Фото на память

Стрелки на часах показывали 11 вечера. В маленькой уютной мастерской молодой художник писал портрет девушки в одеждах эпохи Хань. Чёрные, как смоль, волосы натурщицы были собраны в, на вид,незамысловатую, однако выгодно подчёркивающую пронзительные пурпурные глаза причёску. — Ещё долго? — без раздражения и усталости спросила девушка, абсолютно не шевелясь. — Я почти закончил, — тут же ответил художник, чьи глаза, казалось, светились от восторга. Тонкая кисть делала последние штрихи на складках изящных одежд, на бликах, пляшущих по золотистой вышивке, на богатой короне с символикой лотоса, которая будто и была создана для прекрасной натурщицы. Спустя ещё несколько минут он наконец произнёс: — Всё. Можете посмотреть. — Вы и впрямь весьма талантливый художник, — подойдя, наконец улыбнулась девушка, уже надевшая обычную, современную одежду, рассматривая картину и себя на ней. — Просто натурщицей была невероятной красоты девушка, — смущённо улыбнулся художник, пожалуй, впервые теряясь от чьей-то похвалы. — Ваши комплименты смущают, однако не скрою, мне они очень приятны, — она обернулась к молодому человеку, не заметив, как маленькая сумочка зацепила банку с использованными кистями. Через мгновение кисти с рассыпью покатились по полу, оставив на одежде натурщицы разноцветные пятна. — Простите… — Что вы, это я виноват! Оставил их на самом краю, идиот… Ваша одежда… — Может, эту краску можно чем-то быстро оттереть? — Слабая надежда ещё теплилась в её голосе, однако взгляд обречённо бродил по розовым, жёлтым и синим следам. — Только застирывать… — Чёрт… — сквозь зубы выдохнула девушка, не понимая, как пойдёт домой. Новенькое пальто она пачкать краской не хотела, но без него она замёрзнет: на улице середина зимы. — Что же делать? — Знаете, у меня есть одна идея, — вдруг улыбнулся художник, бросив короткий взгляд на картину… *** — Бабу-уль! — громко зовёт Цзинь Лин с чердака, и Юй Цзыюань, отрываясь от резки салата, недовольно поворачивается к лестнице. — Бабуль! — Что у тебя опять случилось? — спрашивает женщина и спустя пару секунд видит показавшуюся из люка голову внука. — Тут какие-то коробки. — А-Лин, это чердак. Не понимаю, что тебя удивляет. — Их размеры и количество. — Внук, я попросила тебя прибрать чердак, а не бездельничать и отвлекать меня! — всплеснула руками женщина. — Никогда бы не подумала, что для шестнадцатилетнего здорового парня будет катастрофой отодвинуть коробки и протереть пыль. — Бабуль, ты это к чему? — Совесть у тебя найти пытаюсь. — Так её у меня никогда и не было, — как ни в чём не бывало пожал плечами парень и, прежде чем Юй Цзыюань успела что-то сказать, торопливо продолжил: — Я вот что имел в виду: быть может, выкинуть оттуда всё? А то на чердак залезает только дядя, и то раз в полгода, чтобы прибрать. — А-Лин, не неси ерунду. Там хранятся вещи, фотографии, альбомы, картины… — Старые лыжи, радиоприёмник сорокалетней давности, тетради мамы и дяди со школы, твои университетские конспекты я, вроде бы, тоже где-то там видел… — Цзинь Лин, нет. Просто протри пыль, — не терпящим возражений тоном сказала Цзыюань. — Хорошо, ба, — обречённо вздохнул юноша, поняв, что спорить с родственницей сейчас — пустая трата времени. Юй Цзыюань проводила внука взглядом и усмехнулась самыми уголками губ, прежде чем вернуться к готовке. А-Чэн тоже всегда порывался выкинуть всё с чердака, да и от зятя женщина неоднократно получала предложение о помощи с «утилизацией хлама», однако коробки и поныне живут на чердаке. Юй Цзыюань неоднократно сама пробовала избавиться от них — выкинуть, сжечь, просто раздать — однако каждый раз у неё не поднималась рука, и старые, видавшие и лучшие дни коробки раз за разом вновь возвращались на чердак. Она не пересматривала старые альбомы, не протирала от пыли искусные картины, не перебирала уже устаревшую одежду — всё это нагоняло тоску и тревожило в памяти старую рану, однако и избавиться от этих вещей было выше её сил. Ведь Юй Цзыюань до сих пор всем сердцем любила их прежнего хозяина… Однажды, лет десять назад, Цзян Чэн уже почти избавился от коробок. Он отправил мать и сестру на концерт, а сам занялся приборкой. Когда же Юй Цзыюань вернулась домой, он помог ей забраться на погружённый в ночную тьму чердак, после чего включил свет, гордо представляя взору женщины идеально чистую, практически пустую комнату со столом и стулом у самого окна. Он тогда ожидал благодарности, едких комментариев, в конце концов криков родительницы, однако прошла секунда, десять, двадцать, а Юй Цзыюань молчала, не моргая смотря на опустевший чердак. — Мам? — неуверенно позвал Цзян Чэн, прежде чем замереть. Из глаз женщины покатились слёзы, однако на лице не дрогнула ни одна мышца. — М-мам, ты чего? — Ничего, — сдавленно ответила женщина, прежде чем развернуться к лестнице. Весь оставшийся вечер она была точно в воду опущена, и Цзян Чэн понял, что коробки всё же трогать не стоило. Мама никогда по-настоящему не злилась на него, даже теперь, однако… видимо, среди вещей на чердаке было нечто действительно ценное для неё… На следующее утро многострадальные коробки вернулись на своё место. Цзян Чэн полночи перетаскивал их обратно, стараясь не разбудить маму. На её же удивлённый взгляд, после демонстрации заставленного всем, чем только можно, чердака, Цзян Чэн, лишь отведя глаза, хмуро сказал: — Прости, мне не стоило их трогать. Я просто вернул всё на место. — Спасибо, — тихо, но очень тепло произнесла Юй Цзыюань и подошла к одной из коробок, подписанной «Март 1972 — Декабрь 1976». Любовно проведя по ней рукой и открыв, она подозвала Цзян Чэна жестом и достала несколько больших, пахнущих старостью папок с пожелтевшими по краям бумагами. — Это… это вашего отца. Его рисунки, наброски к картинам. Кажется, там ещё несколько стихов было, но они, наверное, в другой коробке. Он писал их раньше, до того, как женился на мне, — сев на пол, она открыла самую верхнюю папку, показывая сыну наброски угольным карандашом. — Ты никогда не говорила, что хранишь их… — А должна была? А-Ли была слишком маленькой, чтобы запомнить его, а тебя он вообще не успел увидеть. Что толку вам от этих рисунков? — Это же ты! — Цзян Чэн удивлённо посмотрел на очередной набросок. — Идеальное сходство… — Смотри дальше. Те листы, почти в самом низу. — Кто это? Выглядит очень знакомой, но… нет, наверное, я всё же её не видел. — Присмотрись к родинкам, — улыбнулась женщина. — А-Ли? Это А-Ли?! Быть не может. Хотя… а ведь и вправду… если закрыть волосы… но как? — Он рисовал это, уже лёжа в больнице. Ты… ты лучше посмотри на следующие рисунки. — Здесь она младше. Ей лет четырнадцать. А здесь где-то десять. А здесь шесть. — Он рисовал поэтапно, с каждым разом пытаясь представить её лицо на несколько лет старше. Понятия не имею, откуда он знал о том, как будет меняться её лицо, но он был недалёк от истины. — А это кто? Глаза прямо как у тебя… Женщина аккуратно обняла сына за плечи, и, не отрывая взгляд от пожелтевшей бумаги, положила голову на его плечо. Последний рисунок её мужа — портрет человека, которого он никогда не видел, но которого, без сомнений, успел полюбить. С жёлтого альбомного листа смотрели молодые мужчина и женщина, похожие друг на друга точно близнецы. В самом уголке портрета осталось несколько бурых капель. — Отчего-то твой отец был убеждён, что у тебя обязательно будут мои глаза. Со всем остальным он всё же ошибся, но… — Это… я? — руки Цзян Чэна дрогнули. — Ты ещё тогда не родился. Мы не знали, кто будет, мальчик или девочка, и твой отец нарисовал сразу двоих. Не очень-то ты на себя похож, правда? — Весёлая усмешка женщины была насквозь пропитана светлыми воспоминаниями о тепло улыбающемся муже, об их с дочерью играх и песнях под криво настроенную гитару, о первых шагах сына и, в то же время, неприкрытой горечью, что Цзян Фэнмяня нет рядом с ней, чтобы это увидеть. — Угу, — губы Цзян Чэна дрожали, а в глазах неприятно закололо. И он вчера чуть не выкинул эти рисунки на свалку… какой дурак. — Эй, ну всё, тише. Это мне здесь стоит плакать, а вовсе не тебе, — женщина полностью обхватила сына, позволив ему уткнуться в плечо. — Почему ты не говорила нам с А-Ли? — прошептал Цзян Чэн, сглатывая непрошенные слёзы. — А разве вам было бы легче? Вы были бы счастливее или, быть может, тут же стали идеальными детьми? Прошлое должно оставаться прошлым. Я всегда говорила, что ваш отец очень сильно любил вас, и, как видишь, я не лгала. Однако эти рисунки были сделаны не столько для вас, сколько для меня. Они — память, и, смотря на работы вашего отца, я вспоминаю его самого, его лицо, его улыбку, его голос. Я рада, что помню, но эта память причиняет мне боль. Я не хотела, чтобы ваше детство было омрачено моей скорбью, ради вас я должна была быть сильной, а сейчас уже просто не умею иначе. — Но теперь-то ты повесишь его картины? — Ни в коем случае. Я этого не вынесу. — Ну хотя бы альбом с вашими фотографиями вниз спустишь? — Ваш отец не любил фотографироваться. То, что лежит в семейном альбоме на антресолях — это всё, что есть. Хотя… — она нахмурилась. — Погоди минутку… кажется, было ещё кое-что. Поднявшись с пола, женщина направилась к другой коробке… — Бабу-уль! — вырвал Юй Цзыюань из воспоминаний голос внука. — Я тут фотку нашёл, можно я её возьму и дома, для альбома отсканю? — После того, как закончишь приборку — делай, что хочешь. Только не исчезай надолго, скоро приедут твои родители и дядя, и мы сядем за стол. — Да я уже закончил с чердаком. — Цзинь Лин, ты меня не обманываешь? — с напускной строгостью спросила женщина. — Конечно же нет, ба, — наигранно-обиженно ответил ребёнок, спустившись с чердака. В руках у него была ажурная деревянная рамка с чёрно-белой фотографией. — Кстати, а зачем вы с дедушкой ханьфу тогда надели? — Ну, это до ужаса смешная история. Я в тот год получила травму и ушла из спорта. Меня, конечно, оставили как помощника тренера, но, сам понимаешь, это было уже не то. А за год до этого, на банкете после государственных соревнований, меня познакомили с «подающим огромные надежды в искусстве» художником, твоим дедом то бишь. Он меня когда увидел, сразу же попросил быть натурщицей для какой-то картины. Я ему тогда, естественно, отказала. — А почему? — Ну а как бы я, позируя художнику, могла уделять всё свободное время тренировкам? Нет-нет, А-Лин, я даже не рассматривала этот вариант. Представь сам, у меня международные соревнования впереди, а тут какой-то художник со своим портретом. — Ага… а после травмы ты про него вспомнила. — Ну да. Мне ещё и заплатили тогда хорошо за то, что я просто сидела и позировала. Так вот, когда он свою картину закончил, я случайно зацепила сумкой банку с кистями. Они все были в краске, а я уже уходить собиралась, пальто разве что надеть не успела. У меня вся одежда в этой краске была, кошмар просто… — Ба, это фото-то здесь причём? — Видишь ханьфу, которое под плащом? — Ну да. — Так вот в этом самом ханьфу я твоему деду и позировала. Он, когда я в краске перемазалась, предложил мне в ханьфу и накидку одеться, а запачканные вещи в руках понести. Он тогда ещё меня тогда до самого дома довёл и сам в ханьфу вырядился, чтобы я себя белой вороной не чувствовала… *** Свежевыпавший снег приятно хрустел под сапогами. Они шли по одной из улиц Пекина, ловя удивлённые взгляды прохожих. Юй Цзыюань передёрнула плечами. — Вам холодно? — обеспокоенно спросил Цзян Фэнмянь — Нет. Скорее, неловко. Все на нас смотрят… — Можем пойти двориками, но… — Нет-нет. Всё в порядке. Просто я привыкла к несколько иному вниманию толпы, а тут прямо лицом к лицу… так непривычно. — Фото на память! Всего за три юаня! Подходите, не пожалеете! — завлекал людей молодой парнишка с фотоаппаратам в руках. — Господин, госпожа, вы так красиво одеты, не хотите сделать фото? Всего три юаня. Дешевле во всём Пекине не сыщете! — Вы не против, моя госпожа? — озорно улыбнулся Цзян Фэнмянь. — Видимо, в этих одеждах мне суждено лишь позировать, — улыбнулась в ответ Юй Цзыюань. — Улыбочку… — в последний момент они оба посмотрели друг на друга. Фотография тут же была напечатана, и, отдавая карточку, фотограф задорно сказал — Ах, ну что за прекрасная пара? Уверен, вы ещё своим внукам и правнукам это фото показывать будете! На миг оторопев, Цзян Фэнмянь и Юй Цзыюань переглянулись, после чего в один голос засмеялись. — А? Я что-то не то сказал? — Вы слишком поторопились, — сквозь весёлую улыбку ответил Цзян Фэнмянь, отдавая деньги и забирая фото.