Но давайте честно

Я помню, как смотрела на эту детскую площадку и думала, как сильно хочется в душ. До самого заката грело так, что дышать уже было невозможно — в Москве категорически не хватало кислорода. Вместо того, чтобы дышать, мы курили. Я, как сумасшедший человек без стиков, стреляла у него синий винстон. Высовывалась в окно, как будто если еще на миллиметр протянуться — станет прохладнее. Грелась. Наверное, больше от момента, чем от солнца. Интересно: я же уже тогда знала, что где-то-вот-совсем-скоро все закончится. Да ладно: с первого дня знала. Когда только лежала ночью у него на коленях в машине после первого ужасно неудобно и ужасно классного секса. Это, знаете, горько-горячее чувство, когда видишь пост в инстаграме — совершенно случайный. И там написано что-то про самый родной балкон (совсем не про лестничную клетку, на которой вы курили) и про то, как хочется жить, когда с него смотришь на закат. Это горько-горячее чувство того, что больше никогда не случится, не сбудется, не станется. Горько-горячее чувство памяти на пальцах: как валяетесь по утрам в постели и не хотите вставать. Как возвращаетесь вместе домой под утро. Как бухаете на карантине, а потом до ночи пытаетесь починить свои бедные головы. Потому что алкоголь, дети, это депрессант! Алкоголь, дети, это только в шумной компании и когда не боишься проблеваться. А там было совсем по-другому: вместо компании — только он и гитара. Слышали эту песню: «ведь я чувствую все, что написано во вкладышах love-is-а»? Только он, гитара и эта строчка — смотря прямо в глаза. Но это было по ночам. И если вспоминать, то придется — с кучей дерьма. Так, чтобы не свалиться: «Мась, ну вот зачем на мужик, который тем же летом, которое запомнилось тебе закатом с лестничной клетки, сосался с другой женщиной в баре?». Но давайте честно: помним-то мы только о том, как курили, смотрели на детские площадки в закате и грелись. А забыть бы.