Тайна

Меруэм с Комуги другой — ласковый и безмерно заботливый, была бы лишь его воля — не пускал бы ногами на пол в своем замке вставать. Комуги не видела его никогда, но чувствовала под пальцами едва теплую броню. С иными людьми — и муравьями, теперь-то Комуги знает, что это значит — Меруэм ведет себя так, как должен, говорит однажды ей Шалапуф, один из стражей Меруэма. Как король. Меруэм — король муравьев и будущий король мира, верит каждый, кто предан ему. Комуги слушает — хмурится, а потом к ее рукам прикасаются твердые, даже жесткие пальцы. Теплые и нежные. И она улыбается — потому что не улыбаться Меруэму не может. Тот каждый раз так — придвигается потихоньку, нерешительно, будто робко — всегда отсылает стражей подальше, медленно, от легкого прикосновения к пальцам слепой переходя к поддерживанию ее ладоней в своих, к объятиям, к поцелую. Комуги… знает о Меруэме многое, что о нем говорят окружающие. Что о нем говорят муравьи, бывшие с ним с самого его появления на свет. Муравьи, спасшие ему жизнь тогда, в стычке с хантерами — сильнейшими людьми этого мира. С того самого дня Комуги узнает, узнает, узнает — поглощает информацию, словно губка, и не понимает, как совместить Меруэма-короля муравьев, жестокого, принципиального, деспотичного — и ее Меруэма, сворачивающегося в компактный клубок перед ней, укладываясь головой на ее колени, доверчиво закрывая глаза и, Комуги это особенно хорошо слышит, расслабляясь в ее руках. У Меруэма голова как у черепашки — она говорит это тихо, заикаясь, и улыбается, потому что Меруэм что-то покорно бурчит под ее руками. Он этому у тех хантеров научился — такой человечный. Такой живой. Диктатор, сильнейшее существо, которое не убил взрыв бомбы, уничтожавшей целые города. Не человек. Всего лишь скопище склеенных между собой генов, которые когда-то, раньше, были живыми существами. Химера. Комуги… не верит в это. Она чувствует под руками жесткую броню, но теплую — и легко представляет на ее месте всего лишь более твердую, загрубевшую от времени, битв и тяжелого труда кожу. Она представляет Меруэма юношей ее возраста, она помнит его рост, помнит ощущение сильных рук на спине и под коленями, когда он нес ее куда-то — кажется, в очередной раз спасая. Она помнит душащий страх после его слов о том, что его отравили. После невысказанного, но такого душно-яркого признания в воздухе. Она улыбается, потому что сердце от воспоминаний пускается в пляс и Меруэм отнимает голову от ее колен, кажется, поднимая вверх взгляд. Комуги решает отвлечь его вопросом: — Какого цвета твои глаза? Она… давно стала заикаться в его присутствии совсем редко: Меруэм, находящийся рядом, успокаивал ее нервы, заставлял ничего не бояться. Она верила ему, верила его силе. С недавних пор она к тому же верила в его благоразумие: при ней он не позволял себе даже четвертовать кого-то, не говоря об убийстве. Наверное, Комуги слишком легко принимает, что он вообще делает такие вещи… …но, понимаете ли, любимых не принято исправлять. Их принимают — с недостатками многочисленными грехами за душой, руками в крови и броней жесткой, теплой, вместо кожи и привычной одежды. С головой, словно панцирь черепашки. Комуги не говорит ему ни слова о его методах, потому что знает, что он и так многое делает, чтобы ей, чистокровному человеку, не было в замке, окропленном кровью самых разных существ, слишком неуютно. И пока Меруэм заботится о людях, лишь чтобы позаботиться о ней, — пусть. Меруэм жив и робко трогает своими пальцами ее ладони, ежедневно возвращаясь в просторную комнату. Он ласков и внимателен, и с ним она чувствует себя не только нужной, как в семье, но и защищаемой. Любимой — остро и пряно, ярко-ярко. А в нынешнем времени молодым, юношеским совсем, говорила же она, голосом на ее вопрос ответствует Меруэм: — Кто-то говорил мне, что они фиолетовые. Цвета каких-то маленьких цветов… — Он задумывается, совсем поворачиваясь лицом кверху, подставляя и его прикосновениям Комуги. — Ох, — она думает тоже, перебирая приходящие на ум названия — их было немного, только те, что она запомнила еще с детства, — фиалка?.. — Да, — отвечает незамедлительно Меруэм — четко и твердо, он… был таким с того дня, когда они впервые встретились. Когда он приставил к ее горлу острое жало хвоста, угрожая. Теперь он мягко, но точно ловит ее руки, сжимая в горячих ладонях. Комуги чувствует на себе его пристальный взгляд. Молчит и не дергается: тепло этих рук давно стало привычным и даже нужным. А Меруэм говорит коротко, словно озвучивая долго-долго обдумываемое заявление: — Ты моя. Говорит и замолкает, а Комуги чувствует, как чуть крепче становится хватка, в которой он держит, едва заметно гладя пальцы, ее руки. Она вновь улыбается. Она давным-давно сама это решила. Она кивает. — Твоя. Она не говорит «ты мой» не потому что это не так, а потому что Меруэм — король. Могущественный и сильный, он из тех, кому нельзя иметь слабостей, кого будут презирать, если он признает кого-то вроде нее если не выше себя, то на одном с собой уровне. Комуги не говорит, потому что ей не нужно подтверждение, она и так знает: за нее Меруэм отдаст свою силу. Просто чтобы она жила — даже уже без него. Комуги опускает голову ниже в жесте, похожем на тот, каким закрыла бы глаза, если бы была зрячей. Руки Меруэма все еще напряжены, и она склоняется к его лицу, находит губами губы. Шепчет: — Я давно решила, — озвучивает свои мысли, чувствуя, как ровно бьется сердце в ее груди. Она ему благодарна: так больше шансов, что порой недоверчивый Меруэм поверит. — Я тоже думала об этом. Он целует крепко, одним этим выказывая глубину своих чувств, своей преданности существу, пусть не человеку, но самому дорогому и до дрожи в руках, до щемящей боли в груди необходимому. Она целует, на краткий миг чувствуя, как позволяет Меруэм его подчинить. Она чувствует радость от того, каким он с ней становится. И честно признаться — не желает делиться таким Меруэмом даже с его личной стражей, не говоря уже обо всем мире. Она ведь тоже не святая, ладно? А теперь не мешайте, позвольте насладиться моментом. Закройте со стуком двери в просторную комнату. За дверьми остается чудо — мягкий, доверчивый Меруэм, позволяющий целовать властно, позволяющий не говорить всего вслух. За дверьми остается любовь. Вы в коридоре. Тут тихо, скучно, и король муравьев больше, очевидно, не пустит взглянуть на его слабости. Уходите. Вы и так увидели слишком многое.