День из жизни врача. Отец антибиотиков

       Многие особенно мнительные люди говорят, что случайности не случайны. Наверное, они в чем-то правы, ведь жизнь Александра Флеминга можно смело описать этой фразой. Казалось, судьбу его определял целый ряд забавных случайностей. Он занялся медициной, потому что его старший брат был врачом; в больнице Сент-Мэри, с которой была связана вся его жизнь, его привело увлечение ватерполо; несмотря на то что испытывал физическое отвращение к операциям на живом теле, он стал членом Королевского хирургического колледжа, чтобы не потерять даром свои пять фунтов; он посвятил себя бактериологии, которая должна была прославить его имя, по столь же странному стечению обстоятельств.        Тем не менее, нельзя сказать, что эти шутки судьбы не пошли ему на пользу… взять хотя бы появление легендарного пеницилла.        Утро 28 сентября 1928 года не отличалось от множества других, что были до него. Всё тот же ранний подъём. Та же противная овсянка на завтрак. И газета тут как тут…        – Пишут что-то интересное? – спросила Сара, отставляя в сторону изящную фарфоровую чашку.        Александр бросил на жену мимолетный взгляд и вновь обратил всё свое внимание «The Times».        – Ничего. Всё как обычно. Торгуют, соревнуются, делят что-то. Спокойно им не живется, одним словом.        Женщина хмыкнула.        – Да уж, время идёт, а ничего не меняется. Какие планы на день?        Ученый вздохнул и, всё так же отгородившись от неё газетой, ответил:        – Лаборатория. Ты же знаешь, что меня сейчас просто попятам преследуют неудачи. Меркурохром слишком агрессивен для человека в той концентрации, что может уничтожить стрептококки. Возможно… а, впрочем, не забивай себе голову, если найду что-то интересное, то сразу же поделюсь.        Сара кивнула с пониманием и поддержкой во взгляде, и в столовой снова повисло молчание.        Флеминг издавна искал такое вещество, которое уничтожало бы патогенные микробы, не вредя клеткам больного. Сейчас он изучал новый антисептик – меркурохром, убивавший стрептококки, но опять же при концентрации, которую не мог вынести человеческий организм. Не попробовать ли вводить в кровь этот препарат в более слабых дозах, размышлял Флеминг, может быть, тогда удастся найти концентрацию, при которой не будут уничтожаться ни клетки человеческого организма, ни стрептококки, но эти последние станут менее стойкими и более чувствительными к действию фагоцитов.        – А чем сегодня займешься ты? – мужчина отложил, наконец, газету и пригубил свой чай.        – О, домашние хлопоты, ничего важного. Проведу время с Робертом.        – Как он?        Что ни говори, а Александр очень любил сына и часто среди ночи на цыпочках шел проверить, спит ли мальчик, не скинул ли он с себя одеяльце, как некогда на шотландской ферме приходила к нему самому его мать.        – Ещё не проснулся, все же ещё слишком рано…        На этом завтрак и закончился.        Ученый через некоторое время завершил последние свои сборы и, попрощавшись с женой, которая уже направлялась будить сына, отбыл в лабораторию.        Осенний Лондон был по-своему очарователен, но любоваться на эту серость и низко нависшие над городом тучи ему было некогда. Он торопился продолжить свои исследования. Сегодня он вознамерился провести в лаборатории некоторую инвентаризацию, чтобы понять, какими материалами он располагает и что делать дальше. Александр Флеминг ещё не знал, что это решение изменит всё.        Долетев до Сент-Мэри, будто на крыльях, ученый ворвался в лабораторию весьма стремительно. Ему не терпелось начать работу. Снова, как в начале своей научной деятельности, он составил опись имевшихся в распоряжении медиков средств борьбы против инфекций. Они были недостаточными, но он не отчаивался. «Теперь, – писал он однажды в одном из своих писем, – видимо, едва ли удастся найти антисептик, который убивал бы все бактерии в кровеносном русле, но остается некоторая надежда создать такие химические вещества, которые будут избирательно действовать на определенные бактерии и убивать их в крови, оставляя интактными другие патогенные микробы...» Кроме того, он согласился написать статью о стафилококках большого сборника «System of Bacteriology», выпускаемого медицинским научно-исследовательским советом, это значило, что следует продолжить свои научные изыскания.        В небольшой лаборатории Флеминга было достаточно тесно и темно... Повсюду стояли культуры, но ученый, несмотря на внешний беспорядок, моментально находил ту, которая была ему нужна. Дверь его лаборатории почти всегда была открыта, и, если кому-нибудь из молодых исследователей необходим был тот или иной микроб или какой-нибудь инструмент, его просьба немедленно удовлетворялась. Флеминг, тут же протягивал руку с того места, где и сидел, брал требуемое, отдавал и тут же, обычно не говоря ни слова, вновь принимался за работу. Когда в комнатушке становилось душно, он открывал окно, выходившее на Пред-стрит. Уборка здесь делалась весьма редко.        В этот день его друг и коллега Прайс навестил Флеминга в лаборатории. Он застал его, как всегда, окруженного многочисленными чашками. Осторожный шотландец не любил расставаться со своими культурами, пока не убедится, что они не дадут ему ничего нового. Его часто высмеивали за беспорядок в лаборатории. Но Флеминг своим примером доказал, что иногда беспорядок может быть плодотворным.        За разговорами и обсуждением последних новостей Флеминг снял крышки с нескольких старых культур. Многие из них оказались испорчены плесенью. Очень частое для лаборатории явление, из-за чего Александр любил приговаривать: «Как только вы открываете чашку с культурой, вас ждут неприятности. Обязательно что-нибудь попадет из воздуха». Так случилось и в этот раз. Он уже хотел было очистить эту чашку, как вдруг замолк и, рассматривая что-то, сказал безразличным тоном: «Это очень странно». Вообще для наблюдения под микроскопом этих колоний, которые культивировались на агаре в чашках Петри, приходилось снимать крышки и довольно долго держать их открытыми, что было связано с опасностью загрязнения. Видимо, этот образец не стал исключением. На этом агаре, как и на многих других, выросла плесень, но здесь колонии стафилококков вокруг плесени растворились и вместо желтой мутной массы виднелись капли, напоминавшие росу.        Друг Флеминга уже не раз наблюдал подобное явление. При этом старые колонии микробов в таких опытных образцах были, по совершенно не понятным ему причинам, растворены. Прайс решил, что плесень, несомненно, выделяла какие-то смертоносные для стафилококков кислоты, что счел совершенно обычным для плесени явлением. Однако Флеминг был с ним совершенно не согласен, найдя этот факт весьма любопытным. Он снял платиновой петлей немного плесени и положил ее в пробирку с бульоном. Из разросшейся в бульоне культуры он взял совсем крохотный кусочек. Он явно хотел сделать все, чтобы сохранить штамм этой таинственной плесени.        Шотландец чувствовал, как иногда чувствуют занятые важной головоломкой люди, что стоит на пороге чего-то важного. Он не хотел терять ни минуты и принялся за новые исследования, забыв обо всём.        Флеминг пересадил несколько спор в чашку с агаром и оставил их прорастать на четыре или пять дней при комнатной температуре. Вскоре появилась плесень, подобная первоначальной. Флеминг засеял тот же агар разными бактериями, расположив их отдельными полосками, лучами, расходящимися от плесени. Подержав культуру какое-то время в термостате, он обнаружил, что некоторые микробы выдержали соседство грибка, в то время как рост других начинался на значительном расстоянии от плесени. Плесень оказалась губительной для стрептококков, стафилококков, дифтерийных палочек и бациллы сибирской язвы; на тифозную палочку она не действовала.        Открытие становилось необычайно интересным. В отличие от лизоцима, который был эффективен в основном против безвредных микробов, плесень, видимо, выделяла вещество, которое останавливало рост возбудителей некоторых самых опасных заболеваний. Значит, она могла стать могучим терапевтическим оружием.        Потянулись долгие дни, насыщенные исследованиями в попытках понять, что же это за волшебная поросль. Еще многое было неизвестно Флемингу и его коллегам, многое предстояло узнать. Невообразимое количество работы ждало их впереди, но именно этот день стал судьбоносным для медицины всего мира. День, когда он увидел в непонятном действии своего бульона с плесенью луч надежды. Кто знает, а вдруг это и есть то вещество, которое он искал всю свою жизнь? И как ни был далек и слаб этот огонек, он решил постараться дойти до него. Ради этой работы он прекратил все свои остальные исследования.        В результате в 1945 году Флемингу, Чейну и Флори присудили Нобелевскую премию по медицине и физиологии «За открытие пенициллина и его целебного воздействия при любых инфекционных заболеваниях».        Сегодня патент на изобретение пенициллина никому еще не выдан. Флеминг, Флори и Чейн от него отказались. Они полагали, что лекарство, которое обладает любыми шансами спасти людей, не должно являться источником золотой жилы и наживы. Данный научный прорыв является единственным подобных масштабов, на который никогда не предъявлялись авторские права. Также необходимо добавить, что, победив большинство распространенных и опасных инфекционных болезней, пенициллин продлил жизнь человечества приблизительно на 33 года.        Впоследствии ученый скажет: «Порой находишь то, чего вовсе не ищешь».