Величайший из ныне живущих воров

Фаталь всего лишь семнадцать, и она не умеет так же ловко оценивать прочих, как это делала амма, но даже ей хватает одного недовольного свиста, чтобы тут же смекнуть: пожалуй, им с братом всё-таки стоило бы умыться.       — Э-э, что за дела? Моя лавка уже закрывается, а гостей я не звал.       — Нам, — выпаливает Гасто, набрав побольше воздуха в лёгкие и на манер хомяка надув щёки, — велели к вам подойти.       — По делу. Меняла щурится, суёт перо в чернильницу и оглядывает их с таким разочарованным выражением, что Фаталь снова убеждается в необходимости помыть уши.       — Оч-чень интересно. Кто же подсказал подойти по делу к меняле Биндо? Может, господин Себби-Сиксхельм?       — Сиксхельм? — хлопает ресницами Фаталь, разочарованно оглядываясь: всё, до чего можно дотянуться, заперто, незаметно не влезешь, а что не заперто — то пусто. Разве так выглядят лавки, где водятся деньги?       — Нет, не он.       — Мы его не знаем.       — Впервые слышим.       — Йоль Оторванное Ухо, вот кто сказал. Он контрабандист.       — Йоль сказа-а-ал, — осмелевший Гасто чуть ли не залезает на прилавок, — что вы держите меняльную лавку на торговой площади и баню на углу Раскольников. Биндо тут же цапает его за ухо, скручивает и легко сталкивает с прилавка.       — А надо бы знать. Господин Себби-Сиксхельм — мой старый друг и судья в городском магистрате, и уж он-то хорошо знает, кто здесь честный грызун, а кто — вор. И про вас он, я уверен, ничего не знает, а вот за Йоля Оторванное Ухо заплатил бы неплохо.       — Эй!       — Мы не воры, — фальшиво-громко сообщает Гасто, пока Фаталь оттаскивает его за пояс.       — Мы просто ищем господина Долго. Йоль сказал, его в последний раз здесь видели.       — И что вы его знаете.       — Долго ли, коротко ли. Так кого я знаю?       — Да нет же! Вор Долго!       — Самый лучший из наших.       — А-а, этот? Пф-ф! Какая вам с вора выгода? Мышь-меняла — ещё далеко не старый и по-юношески лопоухий, но уже располневший, с заметным животом под тугим чёрным жилетом — кривит востроносую морду в ухмылке и снова наваливается на прилавок, сплетя когтистые пальцы; глаза у него мелкие и цепкие, как будто он сдирает с гостей шкуру вместе с одеждой и пересчитывает все их деньги, даже не касаясь кошеля, и Фаталь ёжится, — с такими надо держать ухо востро.       — Мы… мы хотели бы повидаться с господином Долго ещё разок.       — А раньше вы с ним виделись? — Биндо с искренним удивлением вскидывает бровь.       — Ну, — нарочито неохотно, но не без гордости сообщает Фаталь, — было дело.       — Конечно! Он к нам приходил.       — В тю…       — Заткнись! — Гасто, злясь, бьёт сестру по локтю.       — …в тюрьму, когда мы сидели, — скороговоркой добавляет Фаталь.       — Дура!       — А! Так вы девица?       — Что, не видно?       — Нет, — очаровательно улыбается Биндо, подперев щеку. — Наверное, без одежды оно заметнее. Фаталь возмущается, но всё-таки помалкивает: в конце концов, она и сама-то уже позабыла, когда носила юбки и бусы, так с чего теперь злиться? Только немножко, может быть. Так, для порядка.       — Он обещался нам, что возьмёт в воровскую банд… в ученики.       — Не в банду, Гасто, и не в ученики, а в гильдию, — наставительно поправляет Фаталь.       — Да, в гильдию!       — А зачем вы это мне-то рассказываете?       — Вы же из наших, наверное, — рассудительно предполагает Гасто. — Если уж Йоль сказал…       — Не-а. Биндо зевает, обнажая все зубы разом с языком, и Фаталь, хмурясь, скребёт затылок под дорожным капюшоном.       — А чего тогда нас сюда послали?       — Может, ошиблись?       — Или посмеялись. — Фаталь корчит рожу, тут же представляя хохот контрабандиста. — Никакого Долго тут не стояло.       — Я-асно. Опять нас надули.       — Верно! С чего бы Йолю Оторванное Ухо говорить нам правду?       — А если, — Биндо щурит один глаз и жмурит другой, — если я скажу, что не надули?       — Ещё чего! Хочу, — загорается Гасто и тянет сестру за локоть. — Скажите, где найти Долго?       — Ну-ка, малышня, ушки сюда. Сейчас открою вам самый большой в мире секрет. Биндо хватает их за шивороты неожиданно крепко, притягивает к себе поближе, перевалившись животом через прилавок, и размеренно шепчет:       — Долго — это я.       — Чё?       — Че-го-о?       — Величайший из ныне живущих воров? Фаталь и Гасто переглядываются, поняв, что выкрикнули это хором, и тут же таращатся на менялу в четыре округлившихся глаза.       — Быть того не может!       — А как же?       — А где?       — А когда?       — Так, что я десять лет уже держу баню, — ещё более очаровательно улыбается Биндо, и его улыбка похожа на оскал, — и живу здесь, а кто гулял к вам под моим именем — это уж спросите его самого.       — А то, что вы беднякам деньги…       — Ну, было дело, музыканту как-то с полсотни в корзину кинул. Пьяный был. Фаталь не может понять, разочарована она, расстроена, злится, испугана или попросту находится в совершенном недоумении, — во всяком случае, у Гасто на физиономии вся эта буря свершается за несколько секунд, а потом брат просто плюхается на скамью, не сводя глаз с менялы. Фаталь надеется, что всё это — лишь очередной подвох, но Гасто уже роется в дорожном поясе и визжит фальцетом, да так громко, что уши у него вздрагивают, а Фаталь — подскакивает:       — Где мой платок? Э-эй! Куда вы подевали мой платок?!       — На-а-а, — смеётся Биндо — или всё-таки теперь Долго? — и кидает Гасто на коленки мятый зелёный комочек. — Будто нужна мне твоя соплетёрка.       — А чего не забрали деньги? — спрашивает Гасто, тут же вытирая платком нос, и пихает его за пояс. — Вы же вполне могли. Вот они, смотрите!       — Гасто, дурак! Не показывай деньги! Долго снисходительно фыркает, подкрутив пальцем ус, и взбирается на лавку — задвинуть щеколду на ставнях: видно, когда-то лавка была не мышиной, а после выкупа никто менять окна не стал, — ставни на окнах тяжёлые и дубовые, резные, настоящее сокровище. Как дома у родителей, с завистью вспоминает Фаталь богатую светлицу с резным потолком, — и вздыхает: почему бы и им так не зажить когда-нибудь, лет через десять? Фаталь уж бы точно не жаловалась. Убрать воровской капюшон и мужской пояс подальше, вышить кружевами крузелер, надеть бусы, принарядиться, крутить пряжу из пуха: мать научила, лишь бы только за прялку сесть, вспомнить, — и никогда больше о деньгах не заботиться. Может, даже выйти замуж, — за кого-то, кто бы и понятия не имел, чем Фаталь промышляла. Разве это было бы плохо?       — Будто мне оно надо, дурачина: у меня лавка, баня и деньги на чёрный день. Зачем воровать?       — То есть, — мямлит Фаталь, — нет никакого Долго, да?       — Есть, конечно. Умники, которые имя чужое цепляют. — Меняла кривится, крутя второй ус: видимо, для симметричности, — но ус никак не хочет закручиваться и всё торчит, как коротенькие вибриссы. — Не жалко, пускай шляются. Я ж их всех не переловлю. Что мне, объявления в каждый посёлок разослать? Гасто ковыряется в носу, чихает и морщится: видимо, в его рыжеватой башке варится какая-то очень серьёзная работа.       — И вас никогда не хотели посадить? Вы же, это, на месте сидите. Могут и прийти.       — Приходили, ещё бы! Даже префект мышиный заглядывал. Лично!       — И не забрали?       — Ха! Долго хохочет так заразительно, что Фаталь, не удержавшись, прыскает и сама.       — А зачем меня забирать? Я господин уважаемый, дело есть, жена есть, детёныши есть, четвёртый на подходе. Ко мне даже судья на обед ходит. Какой из меня Долго, малышня?       — Никакой, — ворчливо резюмирует Гасто, шевеля усами, и всё ещё зыркает вороной. — Так не бывает. Вор всегда ворует, а то разве ж это вор?       — А много старых воров ты видел?       — Ну… Их же вешают, если ловят.       — Дурак ты. Ду-рак.       — Ишь! Интересно, с чего бы? Долго, оскалив зубы, отвешивает Гасто звонкий щелбан.       — Не дело это — помирать на виселице.