Был понедельник, хотелось думать о пятнице

Вокруг темно; я бегу. Бегу в темноте. От чего я бегу? Куда? И зачем? Как утренняя пробежка не имеющая смысла, не возвращающаяся в начало, не добегающая до конца. Я бегу во тьме, над тьмою, над самой её сутью. Но света в конце не вижу. Только слышу хлёсткие шлепки варадзи по земле, по темноте, по душе. По душе? А откуда я знаю что это душа? Может быть это моя душа? Нет… Моя душа светлая, там всегда горят лампочки — я не люблю темноту. А эта, эта душа чёрная, не имеющая дна, опечатанная знаком бесконечности. Такая душа не может быть моей. Но вдруг! В шёлковой вуали мрака, ресницами хлопает белый свет. Как тот, что от белых экономных лампочек, закрученных в стеклянную спираль. И свет отступает, больше не слепит, но не исчезает совсем. Теперь свет повсюду. Я лечу в небе. И небо то голубое, как те летние дни, когда самолёты рассекают белыми ровными диагоналями аквамариновый потолок. И ни облачка, ни птички, ни даже вздоха. Только свистящий ветер и свободная бескрайность. Похоже я снова падаю; не волнуйтесь, такое со мной случается часто. Сквозь воздушный кокон можно разглядеть небесное отражение — воду. А в повисшей в штиле кобальтовой глубине лежат, небрежно раскинутые, будто упавшие на пол шахматы — колонны; кажется, Пизанская башня всё же решилась упасть. Чёрная точка окутанная воздушными потоками всё приближается к своему двойнику. — Мурамаса! Я вскидываю руку, хватая асаучи за эфес. Похоже, даже мой безымянный друг готов к бою. В последнее мгновение, у самого зеркала, я замедляюсь. И стоит моему телу совершить кувырок, как ступни беззвучно, аккуратно, будто боясь разбить мнимое отражение, отталкиваются и я снова, как на батуте, взлетаю. Ноги, заранее зная, приземляются на ближайшую колонну, по пояс увязшую в самой себе. Как только я снова твёрдо стою на земле, у моего бока с таким свистом, с которым обычно хлопочут крыльями стрекозы, появляется Мурамаса. Дзанпакто у него в руках, но воевать он не намерен — стойка совсем не боевая, скорее невнятная. Он сам такой: несуразный, нескладный, ненужный; весь такой растрёпанный, поломанный, похожий на щенка овчарки. И глаза такие же, как в самых грустных сказках: верные, да обманутые. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он. Я уклоняюсь от ответа, задавая встречный вопрос. — Ты помнишь, что я сказала в первую нашу встречу? Мурамаса водит глазами — вспоминает. — Ты сказала, что не позволишь мне творить то, что мне вздумается. Я смеюсь. — Да нет же, дубина! Я сказала, что «ты станешь моим Дзанпакто». Я здесь, чтобы выполнить своё обещание. Он удивлён — глаза раскрыты, тонкая нить губ дрожит, брови гнут свою кривую. — Что за бред? Слова звучат тихо, так звучат слова стратегов, чьи планы были разрушены хаосом. Я — хаос, я — неизвестная переменная и мне, как любой ошибке, хочется испортить жизнь всех архитекторов на свете. — Мурамаса! — он не заставляет себя ждать, тут же откликается, похоже даже сам не понимая чему. — Ты станешь моим Дзанпакто?! Он в ступоре. Стоит и смотрит, как слон на мышь.

Бабах!!!

Колонна под его ногами трещит, хрустит; крошится, как рождественское печенье. И наконец падает. И он летит вместе с ней, ему в вдогонку летят осколки Вавилона. Я кидаюсь за ним, левая нога отталкивается от одного небольшого камешка — силы не хватает, нужно больше. Правая ступня касается громадного валуна, вкладывая всю силу в отторжение. В полёте стараюсь извернуться: то локоть загибается, прячется за голову; то сама голова вертится из стороны в сторону, боясь в полёте ранить уши. Но в конечном итоге я всё же достигаю несостоявшегося злодея. Я хватаю его за длинное, костлявое запястье. И никто точно из нас не знает, кто именно первым срывается в сюнпо. Лишь когда две пары ног приземляются на уцелевший камень, я понимаю, что кто бы это ни был, но он не нарочно спас другого. — Отпусти меня. — говорит Мурамаса. — Нет. — уверенно отвечаю я. Он недовольно морщится и верно что-то решив, на мгновение исчезает из поля зрения. Я ненадолго остаюсь одна, и как это обычно бывает, начинаю зацикливаться на мелочах. К примеру я заметила, что этот мир рушится и у нас осталось не менее пяти минут, прежде чем всё здесь обратится в ничто. «Надо торопится» — думаю я. Мурамаса появляется на соседней колонне, в этот раз настроен он не дружелюбно, кажется собирается нападать. Я перехватываю асаучи покрепче, гоня прочь мысли о том, что я не настолько хороший мечник, чтобы тягаться с боевым гуру. Мурамаса в который раз срывается с места, я, не отставая, делаю тоже самое, с каким-то тайным волнением ощущая страшную лёгкость полёта. Наши мечи сходятся в танце смерти. Наш бой становится похож на строение кодов — записанная единожды команда, выполняющаяся много раз. Мы снова и снова отталкиваемся от колонн, и снова скрещиваем мечи, и всё конечно же на дикой скорости. А голове тикают мои внутренние часы — «тик-так, тик-так». Мне страшно умирать, я — не безстрашный Ичиго, я не умею забывать о смерти. — Отступи! — под лязг метала зло говорит Мурамаса. — Незачем умирать понапрасну. — Нет! Я уже всё решила. Мне нет места в мире синигами без Дзанпакто. Ты нужен мне, так же как я нужна тебе! — отчаянно кричу я в ответ, уже сама сомневаясь в своих словах. — Какая чушь. — в его тоне я слышу возмущение. — я не просил тебя помогать мне! Да и что может слабый ребёнок?! Горе-злодей резко взмахивает катаной, тесня меня назад. Гадство, куда уж дальше! -Дети — самое страшное оружие на свете, уж поверь моему опыту старшей сестры. — кричу я ему наперерез. В какой-то момент мне становится так страшно, что воспалённый мозг начинает придумывать новый, абсолютно бессчетный план. В этот раз я даю Мурамаса нанести удар, стоя на одной со мною поверхности. В момент удара я смело ставлю блок, а после делаю то, от чего благородный капитан Кучики взорвался бы от негодования. На полусогнутых ногах я делаю ногой выпад вперёд, тем самым сбивая вредного Дзанпакто с ног — проще говоря, ставлю подножку. Тот, не ожидая от меня такой подставы, теряется. На ничтожную секунду его глаза закатываются (что в моих планах не значилось), обозначая, что его силы на пределе. Его тело начинает опасно клонится в сторону обрыва, а когда он возвращается в сознание, то уже не может вернуть себе равновесие. Кажется, сугубо инстинктивно, он взмахивает рукой. Мой испуганный разум принимает это за сигнал SOS и я, ни о чём не не думая, хватаю его за руку. И мы снова летим с чёртовой колонны. В этот раз оттолкнуться неоткуда, да и мы оба слишком измотаны, чтобы использовать всякие трюки. — Отпусти. — злодейский голос звучит устало и тихо, а порывы ветра так и стремятся его перебить, но я всё равно слышу. — Нет уж. — это последнее, что я могу сказать, прежде чем мы проваливаемся под толщу, как мне кажется, моря. Я не успеваю задержать дыхание, отчего в носоглотку тут же попадает вода. Я пытаюсь её выплюнуть, откашляться, но ничего не выходит. И я могу лишь в панике дёргаться, пытаясь избавится от боли в горле и голове. Где-то сбоку мне слышится громкий, отчаянный визг, искаженный водой. Перед моими широко открытыми глазами я вижу только силуэты падающих глыб и расплывчатое тело Мурамасы. Я в панике хватаюсь за него, но сознание ускользает. Смерть наступает так быстро, что я даже не успеваю об этом подумать. В острых конвульсиях, со страхом и болью, я отключаюсь, так и не успев вспомнить лица сестры и мамы.

***

Я слышу ветер, он порывами ходит по земле. А высокие деревья шуршат ему в унисон. Мне кажется это похожим на оживлённую беседу в классе, я вспоминаю день, когда я попала в кому. В тот день ветер ревел так же громко. Это кажется был понедельник, мне тогда жутко не хотелось идти в школу. Согласитесь, если гроза приходит в понедельник, то она кажется в сто раз неприятнее, чем если бы она случилась, скажем, в субботу. И я помню тёмные, пушистые тучи и громкий вой ветра, а ещё темно-зелёные деревья, которых нещадно гнула к земле непогода. Но всё же, в этот раз всё не совсем так, я не чувствую отвращения как тогда. Сейчас я чувствую спокойствие и мягкую, холодную траву между пальцев. Траву? С первым осознанием приходит и головная боль, желающая, видимо, растерзать мой лоб. Я морщусь, мыча от неприятных ощущений. Сразу после этого я наконец вспоминаю, что со мной произошло: что я сражались с одним вредным типом, а потом, вероятно, задохнулась от нехватки воздуха. Вспоминая своё отвратительное плаванье, я чувствую тошноту, которая всё ближе подходит к горлу. Не выдержав, я резко распахиваю глаза и тут же отворачиваюсь в сторону, выплёвывая всю воду, которую мой организм не смог принять. В это же время на моей спине оказывается чья-то маленькая рука. Она нежно гладит меня, пока я медленно прихожу в себя. Когда мне становится чуть легче я поворачиваюсь, чтобы увидеть обладателя маленьких рук. Передо мой сидит взволнованная, но тем не менее радостная Рукия. — А вот и ты. — говорит она и мне тут же становится легче. — А пустые… — не успеваю я закончить, как она тут же мне отвечает: — Капитаны и лейтенанты прибыли из общества душ и со всем разобрались. — А Дзанпакто? — удивлённо спрашиваю я, отмечая, что голос звучит сипло. — Они снова с нами. — в подтверждение Рукия оборачивается и я сразу обращаю внимание, на тихую и робкую, стоящую чуть в стороне от нас Соде-но-Шираюки. Я улыбаюсь криво, но искренне смотря как её вечно грустное лицо немножко просветлело. Совсем капельку, но даже это не могло не радовать. Затем я верчу головой, надеясь найти непутёвого Дзанпакто, из-за которого я чуть не померла. Но четно. Вокруг никого, кроме Рукии и её напарницы. Я тяжело вздыхаю, опуская взгляд на свои дрожащие руки. — Что-то не так? — в голосе Кучики я слышу острое волнение. — Нет Руки, всё хорошо. — я аккуратно поджимаю под себя колени, намереваясь встать. Рукия тут же хватает меня за руку, стараясь помочь. Голова ещё болит, но я могу на время забыть об этом. Как только я уверенно стою на своих двоих, Рукия отдаёт мне мой асаучи и я удивлённо вздыхаю. В моих руках лежит не моя безымянная катара. А настоящий Дзанпакто с иссиня-чёрным эфесом и закрученной в спираль гардой. В хрупком безумии мои глаза обращаются к Рукии. — Что это? — Твой Духовный меч. Она, скорее всего неосознанно, тянет широкую улыбку от уха до уха и положив руку мне на плечо, смотрит на меня с такой приятной, словно все сладости мира, гордостью. Я тоже улыбаюсь. В этот раз выходит уже не так несуразно. В порыве необъятного счастья я обхватываю холодными пальцами свой новоиспеченный Дзанпакто и крепко прижимаю его к груди. Кажется я впервые осилила что-то без чьей либо помощи. В одно мгновение мне даже думается, что грозы по понедельникам не так уж невыносимы, как я себе представляла.