Вера вернее расчета

      Грегу Адамсу, главному инженеру SR-1 «Нормандия», снился очень странный сон. В этом сне он встал рано утром и собирался на работу: выпил чашку горького кофе, надел смешной пиджак и отутюженные брюки, поцеловал жену (на самом деле он был холост) и вышел, держа под мышкой пухлую папку, доверху набитую исписанной бумагой. Он сел в старинный параллелепипедоподобный вагон метро и принялся читать мятый лист периодического издания, и чем больше он читал передовицу, тем больше понимал, что эту статью прочитал уже весь вагон. Какой-то господин без газеты, похожий на клерка, заглядывал через плечо в газету Адамса и, поймав на себе взгляд, пристыженно извинился. Вагон грохотал. Пассажиры подпрыгивали на местах. На грязную стену, исписанную граффити, была приклеена листовка.       — Ну, что же вы думаете, — спросил Адамса в дверях вагона какой-то совершенно незнакомый господин, — если Советы запустили человека в космос, что же мы будем делать теперь? А что они будут делать?       Какие Советы, хотел спросить Адамс. Мы же в двадцать втором веке живем, в цивилизованном. И вообще, к чему эта газета, к чему бумажная шелуха. Но не спросил: ему нужно было выходить на этой станции.       Проснувшись, Адамс долго не мог прийти в себя. Была середина ночной смены. Шторки иллюминаторов были задернуты. Жилой отсек тонул в темноте, только крохотный комарик лампочки на стене подмигивал зеленым глазом, выдавая расположение электрощита. Адамс выбрался из спальной капсулы, выпил холодной воды из пластмассовой фляги. Палуба едва ощутимо вибрировала под босыми ногами: фрегат шел на сверхсветовой скорости, ядро нагревалось. Адамсу показалось, одна из шторок была не до конца задернута, и он подошел задвинуть ее, но вместо этого почему-то открыл. Космическую черноту пронизывали светящиеся точки, вспышки, пятна квазаров: источники гамма-излучения, смещенные в видимый спектр. Они напоминали глаза, зорко следящие за крохотной соринкой из металлов и полимеров, несущейся сквозь пространство быстрее фотона.       Адамс закрыл шторку и вышел из жилого отсека: захотелось проветриться. Холодный коридорный свет в ночную смену не приглушали. Тихо рокотала система кондиционирования. Спать не хотелось, и Адамс направился в инженерный отсек.       На нижней палубе тоже было пусто. Ни души и ни звука, только мягкий гипнотизирующий шум ядра. Второй помощник главного инженера, лейтенант Максим Гришковец, дежурил над контрольной панелью, уставившись немигающим усталым взглядом то на панель с дрожащим отклонением цифр от средних значений, то на экран уни-инструмента, бормоча под нос:       — Наша вера вернее расчета...       Адамс подошел к нему. Тот, обернувшись, взял под козырек, но Адамс махнул рукой: какое тут, лейтенант, все свои. Гришковец моментально выключил уни-инструмент, но Адамс успел заметить:       — Фотографии инженера Елены Лави в купальнике? Серьезно?       — Это из ее соцсети. Отстань.       Как мало, подумал Адамс, нужно, чтобы перейти с «сэр» на «отстань». Он прошелся по инженерному отсеку, в сотый раз перепроверил показания дополнительных панелей. Лейтенант наблюдал за ним:       — Бессоница?       — Чертовщина снится, — Адамс обнаружил в углу смятую коробку из-под сока, подобрал и скомкал. Фольгированный картон, украшенный надписью «УПАКОВКА 0% ЦЕЛЛЮЛОЗЫ», шуршал так громко, будто полк солдат ел конфеты. Лейтенант пожал плечами:       — Говорят, у тех, кто много летает, всегда бессонница. Знаешь, спать в пластмассовой коробочке, несущейся между звезд навстречу самой большой опасности, какую только можно отыскать, — это только в фантастических романах звучит вкусно.       Адамс усмехнулся:       — Что, уволиться хочешь?       — Ни в коем случае. Хорошая, знаешь, коробочка.              Старшему помощнику Чарльзу Прессли снилось, будто бы ему двадцать лет и он студент. Он приходит на лекцию по прикладной кибернетике, садится на последний ряд рядом с симпатичной девочкой и зевает. Лектор — щуплый, живой старичок, ведущий специалист в своей области. С шутками, активно жестикулируя, говорит про автоматическое управление космических кораблей. Поднимается одна рука.       — Мистер Блумфилд, — спрашивает застенчивая девушка с пышной челкой, не прекращая нащелкивать на ноутбуке конспект, — так значит, вы считаете, что будущее за беспилотными космическими кораблями?       — Ну, смотрите сами, — лектор качает седой кудрявой головой. Он кажется похожим на Эйнштейна. — Даже при достижении релятивистской скорости космический корабль остается ужасно медленным. Скорость света ужасающе мала по сравнению с космическими расстояниями. До Марса наша экспедиция добиралась полгода. Хорошо. Марс рядом. Но что если мы, как утверждают руководители проекта «Нулевой скачок», захотим покинуть Солнечную систему, поскольку, по всей видимости, — он широко развел руками, — в нашем родном гнезде не на что больше смотреть?       По аудитории прокатились смешки.       — Нам придется озаботиться вопросом старения экипажа. Космонавт физически не может лететь более семидесяти лет, какие бы большие шаги не сделала наука в технологиях сохранения молодости. Может быть, придется брать с собой сто человек и рассчитывать провиант на несколько поколений. Все это выглядит красиво лишь в романах. На практике придется признать, что первый летательный аппарат, который доберется до другой звездной системы, будет беспилотным. А также второй, третий и сто пятнадцатый...       Профессор увлекся. Его заносило. Студенты улыбались.       — Двести лет! Двести лет мы топчемся на месте, томно вздыхая на изображение Проксимы Центавра на обложке научпоп-кино. В середине двадцатого века люди вышли в космос. От Гагарина до Армстронга — им было чем заняться. Сумев оторваться от Земли, мы споткнулись о проблему расстояний и последующее столетие посвятили демагогии. Но ура! Сквозь тернии мы добрались до Марса и поставили кучку флагов на горе Олимп. Что дальше? — профессор напрочь забыл про прикладную кибернетику.       — Но профессор, — крикнул кто-то из публики, — а как же станция «Гагарин»?       — Ах да, проект «Нулевой скачок» во всем его великолепии, — профессор откашлялся. — Строительство, на которое про... фукали годовой бюджет нескольких стран. По меньшей мере, можем гордиться тем, что завалив свою орбиту ненужным металлическим хламом, заваливаем и Плутон.       Девушка, сидевшая рядом с Прессли, хихикнула. Прессли обернулся. Оказалось, она наслаждалась не сарказмом профессора, а мемами в ленте соцсети.       — И потому, — профессор возвысит голос, — я уверен, что будущее космонавтики — за роботехникой. Как только мы сумеем сделать надежный компьютер, обучить его управлять аппаратом — подчеркиваю, управлять, то есть, принимать решения в зависимости от окружающей обстановки... простите, — звякнул интерком профессора. Тот принял вызов. Где-то с полминуты он слушал, затем изменился в лице. — Простите меня, — он быстрым шагом покинул аудиторию. Студенты принялись шептаться и зевать вдвое усерднее. Кто-то бросил скомканную бумажку в исписанную уравнениями доску.       Профессор появился через пять минут. Выражение лица его было непередаваемым: торжественно-траурно-изумленным.       — Подключите проектор, — скомандовал он, и двое студентов бросились торопливо разматывать провода. Профессор включил компьютер. — Только что получили сообщение с Марса. Вывожу на большой экран специально для вас. Посмотрите на это. Через час эти фото будут во всех газетах.       Некоторые студенты принялись вставать с мест. Понеслись шепоты. Это с Марса? Это — с Марса?!       — Сегодня на Марсе...       — сердце пропускает удар —       — ...были обнаружены следы присутствия иной цивилизации.       По аудитории прокатился общий выдох. Загремели стулья. Профессор вытер уравнения с доски.       — Сегодня восемнадцатое апреля две тысячи сто сорок седьмого года и на наших глазах совершается история.       — Да здравствует Марс! — выкрикнул кто-то. Студенты возбужденно загалдели.       — Марсиане!       — Все летим на Марс!       — Ура ученым!       — Ура!..       На следующий день половина студентов забрали документы из института и тем же вечером сели готовиться к поступлению на астрофизику.              «И приснится же такое», — подумал Прессли. Про знаменитый семинар мистера Блумфилда он слышал от деда, неудавшегося программиста и героя Войны первого контакта. Чтобы почувствовать себя лучше, Прессли пошел в кают-компанией за чашкой кофе, или же скорее суррогата, потому что провиантом закупались на Цитадели. У него раскалывалась голова. Из-за каких-то неполадок с вентиляцией в кают-компании было душно. На пороге валялся кем-то потерянный синий платок. За столом штурман Аластор Монморанси и доктор Карин Чаквас играли в шахматы. Штурман выигрывал. Увидев Прессли, он поднялся и отдал честь, майор Чаквас кивнула в знак приветствия. Прессли потер виски. От яркого холодного света резало глаза.       На пластиковой белой стене у двери было черным маркером выведено загадочное:       12.04.61.       «Четвертое декабря?» — спросил у себя Прессли. Он потер надпись пальцем: та легко стерлась.       — Я пробовала научить Рекса играть в шахматы, — сказала доктор Чаквас, делая ход ладьей на h8.       — Крогана?       — Именно. Он мгновенно запомнил правила. С ним оказалось интересно играть, даже несмотря на то, что его пасть нависает на доской, как будто вот-вот проглотит все фигуры, а вместе с ними и тебя.       «Странно», — подумал Прессли. Он заварил себе кофе. Кофе оказался, конечно, невкусным.       — Док, — вступил Прессли, — что посоветуешь от головной боли?       — Десятичасовой сон и свежий воздух, — отозвалась Чаквас. — Но в полевых условиях — две таблетки парацетамола лежат на столе в медотсеке.       Еще одна надпись, на этот раз красным маркером, обнаружилась на холодильнике. Мелкая, неразборчивая. Прессли решил ее не стирать: вдруг она что-то значит. Это тоже было странно.       — Мне всю ночь снились кроганы, — пожаловался штурман, — с зубами больше моей головы.       — Мне снились протеанские архивы на Марсе, — Прессли покачал головой, — станция «Гагарин» и то, будто я снова студент.       — А я родился на станции «Гагарин», — зачем-то сказал штурман.       — И как же там?       — Славное место. Правда, немного дохлое. Вот бы сейчас туда вернуться. Починить лифты, почистить иллюминаторы от пыли, стены — от ржавчины, трубы — от трибблов. Но нельзя. Некогда, да и далеко.       Прессли решил не возвращаться в жилой отсек, а вместо этого потратить ночную смену с пользой и совершить обход. До ретранслятора оставалось не больше десяти часов полета, а там и до Цитадели рукой подать. В дверях кают-компании он чуть не столкнулся с лейтенантом Кайденом Аленко.       — Как, и вы не спите, лейтенант? — Прессли даже удивился. Казалось бы, такая тишина вокруг, а экипаж будто лунатит.       — Головная боль, сэр, — признался тот.       — И у меня тоже, — ответил Прессли. — Как странно. Надо сказать, все такое странное в эту ночь. Сны дурацкие снятся.       — Ничего страшного, — ответила доктор Чаквас, откинувшись на спинку стула. — Это просто у всех весеннее обострение.       — Весна в северном полушарии Земли, а Земля далеко, — заметил лейтенант Аленко.       — Земля всегда близко.       Прессли, захватив таблетки из медотсека, обошел вторую палубу, заглянул на первую и спустился на лифте вниз. Стояла звонкая тишина. На дежурстве были немногие. Большинство спали — так славно и сладко, будто впереди был выходной, а не погоня за беглым Спектром через всю галактику. Через всю галактику, подумал про себя Прессли. Тридцать лет назад кто бы мог вообразить...       Все спали. Спал пилот Моро, свернувшись калачиком в кресле и чутко дергаясь от малейшего звука. Спал турианец, чудом уместивший себя в капсулу под рост человека. Рядом с ним в открытой капсуле спал полностью одетый старший помощник главного инженера Леонар Лефевр, положив под голову шахматную доску. Спала археолог азари: дверь в ее каюту была открыта, не доносилось ни звука. В ангаре, положив под голову мешок с провизией, похрапывал кроган: к нему Прессли решил не подходить. В противоположном углу в гамаке, вопреки всей технике безопасности натянутом между оружейными стойками, с комфортом устроился интендант. Пришлось разбудить и отчитать.       Знал бы профессор Блумфилд, думал Прессли, стуча по тихому коридору тяжелыми шагами, если бы он знал... В маленьком боковом отсеке, вообще-то предназначавшемся для хозяйственного инструмента, спала кварианка. На проходе стояло большое красное ведро; Прессли его пнул.       — Адамс, разве сейчас ваша смена? — спросил Прессли, окинув взглядом верхний уровень машинного зала. Адамс сунул в карман смятую коробку из-под сока:       — Нет, сэр, но зато у меня бессонница.       Прессли посмотрел на работу компьютеров, на Адамса, на усталого лейтенанта. Ядро светилось лунно-белым и гудело гулко, нежно, напевно. На стене была приклеена кусочком скотча за уголок листовка «Вступай в Альянс».       — Очень странно, — вслух повторил Прессли. — Я как будто во сне, голова кружится и таблетки не помогают. Сумасшедшие сутки. Который час?       — Апрель на часах, — отозвался лейтенант, — а все остальное не так важно.              Джону Шепарду, командиру «Нормандии», снился центр управления полетами. Снились огромные экраны, снилась невысокая грузная фигура главного конструктора. Снилось, что он, Шепард, уже как-то и не он, а какой-то немолодой инженер. Он сидит за столом, сцепив пальцы, и смотрит на экраны. Огромные электронно-вычислительные машины, похожие на гигантские бронированные вагоны; устройства ввода-вывода. Дубовые столы, фанерные пульты управления. Телефоны. По углам — глобусы Земли и Луны. Массивные экраны, передавающие только базовые цвета, показывают географическую карту, траекторию полета и большое светящееся пятно. Главный конструктор держит пальцы в кармане скрещенными. Отделилась вторая ступень. Космический корабль выходит на орбиту — на мучительно долгий круг. Космонавт на связи. И — полетели.       Дрожат пальцы взволнованных машинисток. Тянется бесконечная лента-распечатка с ЭВМ. Кто-то почему-то говорит о собаках. Дополнительные экраны показывают скорость: шрифт угловатый, буквы и цифры с цветным градиентом. Цифры меняются медленно.       — Должно быть, нас засекли американцы, — говорит кто-то.       — Еще бы не засекли, — отвечают ему, — наш корабль летит над Америкой.       — Так над Южной, а не над Северной!       — Тш-ш! Да какая к черту разница, смотри лучше на экраны.       Спускаемый аппарат входит в атмосферу.       Сбой в системе торможения. Космонавт докладывает. Главному конструктору предлагают сесть на удобный стул, но тот не слышит. Подходит к экрану. Перед ним раскидывается, как на ладони, целая планета и, может быть, вся галактика...       Джон Шепард просыпается от будильника в своей каюте. Вокруг гладкая тишина. Изящная, обтекаемая «Нормандия», обволакиваемая потоками кинетических щитов, смещенная в голубой спектр, скользит быстрее света в звездном Ничего, чтобы совершить прыжок через галактику.       Шепард отбросил одеяло, поднялся с кровати. Долго ополаскивал лицо и шею холодной водой, чтобы немного отрезвить себя со сна. До Цитадели оставалось совсем недолго, а нужно было еще засунуть в себя завтрак. Он вернулся в постель и некоторое время сидел на кровати, уставившись в одну точку. На столе лежала недоклеенная модель турианского крейсера, такого же гладкого и обтекаемого, как «Нормандия», разве что вполовину не такого красивого. Шепард встряхнул себя, включил терминал связи, проверил сообщения. Последнее, отправленное двадцать минут назад, гласило:       «КОММАНДЕР ШЕПАРД!       Наши поздравления с двухсотдвадцатидвухлетием первого полета человека в космос!       Инженерный отсек»       — А есть такое слово — «двестидвадцатидвухлетие»? — с сомнением поинтересовался лейтенант Гришковец тем временем в инженерном отсеке.       — Если и нет, мы его изобрели, — убежденно ответил старший лейтенант Лефевр. — Все же лучше, чем «с двестидвадцатидвухлетним юбилеем», как ты предлагал.       — Что это вы там делаете? — спросил у инженеров Адамс. Лефевр откликнулся с готовностью:       — Работу работаем.       Грег Адамс вытащил из ящика с НЗ визор. Обычный, самой топорной работы, предназначенный для прилаживания на шлем. Пальцы в широких, сделанных под максимальный размер перчатках обычного гражданского скафандра плохо слушались. Звукопередатчик шлема передавал свист ветра с помехами. Звук был неприятный. Комья снега, падающие с серого неба, стучали о стекло. Адамс помог младшему канониру — молоденькой девчонке, сержантику — вскарабкаться на шлюпку, которую уже основательно заметало снегом, и передал ей визор. Затем пришлось долго возиться с настройкой аудиопередачи между скафандрами.       — Видно?       — Да нет, — растерянный голос сержанта звучал как сквозь плотную ткань. — Ничего.       Адамс потер через скафандр спину, ушибленную при жесткой посадке. За шлюпкой — цилиндрической консервной банкой — тянулась пропаханная в снегу борозда, похожая на инверсионный след самолета в атмосфере. Адамс и сержант улетали предпоследней шлюпкой. По меньшей мере, они очень надеялись, что не последней.       — Я так волнуюсь за Шепарда и за Джокера, — нервно сказала сержант. Адамс приказал ей двигаться, чтобы не замерзнуть, а она вместо этого болтала ногами. Встроенный в скафандр термометр показывал минус шестьдесят два. Жить можно. Снег на этой планете отливал серым. Возможно, из-за примеси тяжелых соединений. Связь с другими шлюпками установить не удалось. В это трудно было поверить, но «Нормандии» больше не было.       — Старший лейтенант, а вдруг мы одни на этой планете?       — Отставить пессимистичные настроения, сержант.       — Вас понял.       И тишина. Адамс пытался наладить соединение, но тщетно. Сержант ежеминутно протирала перчаткой визор и шлем. Снег падал редкими ленивыми клочьями. Адамс сменил сержанта на наблюдательном посту. Через полчаса они поменялись снова. Стекло шлема покрывалось тонкими полосками инея: никакой системы обдува не было предусмотрено. Адамс забрался в шлюпку, привалился спиной к стенке. Он так устал, словно сутки таскал тяжелые ящики. Скафандр стопроцентно защищал от ветра и температуры, но подсознание — штука обманчивая: видит снег и готовит тело дрожать от холода. Адамса клонило в сон, но засыпать было нельзя; и тем не менее бороться было трудно. В наплывающей дремоте мерещились огромные космические корабли, крохотные древние ракеты, стартующие со смешных железных подпорок, атмосферно-обтекаемая «Нормандия», центр управления со старинными рисованными картами на толстых экранах...       Так прошло, наверное, два или три часа. Затем сержант медленно поднялась, расставив руки для баланса:       — Старший лейтенант, я вижу людей.       — Людей? — Адамс уже ни во что не верил. — Тебе не кажется? — он не очень разбирался в пустынях, но в пустынях бывают миражи.       — Нет. Их двое. Они идут сюда.       Адамс выбрался наружу. Снегопад перестал, но за прошедшие часы след от шлюпки и саму ярко-оранжевую шлюпку порядком замело. Он взобрался вверх по ее обледенелому боку. Медленно-медленно, проваливаясь в снег по колено, оставляя огромные, похожие на лапы фантастических зверей, следы, к шлюпке брели две фигуры. Адамс, опомнившись, быстро настроил соединение между скафандрами.       — Говорит инженер Адамс.       — Грег, старина! — о субординации не шло и речи. — Это мы, Лефевр — он вот тут рядом — и Гришковец. А мы уж думали, что остались лучшими инженерами на этой дрянной планете, за исключением, может, Тали, но она не в счет.       Сержант побежала инженерам навстречу, делая большие прыжки, и обняла кого-то из них, должно быть, даже не заметила, кого. Они подошли к шлюпке, осмотрели повреждения.       — Мы нашли выживших, — сообщил Лефевр. Стекло его шлема было покрыто нестертыми ледяными узорами, — четыре шлюпки из пяти. Сигнал наладили, идем за пятой, — он пнул открытую дверь шлюза. — Хорошая планетка, а? Никогда не любил консервы.       — А холодно тут, — заметил Адамс. — Как в Сибири, верно, лейтенант Гришковец?       — Понятия не имею, — мрачно отозвался тот. — Никогда не был в Сибири. Как-то не доводилось. То Цитадель, то Иллиум, то Элизиум.       — Вот и побываешь, — ответил Адамс. — Полетим домой. На Землю. И долго не будем вылетать.       — На Земле сейчас весна, — невпопад заметил Лефевр. — По меньшей мере, на некоторой ее части.       — Да, — согласился Гришковец. — Полетим на Землю. Я как раз что-то долго скучал по ней.       Из любого полета, подумал Адамс, надо возвращаться. Хотелось бы, конечно, чтобы возвращения были менее... кровавыми. Он еще не успел впустить в себя доскональное понимание произошедшей катастрофы. Ему просто казалось, что что-то идет не так.       — Так скучаю по Земле, — продолжал лейтенант Гришковец, все более распаляясь, — так скучаю, что вот целую планету живьем бы проглотил, только бы вернуться. Потому что нет больше таких планет, как Земля. А всей остальной Галактике и всем, кто родился не на Земле, сочувствую.       Земля была ужасающе далеко.