13.
25 мая 2021 г. в 14:00
Егор впервые увидел ее летом 1939 года. Его тракторная бригада, в которой он был самым молодым трактористом, была прикреплена к землям колхоза, в котором она уже работала. Увидел мимолетом и понял, что вот, это она, та самая. Единственная. На всю жизнь. Он пахал поле под картошку, а она, совсем девчонка еще, в отряде с другими, сажали. Выделялась из всех, и не потому что одна была в ярко-желтой косынке на голове, подходившем больше для гуляний, нежели для сельхоз работ, а просто потому что была особенная. За гулом трактора он не слышал, а только видел, как двигаются ее губы, что-то говоря, а подружки ее заливаются в смехе от каждого ее слова. Но смех не мешал их работе. Ее лицо тут же могло стать серьезным, если кто-то вздумал оторваться. Она, не смотря на свои малые лета, была звеньевой лучшего звена колхоза.
Его же она увидела впервые уже летом. Вечером в ночь перед Ивана Купала, после окончания работ на полях, молодежь, в том числе с приезжими, не местными рабочими, среди которых был и Егор, собралась на поляне у реки. Жгли костры, что было светло как днем, в горелки играли, кошки-мышки бегали, вальс танцевали, хороводы водили, песни пели. Она была звонче всех, быстрее всех. Но Егор поймал ее. Стояли глядя друг на дружку широко распахнув глаза, тяжело дышали от быстрого бега. Когда он уже подумал, что она никуда не убежит и опустил руки, она хихикнула, и тряхнув длинными волосами, хлестнув ими по лицу парня, кинулась в сторону реки, только голые пятки в темноте и сверкали. Потом девки вооружились плести венки (символ девичества), да по воде их пускать. Ее венок был самым красивым и добротно сплетенным из диких трав и цветов: папоротника, ежевики, ивана-да-марьи, василька, веток дуба и берёзы. Как и положено, собрала по утренней росе не меньше двенадцати видов растений.
Как кораблик судьбы, спустила она свой веночек на воду и глядела, как тот поведет себя на водной глади. Ведь как говорилось: отправится в дальний путь - отлично! Значит свадьба не за горами. Чей венок дальше всех уплывет, та счастливей всех будет. Удастся разглядеть, к какому берегу цветочно-травяной «кораблик» прибился, значит, с той стороны и жениха ждать. Парням не возбранялось подключаться к гаданию. Поэтому Егор первым ринулся вылавливать заветный венок. Поймает – значит, сложится у них. Главное не ошибиться и найти венок той, о которой сердце страдало. В темноте купальской ночи это ох как непросто было сделать. Но Егор выловил, и тот самый. Правда, пришлось для этого залезть по пояс в ледяную воду родниковой реки.
Стуча зубами то ли от холода липнувших к ногам брюк, то ли от волнения, он подошел и встал перед ней, держа двумя руками свою добычу. Думал, испугается, убежит. Не испугалась и не убежала. Мягко улыбнулась, взяла из рук венок, да на голову ему надела.
– Ну пойдем, – голос ее звучал чище любого ручья.
– Куда?
– Через костер прыгать, – передернула острыми плечиками она. – Последнюю проверку пройти надобно.
Она взяла его за руку, и опрометью побежала к догорающему костру. Егор знал, зачем это. Если во время прыжка их руки останутся вместе, то считали, что это явная примета их будущего брака. Он не расцепил руку, и она не расцепила.
Молодежь разбивалась парами и разбредалась по всей поляне, таясь за ближайшими деревьями: отовсюду слышались сдержанный девичий смех. Ведь основной интерес этих гулянок на берегу был не потанцевать (хотя и это тоже), а дела сердечные. Выражались они в приглушенных словах, тайных поцелуях, да сценах ревности. В тот первый вечер не было не поцелуев, да ничего не было, и было всё одновременно. Они молча сидели под березой и смотрели на тлеющие угли, оставшиеся от большого костра, прижавшись плечом к плечу. На следующий день Ивана Купала она сплела уже два венка – для себя, и для Егора. И по воде пускали два веночка вместе. Когда они поплыли рядышком, она сжала руку Егора, нежно заглянув в глаза. Значило это, что пара их крепкая, с последующим замужеством.
А пока она поднялась на ноги, отряхнула длинную рубаху от пыли и травинок, и сверху посмотрела на Егора.
– До дома проводишь?
Шли опять молча. Егор потом вспоминал, что они вообще пара немногословная была – слова на ветер не бросали, не ругались, понимали друг друга без слов. Да и не нужны они им были. Они сердцем все чувствовали. Нет, не так: у них были одни чувства на двоих.
Тогда он первый раз увидел ее дом. Небольшой, по сравнению с родительской избой, с тремя елями, посаженными перед окнами. Егор снял с головы венок, который будто прирос к ней, и хотел было отдать девице, но она покачала головой:
– Он теперь твой.
И неторопливо повернувшись, пошла к калитке. И только сейчас Егор понял, что не знает даже имени ее.
– Звать-то тебя как?
– Надя, – оглянулась она. – Меня Надей звать, Егор, – и скрипнув дверью, пропала.
Егор только через пять минут понял, что не говорил, как его звали.
Они и зимой часто встречались, а летом и вовсе работали вместе в поле. Егор как узнавал, на каком поле Надя его работала, тут же выбивал себе наряд туда. Она была юна, чиста, невинна. Когда они встретились в первый раз, ей было всего шестнадцать. Девчонка совсем. Егору было немногим больше – девятнадцать. Но он был уже мужчина, и чувствовал ответственность за нее. Он хотел, чтобы она подольше оставалась такой, поэтому дальше долгих разговоров с несмелыми поцелуями дело не заходило. Егор не хотел торопиться. К тому же впереди его ждала армия на целых три года. Он всей душой хотел, чтобы она ждала его возвращения, но просить о таком не смел. Впереди еще было время, и Егор предпочел не думать об этом, а радоваться каждому дню, проведенному рядом с его Надеждой. Больше всего ему нравилось слышать о ее планах.
Надя мечтала стать учительницей, как и ее мама. Она окончила семь классов, все на «отлично», была примерной комсомолкой. Но пока ей приходилось работать в колхозе с утра до ночи, отрабатывая трудодни за семью: отец ее был хромой, и полноценно работать, наравне с другими мужиками, не мог. Поэтому не боясь, Надя, единственный ребенок в семье, работала в колхозе. Но не оставляла свою мечту: читала книжки, готовилась к поступлению в училище, или на крайний случай, для прохождения курсов. А еще она хотела в столицу.
– Вот представь, поедем в Москву, своими глазами увидим там всё как устроено! – восторженно фантазировала она, покачивая босыми ногами, свесив их с мостика в реку. – Сходим на Красную площадь, Ленина увидим! А может, даже и Сталина! Интересно, какая там жизнь? Наверняка другая. Заживем!
– Это ты насовсем туда собралась? – спросил Егор, махнув рукой, отгоняя от них голодных комаров.
– Только если с тобой, – совершенно серьезно сказала она. – А если не захочешь, да ну ее тогда, Москву эту. Чего это мы там не видели…
В Москву они так и не поехали. Да и учительницей Надя так и не стала. Они были вместе уже второй год, все знали об этом, и Егор оставался верен данному себе слову: хранил Надину чистоту. А она уже не была ребенком, и рассказов повзрослевших подруг наслушалась. Как-то приехал Егор, вечером собрались на вечерке, а она от него нос воротит, не разговаривает. Стал допытываться, что случилось. И тут заявила:
– У тебя там, дома, другая есть, да?
– Это ты с чего взяла? – Егор даже оторопел. Это была их первая ссора.
Надя покраснела, смущенно опустила голову. Запыхтела.
– Ну а как же тогда еще? У всех парней в твоем возрасте это… Ну… Женщина есть, к которой он ходит... А ты со мной год за ручку только ходишь.
В тот вечер Егор не знал, смеяться ему или плакать. Не один час ее убеждал, что любит только ее, и нет никакой другой «женщины». Пытался объяснить, что не хочет торопить ее, хочет, чтобы она подольше с детством не расставалась. Кажется, убедил. Но ненадолго.
Приближался сорок первый год. Год двадцатиоднолетия Егора, а значит, год его ухода в армию. Надя категорично заявила, что если он на ней не женится до армии, то она ждать его не будет, и только он уйдет, выйдет замуж за первого встречного. Назло говорила, шутя, но с полной серьезностью и даже злостью на лице.
– Мужненой женой ждать хочу! Чтобы никто сказать ничего не посмел, в сторону косо не посмотрел! Чтобы каждому, кто подойдет, сказала: вот муж с армии вернется, вот он вам покажет!
Егор сдался. Не сказать, что не был рад этому, но все равно все вышло по ее, Надиному, а не по его. После Крещения, в январе сорок первого, Надя и Егор пошли в сельсовет, да расписались. Родителям, вопреки устоям и правилам приличия, сказали уже после. Ульяна Матвеевна охала, и переживала, что как так, без родительского благословения, без свадьбы. Родители Егора восприняли новость о женитьбе младшего сына спокойнее, особенно услышав, что молодые, вопреки традициям, жить планируют в доме жены. Отреагировали нормально. Понимали, что у них еще два сына того и гляди жен в дом приведут, а там дом пустой, одна дочь. Так и уехал Егор из отчего дома, в который вернулся только спустя шесть лет.
Говорят, что женщина наверняка знает, когда беременеет. Чувствует этот момент. Егор никогда не спрашивал об этом Надю, почувствовала ли она это, но сам точно знал день. День, когда Надя, как говорили старухи в селе, «понесла». А через месяц она подтвердила его мысли. Шепнула ночью, лежа в кровати:
– Мне кажется, у нас ребеночек будет.
Егор был бы самым счастливым человеком, если бы не тревога. Его могли забрать в армию в любой момент, а как теперь Надя одна, без него, да еще с ребенком? Вернется, а дитю уже почти три года, считай, взрослый человек, и тут на тебе! Дядька какой-то пришел, и говорит, что батя! Егор, вернувшись с фронта, и познакомившись с шестилетней дочерью, часто вспоминал те свои страхи, и думал, как был наивен и глуп. Не того боялся.
В армию еще не забрали, живот Нади уже начал округляться, когда пришла страшная весть: война. В первые месяцы было сделано три призыва. Набирали по пятьдесят человек. Егора забрали во второй, в середине июля. В тот день он старался не смотреть в зареванное лицо Нади, которая положа руку на живот кружилась по избе, собирая в мешок какие-то вещи, большинство из которых навряд ли когда-то ему пригодится. Егор старался и не говорить с ней. Боялся, что заплачет сам. Первый раз после того, как отец отходил его розгами в пять лет, после того, как он выпустил из загона овец, а те убрели на другой конец села, за девять километров. Тогда он не знал, что видел Надю последний раз.
В райцентр, где был пункт сбора и распределения, предстояло идти пешком, все двадцать пять верст. Под громкий вой баб, матерей, дочерей и жен, их полсотня двинулась в путь от крыльца сельсовета. Тогда было очень солнечно. Провожали до конца села. Там толпа начала расходиться, некоторые замирали на невидимой границе, со слезами на глазах глядя вслед солдатам. Но Надя упрямо шла дальше. Опыхиваясь от жары, уже запутываясь от усталости в ногах, но не останавливаясь.
– Возвращайся, – шикнул на нее Егор, идя в строю с краю. – О дите подумай.
Все равно шла, без остановки шмыгая носом. Руку держала внизу живота. Не выдержав, Егор вышел из строя, не слушая брани сопровождающего, схватил Надю за плечи, легонько потряс.
– Домой иди. Себя и дитя береги. А мы немцев быстро побьем, и вернемся. Соскучиться не успеешь.
Поцеловал в лоб и бегом бросился догонять строй. Не обернулся. Не видел, как Надя стояла столбом, глядя на яркое солнце, в свет лучей которого уходил его призыв. Стояла и смотрела, пока они совсем не пропали из виду. Егора она больше не увидит.
