Фарш

      Как бы громко не пели птицы за окном — он не слышал. Он вообще ничего не слышал, даже собственное дыхание. Когда он просыпался мельком время от времени, на мгновение, и снова впадал в транс, ему казалось, что он уже мёртв. Но это было не так. В трубку доносилось сиплое дыхание, еле различимо он мог почувствовать запах тела, от которого, наверное, несло гнилью, потом и смрадом на всю комнату, если не дальше. Руки и ноги сковывала холодная сталь, цепью приковывающая его к кровати. Мистер Пакертон уж и не помнит, когда последний раз самостоятельно вставал, доходил до туалета. Или вообще двигался.        А двигался ли он?       Каждый день он, сам не зная как, но «выходил» из состояния комы, пускай и на пару секунд. Совсем немного тянулось вечность, окруженное болью и страданием. Иногда его будили крики, всхлипы, или глухой стук, а может и звон посуды — за дверью происходило черти что. Хотя, он еле-еле догадывался, через дымку, застилающую глаза, видел кровь на своей жене. А может монстре в её шкуре.       Молил отключить, молча, сверкая тёмными зеньками, отпустить на свободу — но та вряд ли ждала, а жена вряд ли видела. Даже если и замечала, просто проходила мимо. Весь дом Эддисона, сколько он себя помнит, сплошная тьма. Скверна, опорожняющаяся на Нокфелл. Сердце тьмы этого города, в котором собираются пожиратели Бога. И ради чего? Чтобы править миром, управлять тем, что ни одному человеку не под силу? Или они настолько озлоблены, что им плевать, что и кого уничтожать? В любом случае, это его уже не касалось. Если его тело займёт Красноглазый, Пакертон, пускай и с запятнанной совестью, уйдёт на покой. Хватит с него.       Иногда он просыпался оттого, что жена меняла ему… памперсы. От этого он начинал хныкать и мычать до тех пор, пока она не начинала тявкать и не била его. От осознания ситуации было паршиво. Если бы он мог, хотя бы на минуточку, вернуться в прошлое…       Как ласково, даря всю свою детскую любовь и нежность, она тогда ему улыбалась, целовала в нос и смеялась; как дарила тепло, заковывая в кольцо объятий; как он носился за ней, сам не зная зачем — сердце тянуло, и дарил цветы; как они вместе смотрели на звёзды летом и осенью, играли в снежки зимой, а весной целовались за школой.       И какой тогда был вкусный чай у Теренса.       — Дети в этом году совсем озверели, все дома поисписали. Ну-ну, ничего, хоть на одного вредителя меньше… — Носясь по комнате приговаривала она. Он уже не мог видеть чёткие очертания, только красное, желтое, серовато-фиолетовое, смешанное в грязный ком. Пару минут назад на кухне снова раздался звук разбитого стекла и грязная ругань, а после них — их и стук падающего… тела? Он особо не понял, но, судя по разговорам, это могло быть оно.       Попадя в состояние комы, он видел сны о прекрасном прошлом и том, чего не случилось. Или вообще ничего не видел, теряя счёт времени, растворяясь в сером тумане пустоты, словно в помехах телевизора… А время текло.

***

      Вообще, он уже давно не жилец, но пока ещё и не особо мёртвый. Может, она и отсоединила его, если б не эгоизм и задания.       Глаза быстро пробегаются по газетам на стенах, где о человеке, лежащем как мешок целыми днями, давно-давно писали: помер от того-то. Не то что бы он был важной шишкой, но и не особо тенью. Вообще, если она вернётся в пору юношества, ей даже, можно сказать, повезло тогда. Веселый, забавный, заботливый и хитрый в каких-то моментах. А иногда и вовсе… псих. Вспомнить только, как смеясь, он вёл её по бордюрчику крыши, придерживая под локоть; как подкидывал на руках, когда они только-только поженились.       А сейчас. А что сейчас? Сейчас груды тетрадок, стопка учебников и потрёпанные нервы от бездельников, которых с каждым месяцем всё больше и больше… и…       Она смотрит на смесь в контейнере.       Уже безэмоционально, ну, может с капелькой безумного удовлетворения.       И ставит очередному прогульщику неудовлетворительно в тетрадь, уходя в другую комнату.             — Странный этот паренёк, Сал Фишер. — А в другую отлично.       Фактически год назад к ним перевёлся новый ученик, фриковатый, с протезом на лице. И сразу бросился ей в глаза. Ужасный, но в то же время до одури долгожданный. И вот сейчас, склоняясь в полумраке над его тетрадкой, она с улыбкой пролистывала тетрадь с выполненными заданиями, рисунками на полях и хорошими оценками. Тетрадь одного из тех немногих, кто не забил до конца на учёбу. Тетрадь дитя, известного в кругу Пожирателей Бога как ребёнка Мерзости.       Страшного. Отвратительного.       Питая надежду на то, что он всё-таки согласится зайти на чай.       Чтобы им больше никто не мешал.       Но, как жаль, что она не знает, что очень-очень скоро…       А после проверки, идёт проведать парализованного супруга, убедиться, что он всё так же неподвижно валяется умирающим мешком, а не исчез. Наверное, это один из её страхов, что когда-нибудь он всё-таки оживёт и, как бывало, отругает её. Может, присоединится к ним, а может быть… Вот только этого никогда не будет! И она мотает головой, отгоняя воспоминания. Но не доходит. В дверь квартиры настойчиво стучат.

***

      На улице темнота и вьюга, жуткий мороз, накрывающий за долю секунды. В салоне машины пахнет ароматизатором «Ёлочка», жиром и перегаром. А ещё в нём жарче, чем обычно. То ли воздух затхлый, то ли от перегретого двигателя, что довольно странно. Обычно железо так не нагревается при очень низких температурах. Но, обычно, Пакертон и не ездит на такси. И обычно ей тем более не доводится садится к…             — А потом я ей такой, да ты ничего не понимаешь! И она снова разошлась. Ещё больше чем в прошлый раз! Вот ведь баба… — Мужчина за рулём разговорчивый. На просьбы не реагирует. Ничего не слушает, говоря только про что-то своё. И Пакертон уверена, перегаром несёт как раз-таки от него. Да и у ног, выделяясь в бежевом салоне своим тёмно-зелёным, стоит бутылка.             — Да-да. — Она раздраженно отмахивается, расстегивая дублёнку. Помимо сального запаха несёт духами. Но это уже от неё. Они настойчиво врезаются в нос, и даже не вздохнёшь полной грудью — воздух липкий и давящий, отчасти даже плотный настолько, что становится невыносимо.       Когда она просит остановиться - он не слышит. Когда она повторяет это второй раз, мужчина говорит, что всё в порядке. А на третий раз она не повторяет, просто рывком тянется к рулю, поворачивая на себя.       И слышит, как свистят колёса.       Как раз мимо бензозаправки.       Машина утыкается куда-то в один из баков. И всё.

бум

      Стекло разлетается. Осколки врезаются в глаза, открытые ладони. Режет по щекам, осыпается в ноги. Залетает в открытый рот вместе с огнём. А она глотает, жадно так, вместе с воздухом. Но не выходит. Изнутри режет сильно-сильно, харкает кровью. А огонь быстро расходится, поедая дублёнку и волосы. Оставляя вместо дряблой кожи обугленные останки и полопанные волдыри. Мужчина рядом орёт не зная мочи, пока не затихает окончательно.       И пожар разносится на много метров, подрывая небольшой магазинчик, вместе с ещё одним человеком внутри.

***

      В коридоре пусто, только и разносятся голоса у шкафчиков.             — А что с училкой Пак?             — Да вот, разбилась вчера. Говорят, на месте аварии нашли три уголька. Ужас, да?             — Эт чё, мы терь без классухи?! Во дела. — Грустно лепечет собеседник. — Она канеш та еще тварь, пускай об умерших так и не говорят, но жалко что-ли?             — Ой, да забей, чел. — Парнишку хлопают по плечу.             — А мне жаль вот, колбаса вкусная была… — Присоединяется сбоку Пых, пыхча с очередным батончиком во рту.             — Да тебе всё вкусно, жиртрест недоделанный! Вали давай, пока не треснули. — Но всё же он слышит там раздосадованные нотки. — Зря конспект только делал, можно забить было бы, если раньше узнал…       Сал бросает взгляд на двух ребят, стоявших неподалеку, проходит мимо.       «Так, Пакертон скончалась?»       Да, для него это действительно было лучше.

***

      Квартиру опечатали дня два назад, и пока полицейских ещё не было, они пробрались внутрь. Воняло тут, конечно, не хило. Тухлыми яйцами, поносом, да и в общем просто воняло, что глаза слезились. Но, противогазов у них не было. А Эмми Йохенсен исчезла незадолго до смерти старухи Пак, поэтому, увидев в столовке колбасу, оставленную ещё с позапрошлой «поставки» они все-таки решили выведать, что да как тут.       И, не сказать так уж, что пожалели.       Более-менее сносно перенеся старика Пака, оказавшегося где-то посерединке, еле живым, еле мёртвым, кое-что другое заставило ужаснуться.       Старик Пакертон лежал в подгузнике, от него, как поняли они с Ларри, сильнее всего воняло тем самым поносом и отчасти смрадом, гулявшем по квартире. Он лежал под аппаратом, фактически не дыша, прикованный к кровати, чёрт знает зачем. Бедный, уставший, до белого каления измотанный. Но, пообщавшись с ним немного, он всё-таки узнал, что не такой уж и плохой этот старик. Даже хороший?       Впрочем, очень скоро они расстались. Аппарат пиликнул последний раз, а потом он выдернул шнур из розетки. Призрак старика увял на глазах, сливаясь воедино с его маленьким тельцем. Напоследок они не оборачивались. Никто так и не взглянул через плечо, не увидел слабой улыбки облегчения, расцветшей на его лице. И его последнего вздоха перед тьмой.       В другой комнате всё оказалось хуже.       На стене над столами висели инструменты. В конце комнаты стояла какая-то железная херь вроде конвейера, а у стены…       Ох, лучше бы туда никто не заглядывал.             — Эмма Йохенсен…             — …пошла на колбасу.             — Еба-ать. — Ларри скрутило в сторонке.       Сал бы и сам блеванул.       Слава кому-то там, он не пообедал.       О еде вообще хотелось не думать.       Тем более…             — Тут только… мясо.             — Завязывай, чувак.       …о колбасе, так понравившейся Пыху.

***

      Но, если бы вы зашли к ней перед случившимся, да на тот же чай, принеся тортик или что-то вкусное, спросили бы, скучает ли она по мужу? Поговорили бы по душам.       Она бы ответила: что всё-таки, несмотря на всё дерьмо и трупы, хранящиеся в запертой комнате, она его любила. Всем сердцем и душой. И безумно скучала по вечерам, проведенным вместе, по его поцелуям и шуткам, по его любимым глазам. Рассказала бы, как вместе им было, поведала их истории, называя мириад раз его безумцем; как она обнимала его, целовала ночами и перед тем, как уйти на работу — известно только старикашке прикованному к кровати, да и то он уже позабыл, становясь окончательно овощем. Впрочем, миссис Пакертон была рада провести последние дни своей жизни с мужем. И не так уж легко ей с ним было, особенно наблюдать. Пришлось в конец отбросить человечность и свою любовь…       Так что вы ответите миссис Пакертон, когда она пригласит вас на чашечку ароматного чая мистера Эддисона в следующий раз? И что вы скажете ей, если она поведает вам о своей доле? Или о чувствах, превращенных со временем в фарш, словно глупый ребенок, попавший в ловушку...