Наблюдения

Изнуряющий рабочий день тяжёлой усталостью оседает на моих плечах. Не будь я такой дотошно ответственной, уже давно лежала бы в своей постели, завернувшись в плед и лихорадочно переключая каналы в поисках чего-то менее омерзительного и неинтеллектуального. Но в работе, впрочем, как и во многом другом, я мазохистка, а потому даже стрелка часов, нетерпеливо мчащаяся к заветной цифре, не может заставить меня собираться. Я ведь никуда не тороплюсь. — О! Софи! Какая удача, что ты ещё не ушла! Звонкий, полный энергии, как пение первых птиц по весне, голос Дакоты — аспирантки на нашей кафедре, разрезает комфортную тишину. Устало протерев глаза и выпрямившись на неудобном стуле, я обращаю взгляд к молодой девушке, одна только физиономия которой кричит: «Я пришла с плохими новостями». О, вне всяких сомнений. Дакота не приходит, чтобы пригласить тебя выпить кофе или обсудить с тобой новости культуры. Всегда: «Исправь, уберись, напиши». Я тоскливо смотрю на циферблат и сотни раз проклинаю себя за то, что не умею халтурить и боюсь мисс Миллер, как собственную смерть. — Что-то случилось? — мой голос обрывается на последнем слоге, и я выпрямляюсь, уставившись на аспирантку с кипой бумаг в руках. Уронив их на стол и облегчённо вздохнув, она упирает руки в бока. — Студенты жалуются на огромное количество опечаток в рабочих тетрадях. Профессор Мэн, конечно же, заставил нас всё прошерстить и найти опечатки, чтобы отнести правки в редакцию... до завтрашнего утра. Учебный год только начался, и нужно влиться в график. Я чувствую себя так, будто кто-то с силой ударил меня по затылку. Мой рабочий день закончился полторы минуты назад. — Но какое отношение мы имеем к рабочим тетрадям? Мэн их составлял. К тому же, его нагрузка не... — Смирись, — констатирует Дакота, выдвигая стул из-за стола миссис Хоуп и садясь рядом со мной. — Ещё как минимум пару часов нам придётся торчать здесь. Отложив в сторону свои грёзы о приятном вечере дома в одиночестве я достаю ручку из органайзера и с печальным вздохом принимаюсь за работу. К несчастью, Дакота любит болтать попусту, и эти два часа так и грозятся обернуться всеми пятью, а может быть, и семью часами нудного поиска опечаток. Она исправляет формулировки заданий и попутно рассказывает мне о своей кузине Дебби из Нэшвилла, о том, как в прошлом месяце ей удалось наконец выкроить время, чтобы кастрировать своего кота Дага, и о внезапной помолвке её соседки Кары, которая, как она считала, состарится в одиночестве. Но бесполезный трёп, а вместе с ним и моя головная боль вдруг утихают, когда дверь, скрипнув, открывается, и на кафедру заходит профессор Рид со стопкой учебников в руках. Мой пульс тотчас же учащается, дыхание сбивается, а в горле пересыхает. — О, какой сюрприз, — обернувшись, мурлычет он своим северным акцентом и чуть поднимает брови. — Добрый вечер, дамы. Бессонница? Задавая этот вопрос, он смотрит на меня, но Дакота расплывается в улыбке и начинает очень, очень глупо хихикать. — У этой бессонницы даже есть имя! Альберт Мэн! — пропевает она и демонстрирует мужчине рабочую тетрадь. — А вы что здесь делаете в такой час, мистер Рид? Бенедикт зеркалит жест Дакоты, показывая ей один из учебников и говоря что-то о переходе на новую программу. Несмотря на то, что аспирантка как никто другой расположена к беседе с ним, разговор у них не клеится. Профессор занимает свой стол, сняв пиджак, и упирается серьёзным взглядом в страницы книги. С губ моих слетает вздох. Он... боже мой, с ним нельзя находиться в одном помещении. Дышать одним воздухом. И пытаться создавать видимость рабочего процесса. — Пс-с-ст, — Дакота толкает меня в бок и наклоняется к моему уху. — Тебе не кажется, что тут стало жарковато? Я смотрю на неё взглядом, полным абсолютного недоумения. А секунду спустя, плотно сжав губы и бегло глянув на погруженного в чтение Рида, отворачиваюсь. Однако этой секунды достаточно, чтобы как следует его разглядеть. Через стекла очков отчётливо видны его голубые глаза. В них задумчивость, в них какая-то глубокая тайна, разгадать которую, кажется, не суждено никому. Темно-русые волосы зачесаны набок, а аккуратная щетина так и манит прикоснуться к ней кончиками пальцев. Силу его рук демонстрируют закатанные рукава бледно-голубой рубашки, мускулистая грудь ровно вздымается и опускается, говоря о том, что профессор сейчас абсолютно спокоен. Хм... когда это он успокоился? Кажется, утром Бенедикт был слегка... взбудоражен. На пол летит всё: несколько томов энциклопедий, сборник стихов Уитмена, старый фотоальбом и какая-то статуэтка, разглядеть которую мне не удаётся. Рид зажимает сигарету между зубов и с прикрытыми глазами делает затяжку, после выпуская густое облако дыма. Обнажённый, с сигаретой в зубах и с чертовщиной во взгляде он выглядит божественно, без преувеличений, как бог Олимпа, как тот, поклонение к которому должно закладываться с молоком матери. Я вдыхаю терпкий запах никотина и откидываю от себя шёлковую простыню. Жарко. — Я уверена, что твой отчет остался в том ящике на кафедре, куда ты обычно кладёшь ведомости студентов, — лениво протягиваю я. Он оборачивается ко мне, и его волчий взгляд отзывается приятной тяжестью внизу моего живота. Долго Рид в стороне не стоит. Бросив сигарету в пепельницу, подходит к кровати. Я закусываю губу, разглядывая кубики на его животе. — Ты не лгала, когда говорила, что замечаешь все эти мелочи за мной. Профессор проводит языком по нижней губе, все ещё возвышаясь надо мной. Мои щеки алеют. Надо же. Я лежу, обнажённая, счастливая и удовлетворенная в его кровати, а он смотрит на меня так, как ни на кого никогда не смотрел. — Но, знаешь, я тоже часто наблюдаю за тобой, если мы оказываемся рядом. Например... Он садится на край кровати, касаясь кончиками пальцев моей лодыжки. Поднимает на меня взгляд своих голубых глаз. — ...как изящно ты кладёшь ногу на ногу, когда садишься, будто тебя этому учили где-нибудь в одном из британских дворцов, — его ладонь скользит выше, к колену, а затем чуть сжимает его. — Или как сводишь колени, когда я смотрю на тебя. Готов поспорить, твоё белье становится влажным в такие моменты. Я задерживаю дыхание, а его рука замирает на внутренней стороне моего бедра, медленно, слишком, черт возьми, медленно поднимаясь к промежности. Бенедикт накрывает её ладонью и проскальзывает пальцами между влажных половых губ, начиная круговыми движениями массировать клитор. Восхитительно. Выгнувшись в спине и тихо простонав, я возвращаю к нему свой взгляд лишь потому, что он поднимает мой подбородок пальцами свободной руки и целует, влажно скользя языком по моим губам. — А знаешь, какая твоя самая главная привычка, от которой тебе уже никогда не избавиться? — чуть отстранившись, спрашивает Рид. Удовольствие вкупе с любопытством — гремучая смесь. Я ёрзаю в постели, наслаждаясь его ласками, в то же время, я жду ответ. — Какая же? — невнятно бормочу. Даже в его глазах я вижу улыбку. Вижу свое отражение. Вижу, сколько чувств плещется в этих голубых радужках. Вижу и улыбаюсь сама, когда он с нежностью в голосе отвечает: — Это я. Я твоя привычка и от меня, милая, тебе уже не избавиться. Из жарких воспоминаний меня вырывает томный вздох Дакоты. Пылающие от волнения и возбуждения щеки грозятся выдать меня с потрохами, и, метнув взгляд в сторону Рида, я облегчённо вздыхаю. Он по-прежнему увлечён работой. В отличие от Дакоты. — Го-о-осподи, я сейчас оргазм получу, просто смотря на его брюки. Неужели я такая извращенка? — возбужденно шепчет она, ёрзая на стуле. — Интересно, у него большой? Ревность, больно хлестнувшая меня по щеке, вытесняет очередное воспоминание. Я улыбаюсь, прикусывая губу и мысленно отвечая на вопрос Дакоты. Он даже больше, чем ты думаешь. Заваленная макулатурой подсобка, которую как правило называют моим кабинетом (только потому, что только я знаю местонахождение и названия всех практикумов, учебников и прочих элементов учебного процесса), до невозможности узкая, и даже если я буду плоской, как юмор Паркера, мне все равно не удастся здесь развернуться. И все же я из раза в раз испытываю судьбу, бегая сюда за пособиями для студентов и наивно полагая, что однажды я здесь не застряну. — Нужна помощь? — вдруг раздаётся откуда-то со стороны двери. Я вздрагиваю, отчего рука соскальзывает, и с верхней полки мне на голову прилетает учебник. Тихо ойкнув, оборачиваюсь, и в этот момент вписываюсь носом в грудь вошедшего в подсобку профессора Рида. — П-простите, — сбивчиво шепчу, втягивая носом аромат его парфюма и отворачиваясь, чтобы поставить учебник на место. Благодаря этому невероятному простору и огромной площади в помещении, мои ягодицы тотчас же прижимаются к паху стоящего за моей спиной Бенедикта. Мы оба шумно выдыхаем, и я, распахнув глаза, перемещаю взгляд на открытую дверь. — Ты такая неуклюжая, — шепчет мужчина, отодвигая носом мои волосы и касаясь губами шеи. — Профессор Рид, — я рвано выдыхаю, чувствуя, как волнение подступает к щекам алым румянцем. И слышу его тихий разочарованный стон. — Родная, не будь такой трусливой. В конце концов, острые ощущения... — Профессор Рид... — снова бормочу я, уже настойчивее. Он отстраняется от меня, щелкая языком. — Хорошо, я понял тебя. Никаких приставаний на рабочем месте. Субординация и прочая так милая твоему сердцу чушь. Мне хочется расхохотаться с его обиженного тона, но вместо этого я с трудом разворачиваюсь к нему, поднимаюсь на носочки и, коснувшись губами мочки уха Бенедикта, сладко шепчу: — Профессор Рид, закройте уже эту чёртову дверь на ключ и трахните меня. К счастью, дважды, а в моем случае все четырежды, повторять не приходится. Я замечаю знакомую дьявольщину в любимом взгляде, и вся трепещу, когда Рид подходит к двери и закрывает её на ключ, а, возвращаясь, снимает ремень с брюк. Грубым движением он разворачивает меня животом к стене и нажимает ладонью на поясницу, заставляя прогнуться. Всё внутри меня дрожит, когда я расставляю руки в стороны и позволяю ему опустить мои трусики до самых щиколоток, чтобы он в следующую секунду, ближе притянув меня к себе за талию, резко и до упора в меня вошел. Трудно не застонать, когда внутри тебя сосредоточено все удовольствие мира, доставляемое мужчиной, в которого ты несколько лет влюблена, и все же я изо всех сил пытаюсь, прикусывая ребро ладони или сладко мыча в ответ на каждый его толчок. Я чувствую его рельеф, ощущаю, как он растягивает мои стенки, так быстро, так грубо, стремясь как можно скорее, до конца перемены довести нас до кульминации. Но мне неважно, будет у нас десять минут или целая вечность — я буду плавиться в его руках постоянно, где бы мы ни были. — Софи? Ты слышишь меня? Будто очнувшись ото сна, я несколько раз моргаю и хватаю рабочую тетрадь, сосредоточенно в неё вглядываясь. Дакота смеётся и, отмахнувшись, продолжает пускать слюни на того, кто, черт возьми, пускает слюни на меня. — Эх, — она подпирает голову рукой. — Кому же достанется такой мужчина? Наверное, я бы все отдала, чтобы он был моим. А ты что об этом думаешь? Я смотрю на аспирантку взглядом, полным сострадания. Когда-то я тоже хотела отдать всё за то, чтобы он стал моим. Когда-то я тоже вздыхала над ним, уверенная в том, что у меня нет шансов. — Тогда в чем, в чем проблема, объясни? Я впервые срываюсь на крик, стоя посреди хаоса, устроенного нами в порыве ссоры: Риду не понравилось, что Диего пригласил меня на ужин, а мне не понравилось, что Рид заявляет на меня права. — Мы же просто занимаемся сексом, да? Без обязательств. Снимаем стресс. Перед работой, во время работы, после работы... просто служебный роман. Тебя повысят, меня уволят, и мы обо всем забудем! Он смотрит на меня таким взглядом, который способен выпотрошить всю мою душу. Слишком очевидно то, что я причиняю ему боль. Но мне надоела эта чёртова неопределённость. Играть на работе в тихоню, а ночью стонать, привязанной к кровати, и между этим такая чёткая, такая строгая грань... я влюблена в него. Влюбилась с первого дня, как увидела, влюбилась безответно и, кажется, навсегда. И я привлекаю его как женщина. Но, возможно, мы просто занимаемся сексом. Тогда почему он ревнует меня? Мне нужна определённость. Уверенность в том, что он не пошлёт меня к черту, когда найдёт для себя кого-то нового. Ведь ожидание неизвестности ранит ещё сильнее самой неизвестности. Лучше покончить со всем раз и навсегда. — Ты так считаешь, — Рид кивает, и я замечаю, как желваки пляшут на его скулах. Я опираюсь спиной о стену в собственной спальне и смотрю на время — два часа ночи. Всего десять минут назад он заявился ко мне с этой безумной претензией. — Но я не думаю, что это просто развлечения, Софи. Мы не в том положении, черт, да мы же не студенты, чтобы зажиматься по углам и хихикать, воплощая в жизнь свои эротические фантазии. Я взрослый мужчина, который встретил потрясающую женщину и не собирается её отпускать. Нет, ни в коем случае, — вздохнув и расстегнув пару пуговиц на рубашке, Бенедикт подходит ко мне и обхватывает ладонями моё раскрасневшееся лицо. — Я хочу быть с тобой, Софи. Хочу, чтобы ты была только моей. Это возможно? Моя широкая улыбка и слезы, стекающие по щекам, служат ответом на его вопрос. И все же я киваю, окрыленная, абсолютно влюблённая и счастливая, а затем встаю на носки и, обняв его за шею, крепко целую. В конце концов, я всегда была только его. Дакота продолжает причитать и, к счастью, не замечает моей улыбки. Зато ее замечает Рид, вдруг потянувшийся за карандашом. У тайных отношений много преимуществ, однако я бы все отдала за то, чтобы прямо сейчас поцеловать своего мужчину прямо на глазах у этой девицы. Слишком много лишнего она болтает. И слишком велико моё желание утереть ей нос. — Ладно, — она зевает, вытянувшись на стуле и отбросив маркер в сторону. — Мне это надоело. Давай завтра пораньше придём и исправим все, что осталось? Посмотрев на количество оставшихся страниц, я разочарованно вздыхаю. И все же любой вариант лучше, чем её пустая болтовня, а потому я киваю и вместе с Дакотой поднимаюсь, чтобы отправиться домой. И когда, взяв свою сумку и устало потянувшись, я разворачиваюсь, чтобы одним только взглядом дать Риду понять, что сегодня я жду его у себя, он сам встаёт из-за стола и вежливо улыбается нам. — Уже уходите, девушки? — спрашивает он. Дакота расцветает. — А вы уже скучаете? — кажется, она едва сдерживает себя, чтобы не наброситься на него здесь и сейчас. — Увы, мы вас оставляем. Наши с Бенедиктом взгляды встречаются. Сдаётся, он слышал всё, что бормотала мне на ухо Дакота. И, судя по его физиономии, не одна я хочу поставить её на место. — Или вы хотите, чтобы мы остались и помогли вам? Знаете, я никуда не спешу и могла бы составить вам компанию, — вдруг находится Дакота. Мои кулаки сжимаются, а глаза округляются. Надо же, какая наглость! И все это сущая ерунда по сравнению с эмоцией, отразившейся на лице профессора. Он что, черт возьми, рад и собирается согласиться? — О, огромное спасибо, мисс Стоун, было бы очень здорово, — мурлычет Бенедикт, заставляя моё сердце сжаться от обиды. Но, поймав её лучезарную улыбку, он продолжает: — Тогда позволите мисс Престон остаться здесь и помочь мне? Я буду вам очень благодарен.