кел смотрел прямо перед собой. Ему показалось, что собеседник хмыкнул. — Занять место в Круге? Ты когда-то отверг его, что заставило тебя передумать? Келу захотелось проорать, что он не сам пришел сюда, что его заманили, уверяя, что с прадедом все плохо и тот хочет проститься, но внезапно понял, что никто не говорил ему, что прадед умирает или что у того плохо со здоровьем. Ему сказали, что прадед хочет с ним поговорить. И ещё пришло понимание — останься он в Бельгии, ничего бы не изменилось, помочь Рэгу он бы не сумел. И сюда он пришёл именно за помощью. Потому что предотвратить страшное он не смог бы, а вот избежать последствий может. И сейчас он здесь, потому что Пра знал это. — Я был не готов. Я испугался. За себя. — А теперь ты больше не боишься? — Боюсь. Но за другого. И да, за себя. Я без него не смогу жить. Он мой мир, и моя вселенная. Я помню про Ожерелье миров, я знаю, что, если исчезнет одна бусина, её место займет следующая, Ожерелье ослабнет, но удержится. Но он та нить, что держит мое Ожерелье. За занавеской опять неопределенно хмыкнули, ткань заколыхалась, свет за занавесом погас, он колыхнулся ещё раз, Кел услышал легкие шаги, и тут у него в кармане зазвенел телефон. Номер был незнакомый. — Я слушаю. Кел узнал голос прадеда: — Мне нравятся эти ваши штучки, так проще. Тебе сегодня нужно отдохнуть. Ты помнишь то озерцо, которое тебе так нравилось в детстве? Да, он помнил, теплое небольшое озерцо, природный бассейн, прямо в скалах. Помнил очень четко и дорогу к нему, и даже ощущение от воды, и ему очень захотелось окунуться в него, прямо сейчас. — Да, помню, это совсем рядом. — Рядом? Ты так думаешь? — в голосе прадеда прозвучала насмешка. — Конечно, это… — Ну хорошо, пусть так, — перебил его Пра. — Приходи туда завтра с рассветом. — Утром я…— Кел хотел возразить, что завтра утром он должен улететь, но Пра отключился, не прощаясь, а Кел подумал, ещё раз, что для старика у него слишком бодрый тон и боевой настрой. И внезапно поймал себя на мысли, что не может вспомнить, как выглядит Пра. Всю дорогу домой он пытался найти в памяти его лицо, фигуру, но ничего не получалось, словно он пытался разглядеть что-то сквозь матовое стекло. Кел думал, что не сможет уснуть, но, едва коснувшись подушки, провалился в сон. Спал он плохо. Ему снилось, что он одновременно и у себя дома, в Бельгии, и тут, в родном доме. Дома ему было страшно, потому что кто-то пытался отнять у него что-то очень важное, и он проснулся с криком у себя в спальне от ощущения невозвратной потери. И тут же понял, что на самом деле лежит на своей кровати в доме родителей и рядом с ним есть кто-то, кому он должен помочь, и для этого нужно держать его крепко и не отпускать. Кел открыл глаза, ловя ускользающую нить сна. За окном, над кронами старых деревьев начинало розоветь небо. До рейса оставалось ещё почти четыре часа. Он поднялся, быстро оделся, вышел навстречу бледнеющей полной луне и зашагал по знакомой с детства тропинке вглубь леса, начинающегося почти сразу за оградой их двора. Он шел легко, забывая сон, и держа в себе ощущение надежды. За старой секвойей тропинка разрослась в широкую дорогу, протоптанную множеством ног, ведущую к небольшому озерцу, образованному несколькими теплыми ключами. Это было именно оно, то самое из детства. Только вот что-то смущало его, может секвойя, которая в детстве была для него просто большим деревом, а может и само теплое озерцо, словно перенесенное из какого-то заповедника. Кроме него никого больше не было. Он пожал плечами, снял с себя всю одежду, и зашёл в воду. Кел помнил с детства, что там неглубоко, поэтому окунулся несколько раз, нашел под водой большой плоский камень и лежал, глядя на небо, меняющее цвет с розового на голубое, чувствуя, как смываются проблемы и возвращаются силы и уверенность. Он не знал, зачем Пра просил его прийти сюда, но был благодарен, потому что… — Э, да тут занято… — услышал он чей-то разочарованный голос. Обернувшись, увидел парня, черноволосого, стройного, в шортах из обрезанных джинсов, футболке «смерть прачкам» и с полотенцем через плечо. — Прости, я скоро ухожу, мне пора, — Кел досадливо поморщился, теряя исчезающую мысль. — Да я пошутил, тут места всем хватит — незнакомец раздевался, ничуть не стесняясь. Кел посмотрел на него. Все же он ошибся. Не парень, скорее, молодой мужчина лет за тридцать, с цепким взглядом спокойных темных глаз, несмотря на кажущуюся стройность весь перевитой жгутами мышц, на плече какая-то татуировка. Келу показалось, что где-то он его видел, скорее всего, знаком по школе, хотя, кажется, он старше Кела на пару лет. Точно! Наверное, в школе когда-то играли вместе в лакросс. — Привет, давно приехал? — заданный вопрос утвердил Кела в его догадках. — Вчера вечером. — Надолго? — парень нырнул и выплыл на противоположной стороне. — Нет, — Кел слез со своего камня, окунулся и начал выходить из озерца-бассейна. — Кел! — окликнул его незнакомец. — Приходи сегодня в бар, мы собираемся командой. — Спасибо за приглашение, но я улетаю сегодня. — Кел мысленно прогнал перед собой состав школьной команды по лакроссу, но так и не вспомнил, ни когда с ним играл, ни как его зовут. Спросить имя отчего-то стало неловко. Он обернулся, кивнул парню: — Пока! И услышал в ответ: — До встречи! Быстро оделся и через пару минут уже подходил к родному порогу. Дорога обратно почему-то показалась ему короче. Отец с кем-то говорил на заднем дворе, на кухне мама пекла его любимые блинчики с кленовым сиропом. Кел перехватил парочку, взял протянутую дедом кружку с чаем, и, прихлебывая на ходу, пошел к себе. Времени оставалось еще достаточно, и, почувствовав, что его клонит в сон, еле добрел до кровати, решив прикорнуть минут десять. А проснулся, когда на небе уже догорал закат. Вскинулся — он пропустил рейс, подхватил сумку, лихорадочно, вспоминая, где могут быть ключи от отцовской машины. В дверь постучали, он крикнул, чтоб заходили. И не удивился, увидев на пороге деда. Серьезного и какого-то совсем незнакомого. — Тебя ждут, —сказал тот, и Кел понял все без вопросов. Он молча отложил сумку и вышел следом за дедом. Шли они так же молча, красная полоска заката опускалась за горизонт, и на темном небе появились первые яркие звезды. Полная луна повисла, зацепившись за ветки секвойи. Кел вдруг понял, что они идут к источнику. А ещё, что в этой части Америки, пожалуй, это единственная секвойя, потому что тут они вообще-то не растут. И ещё, что полнолуние было вчера, значит, сегодня луна должна быть немного обгрызена, и что вигвама Пра тут не может быть, потому что он стоит где-то в поселке… Или в лесу? Но точно не на пути к теплому озеру. И камень перед жилищем Пра похож на… И тут внезапно его мысли прервал знакомый голос: — Спасибо что пришёл. Кел обернулся, но Пра не увидел. — Ты уверен? — из тени шагнул один из жрецов — Кел внезапно вспомнил, что когда-то их всех видел — троих жрецов Круга, когда был совсем маленький, у них дома. Люди как люди. Они играли в покер с отцом и дедом, пили пиво. Но теперь он знал, что его отец — вождь племени, а трое его друзей, крепкие, спокойные, веселые — это жрецы. И внезапно понял, что и в покер они не играли, и пиво они никогда не пили. А пили тот самый чай деда, от которого его сегодня вырубило на весь день. И вместо карт перебирали какие-то листья, а вместо фишек — косточки каких-то мелких животных. — Я готов. — И у тебя нет условий? — Нет. У меня есть просьба. Помощь моему любимому. Кел прямо и пристально смотрел в лицо жрецу. Тот пожал плечами. — Ты и без нас можешь это. Помочь ему. Ты тот, кто водит души, кто видит пути, ведет за собой. Тебе просто нужно привести его душу обратно. Для этого тебе не нужна наша помощь. И Кел понял, что так оно и есть. Но тут же понял другое. Помощь Круга ему нужна так же, как и Кругу нужна его помощь. И он часть этого Круга, и Круг — часть его. И как Круг не полон без него, так и он не полон без Круга. — Я хочу замкнуть Круг. Я могу замкнуть Круг. Я замыкаю Круг, — слова сами пришли, и он не стал мешать им. Он знал, что делать, и, откинув полог, вошел в вигвам. Запах трав, шалфея, дыма от очага укутал его, словно он шагнул в туман. Неровное пляшущее пламя притягивало к себе, захотелось быть к нему поближе, сесть рядом, протянуть руки, согреться. Он опустился на шкуру и посмотрел через огонь. Напротив сидел человек. Шаман. Классический, как его рисуют на картинках и в кино, но приглядевшись, он понял — он не может точно разглядеть ни лица, ни одежды. Старый или молодой — скорее старый, но стоило подумать об этом, как Кел понял, что напротив сидит человек не старше сорока лет, а может даже и тридцати пяти. Тени на лице менялись, то ли от бликов пламени, то ли от ритуальной раскраски — невозможно было разглядеть его черты. На рукавах его одеяния шуршали перья и гремели косточки неведомых птиц и животных. Ритуальный головной убор уафаха не позволял увидеть его глаза, хотя Келу на мгновение они показались желтыми — возможно, это был всего лишь отблеск пламени. То, что Кел поначалу принял за очаг, на самом деле оказалось огромной чашей, наполненной углями, на которых, Кел готов был поклясться — плясали маленькие огненный зверьки. Ласки. Гибкие и любопытные, тянули к нему мордочки, словно принюхиваясь — ему захотелось их погладить, узнать какие они. Он протянул руку и заметил заинтересованный взгляд Шамана. Погладил одного зверька, и тот, лизнув доверчиво ладонь, начал забираться по руке наверх. Он не испугался, ласка была словно комок горячего тополиного пуха. Пробежала по руке, потопталась на плечах, слегка куснула за затылок — от чего стало тепло и легко голове — спустилась по другой руке и снова прыгнула в плошку с огнем. — Огонь принял тебя, — Келу показалась, что в голосе Шамана он услышал одобрение. Струйка дыма из небольшой миски, стоящей слева от чаши с огнем, курительницы, которую Кел увидел только теперь, колыхнулась в его сторону, словно шелковый шарф обвилась вокруг шеи, растрепала волосы и широкой лентой двинулась вдоль стен вигвама, оставляя после себя запах шалфея и смолы. — Воздух помнит тебя, — Шаман одобрительно кивнул головой. Келу захотелось спросить, как может помнить что-то воздух, но тут из тени за спиной Шамана вышел самый настоящий кугуар, и Кел, вместо того, чтобы испугаться, захотел потрогать его бархатную шкуру, подергать его за усы, как будто это был обычный домашний кот. Кугуар, точно прочитав мысли Кела, остановился в напряжении, словно решая, что сделать с наглецом — перекусить пополам или придушить, а Кел, не задумываясь ни о чем, протянул руку и сказал: — Кыс-кыс-кыс, — и ошалевший зверь попятился было назад, но согласно наклонил лобастую голову, подставляя под его ладони круглые мягкие уши. — Оставь наши уши в покое! — в голосе Шамана отчетливо слышался смех. — Земля тоже помнит тебя. Кел знал, что земля помнит и любит — дед столько раз говорил ему это, промывая настоями из трав его разбитые коленки. Гулкий звук, объемный, заполняющий собой все пространство вокруг, заставил его поднять голову. Он увидел огромный бубен за спиной Шамана, но не видел, кто ударил в него. Натянутая мембрана была разделена на сегменты, и все они были из кожи разных животных. Дымная лента вилась вокруг Шамана, и казалось, будто это ею он, словно рукой, ударяет по туго натянутой коже. И Кел вспомнил всё. Было странно — свободно, но тесно. Он больше не был один. Но он никогда и не был один. Рядом был кто-то такой же свободный, и они были вместе давно, и только что узнали друг о друге. Когда-то он бежал — ветер несся навстречу, под копытами трескалась высохшая земля. Когда-то он летел — и ветер играл в перьях. Когда-то он плыл, рассекая плавниками холодную воду, рядом с такими же как он, сопротивляясь течению. Когда-то он рос — из мелкого семечка превратился в огромное дерево, которое не мог сожрать огонь, охотно пожирающий сухую траву, под которой сразу начинала расти новая, свежая и зеленая. У него были крылья, и ветер был рядом с ним и отдыхал в его перьях. У него были сильные ноги, и земля звонко смеялась, отвечая его копытам. У него были мощные плавники, и вода неслась ему навстречу, завидуя блеску его чешуи. У него было множество рук-ветвей, и он мог трогать небо, у него было множество корней, и он мог пить воду и целовать землю. Он был старым как мир. Он был всем сразу. Что-то сильно ударило его в грудь, и он, прервав свой бег, рухнул прямо на землю, в сухую пожелтевшую траву. Что-то ударило его по крылу, и земля стремительно неслась ему навстречу. Он беспомощно бился на земле, обжигая жабры воздухом. Что-то острое и холодное вонзилось в его тело. Ему было больно, его листья, как зеленые слезы, падали и танцевали вместе с ветром последний танец. Потом пришла темнота. Разве можно остановить ветер? Поймать воду? Разве может замереть огонь? Это было странно — теперь он был ветром, землей, огнём и водой. И он мог говорить, он мог рассказать обо всём. И его слушали, он имел свой голос, он пел. И в унисон его песне с ним пел мир. Он был везде, у него не было ни начала, ни конца. Он замкнул Круг, стал Кругом, и Круг стал им. Он только что родился и был старым как мир. Он был нигде и везде сразу. Цвета разделялись, звуки обретали четкость, и он понял, что поет без слов, мелодию, которая всегда была с ним, которую он когда-то забыл и всегда помнил, раскачиваясь и выстукивая ладонями ритм. Словно из тумана, начали проступать очертания предметов. Он увидел сидящего напротив Шамана, внимательно следящего за ним. Дымную ленту, кружащуюся вокруг бубна. Огненные ласки замерли, так же внимательно и настороженно глядя на него. Кугуар припал на передние лапы, словно готовясь к прыжку, его опущенный хвост чуть подрагивал, выдавая напряжение. И тут Кел увидел еще одну небольшую плошку, стоящую справа от чаши с огненными ласками. Это была обычная миска с водой. Кел был уверен, что до этого её там не было… Или была… Всегда. Понял — она там была всегда, но до этого он её не видел. Небольшая глиняная чаша, наполненная водой. Кел понял, что ошибся. Чаша была доверху наполнена углями. Или водой. И тут он осознал, что на самом деле в чаше и угли, и вода. Кристально чистая вода и, чуть подернутые сероватым пеплом, угли, в которых жил огонь. Вода и огонь, вместе. Холодное и горячее, мокрое и сухое, одно должно было убить другое, но они были вместе и не смешивались. Он потянулся к чаше и увидел, как глаза шамана сверкнули желтым отблеском, как кугуар замер, ласки спрятались в чаше с огнём, по бубну словно прошла дрожь, и мелкая вибрация передалась телу. Казалось, что вибрирует весь мир вместе с ним. Он подвинулся к чаше и обнял ее ладонями. Чаша казалась глиняной и деревянной, он не мог определить материал, из которого она была сделана. Он легко коснулся поверхности воды, замечая, что угли не лежат спокойно на дне, а постоянно перемещаются в воде, на первой взгляд хаотично, но приглядевшись, он понял, что все они подчиняются ритму той песни, которую он все ещё пел. По пальцам вверх пробежали искорки, разбегаясь по телу приятным теплом. И вместе с ним пришло понимание и знание всего, что было в нём. Не забыто, просто спрятано, до поры до времени. Память предков — теперь он знал, что это. Скаляр. Это называется Скаляр. На самом деле, имя Чаши было другим, но самое точное определение для технаря, жителя двадцать первого столетия было таким. Неизменная точка в любой системе координат. Острие иглы, удерживающей на себе точку равновесия всех миров. Существующее во всех мирах вне времени и пространства. Точка и нить, удерживающая миры. Это было понятно и просто. И необъяснимо. Но ему и не нужно было объяснять никому. Главное он знал, что он нужен, и теперь он один из тех, кто замыкает Круг и держит Равновесие. Здесь и сейчас. Всегда. Он увидел, как расслабилось тело Шамана, кугуар улегся позади него, положив голову на лапы, и прикрыл глаза. Огненные ласки вновь начали свои игры в огненной чаше, а дым тонкой струйкой закачался над курительницей. И понял, что он больше не поет. В вигваме было тихо, только шорох откидываемого полога и звук легких шагов. — Ты теперь часть Круга, на тебе знак принадлежности ему, — раздался негромкий голос у него за спиной. Кел увидел на своем плече татуировку: круг, разделенный на сегменты, и в каждом сегменте свой символ, точно так же, как на бубне. Он обернулся и увидел худого высокого старика. Пришло понимание — Старший жрец. Кел молча кивнул. Шаман, сидящий с закрытыми глазами, заговорил: — Теперь иди. Тебя ждут. Я рад, что ты принял себя. Таким, какой есть. Во всём. Мы ещё встретимся, а сейчас тебе пора. Кел хотел что-то сказать, но Шаман открыл глаза, и Кел заглянул в них, темные как ночь, и знакомые, как отражение в зеркале. Шаман улыбнулся ему, и неожиданно совершенно по-хулигански подмигнул. И замер, давая понять, что ритуал закончен. Кел, совершенно ошеломлённый, вышел следом за Старшим жрецом. Тот повернулся к нему и протянул мешочек из оленьей замши. — Достань из него свой тотем. — Я могу выбирать? Или? — Просто возьми то, что там найдешь, — жрец кивнул на мешочек. — Твой выбор — только твой. Кел осторожно запустил руку в мешочек и подумал, что внутри он гораздо объёмнее, чем снаружи. Под рукой оказалось несколько гладких округлых предметов, деревянных или каменных, прохладных. Они словно ускользали от него, и когда, наконец, попалось что-то, он подхватил и вытащил это из мешка. Когда он разжал руку, на ладони оказалась искусно вырезанная из дерева фигурка енота. — Енот? — насмешливый знакомый голос рядом заставил Кела вздрогнуть. — Ах да, конечно же, енот, как же я мог забыть, — темные глаза, знакомые, как отражение в зеркале, смотрели с любопытством. Парень, встреченный утром на купальне, в тех же обрезанных шортах и немыслимой расцветки футболке, стоял рядом с камнем, напоминающим — Кел понял только что — алтарь, возле входа в вигвам. — Положи его сюда, — он показал на камень. И Кел почему-то подчинился. Парень взял фигурку с алтаря, подержал в ладони, что-то прошептал и протянул обратно Келу. — Теперь это твой тотем. Ваш, с Крэгом, — он улыбнулся. — Пойдем, ему нужна твоя помощь, и моя тоже. И я ещё не все рассказал тебе, нужно, чтобы ты кое-что сделал для своих друзей. И для меня. Он зацепил большими пальцами шлёвки на шортах, покачался с носка на пятку и рассмеялся. — В детстве ты не был таким недоверчивым. Пошли, нам много надо успеть за эту ночь, — он легко зашагал по тропинке. Кел оторопело посмотрел ему вслед и понял, где видел его — действительно, в зеркале, а голос, голос был знаком ему с детства. Его Пра всегда был рядом, брал его на руки, купался с ним в теплом источнике и говорил, что однажды он сам пройдет эту дорогу, и они вновь встретятся. Когда придет время и ему понадобятся все силы, чтобы помочь любимому человеку. Теперь он точно знал, как ему помочь. Кел улыбнулся. Их тотем енот! Когда приедет домой, послушает о приключениях своего Рэгги, это будет даже … мило. Нужно только немного времени, и все будет хорошо.