Не забудешь меня, Ибрагим?

Не забудешь меня, Ибрагим? Твою Нигяр, любящую и любимую… любимую ли до сих пор? Верю, что да, не могу не верить – слишком больно. Говорят, любовь созидает и создает; я отвечу – нет. Любовь рушит, отравляет и убивает человека, любовь бессердечнее самых жестоких янычар. Любовь лжет, и не всегда – во имя любимого. Любовь гложет, вырывает из груди твое сердце и преподносит к ногам любимого, чтобы тот втоптал ее в грязь, разобрал на щепки, не зная, что даже в отдельных частичках она способна биться, точно все еще жива и едина. Ты мечтал о любви – тайной, незаконной, настоящей, какую никогда не сможет подарить тебе представительница Династии хотя бы из-за крови своей – жадной, горячей и знатной. Я бы дала тебе желаемое – покой, уютный дом, куда ты можешь прийти с тем, что у тебя на душе, и высказать, семью. Никто бы не дал, только я, я одна… Ибрагим. Что ты мне дал взамен? Мимолетные мгновения счастья – перед тем, как обрушить с небес на землю и оставить там лежать в пыли вместе с единственным, последним напоминанием о нашей любви – ребенком. Не забудешь меня, Ибрагим? Твою Хатидже, супругу твою и мать детей твоих? После всего, что мы пережили, через что прошли – и ради чего? Ради этих мгновений, когда умываюсь я собственными горькими слезами днем и ночью, а вы покоитесь в холодной бездушной земле, и она поглощает вас – постепенно, поэтапно – полностью. Судьба решила, что ей вы нужнее, нежели мне. Ты обнимал меня, и мне казалось, что я сгораю подобно бабочке, чьи хрупкие крылья обжигает наша любовь; ты целовал меня, и я тонула, точно в водовороте, точно поцелуи твои были солеными морскими волнами, а я – парящей над ними чайкой, но море высохло – его высушили люди, самое бездушное чудовище из всех, что встречается на этой земле – и чайка падает вниз на иссохшуюся землю, погибая. Ты читал мне вслух «Тасаввурат», ты дарил мне украшения; при тебе они были свидетельством любви, после тебя стали пустыми яркими стекляшками, которые могут лишь напоминать о наших чувствах, но не способны вернуть мне самого тебя. Изо дня в день повторяю я как молитву: за что судьба разлучила нас? Ей угодно было уничтожить тебя, она не уничтожила нашу любовь. Ей угодно было убить тебя, почему она не убила и меня тоже, оставив страдать здесь за нас обоих? За какие грехи, Ибрагим, я так сильно люблю тебя? Не забудешь меня, Ибрагим? Где бы ты ни оказался, в какое бы пламя адово не забросила твою изгнившую в мусульманском рабстве судьба? А она забросит, будь покоен, ведь каждому из нас на том свете воздастся по заслугам… ты сильно задолжал судьбе. Мы оба, Ибрагим. Оба – навсегда рабы, оба – навсегда ее должники, вынужденные всю жизнь отрабатывать долг своим горем и слезами, но первое не способно сломить наши спины снова, как не смогло и рабство, а второе – мимолетно – уходит в землю и там исчезает навсегда. Наш хребет идеально прям, он тверже скалистых пород; наш ум остер, он острее ятаганов янычар; наши судьбы навсегда переплетены вместе, как волосы Настасьи из Рогатина в длинной тугой косе, ничто не заставит их разойтись прочь – только смерть. Хатидже сотрясает рыданиями весь Стамбул и кусает в отчаянии губы, которые ты никогда более не поцелуешь; я смотрю на нее с высоты султанши, с высоты единственного самого близкого нашему повелителю человека, и на этой высоте место есть лишь для одного – ты понял это, Ибрагим, когда я столкнула тебя вниз. Теперь ты тоже там внизу – вместе с глупышкой Нигяр, растоптанной твоим предательством (она называет это так, хотя разве возвращение к семье султанши – предательство? Я бы сказала – умный поступок), и с нервной Хатидже, растоптанной твоей гибелью. Тех, кто однажды уже был растоптан рабством и вырван из него, ничто не повергнет на пол, ничто не разобьет. Ты всего лишь вернулся домой, к истокам, ведь никогда и не поднимался над своим положением раба по-настоящему. Однажды и я там окажусь, но прежде вдоволь полюбуюсь на твою агонию. Ах, Ибрагим, наверное, ты проклинал меня перед смертью. Наверное, твои карие глаза наливались кровью и горели от ненависти ко мне. Мои воспоминания – ностальгия, ведь во всем этом дворце никто никогда не сможет понять меня так, как ты, ведь никогда ничья любовь мне не заменит твою ненависть, ведь никогда не захочется мне поцеловать ни одного мужчину так сильно, как жаждала я воткнуть ятаган – по самую рукоятку – тебе в сердце и наблюдать, как жизнь покидает твое тело вместе с кровью… твоя кровь – какая она? Такая же черная и лживая, как твоя душа? Или – как наша? Ведь мы – одной крови. Она связала нас своими черными лживыми узами, которые не перережут ни ятаган, ни любовь твоей милой Хатидже-султан. Узы крови – крепче. Крепче всего на свете. Они и рушат все. Ах, Ибрагим, наверное, ты ревновал султана ко мне. Он проводил все свои ночи в разговорах с тобой, а потом появилась я. И мои сладкие поцелуи оказались ему важнее твоих умных речей. Ах, Ибрагим, ты ведь сам привел меня в гарем к повелителю. Теперь там, где бы ты ни оказался, - не забудешь меня, Ибрагим? Не забудешь свою Настасю из Рогатина, Хюррем, - Роксолану, султаншу твоей жизни?