Вера. Надежда. Любовь.

      Юрий Леонидович и Вера еле убедили Серафиму Андреевну не провожать их, и, надо признаться, далось это им с трудом. Женщина рвалась на вокзал.       – Фимочка, какой вокзал? – успокаивал ее Юрий Леонидович, забирая из ее рук пальто и вешая на крючок назад. – Там опять пошел снег, да и как ты будешь одна добираться назад ночью? Нет, это исключено.       Серафима Андреевна стояла, и обиженно смотрела на собирающихся в дорогу родных. Ее нижняя губа как-то по-детски вздрогнула, а глаза налились слезами.       – Серафима Андреевна, миленькая… – вдруг замерла на месте Вера.       Женщины вдруг расплакавшись крепко обнялись, чем повергли в смятение Юрия Леонидовича, который уже пристроил на лысеющей макушке шляпу, как завершение образа.       – Девочки! Ну что за сырость! Вера! И ты туда же! Давай, мы опаздываем! Что же вы, будто навек прощаетесь!       Заставив себя оторваться от такой теплой и домашней Серафимы Андреевны, Вера вышла из дома. Она уже не видела, как Серафима, прижимая левую ладонь, с зажатым в ней носовом платке, к груди, правой осенила крестным знаменем спину родных. Юрий Леонидович шел за ней следом, неся в одной руке чемодан Веры, а во второй свой портфель. Под окнами их уже ждала «Победа», единой для всех машин раскраски: серый низ и светлый верх с неизменными серыми шашками на кузове, заказанная в одном из трех московских таксопарков Юрием Леонидовичем в честь такого знаменательного события. Багажа было немного, поэтому чемодан лег сзади на кресло рядом с Верой, а сам академик разместился спереди, рядом с водителем.       Едва дверца за Юрием Леонидовичем захлопнулась, как шофер включил таксометр, и фонарик, укрепленный на лобовом стекле сменил зеленый цвет на красный. Значит, такси только подъехало, и совсем их не ждало.       – По какому маршруту хотите поехать? – трогаясь с места, спросил шофер.       Первое поколение послевоенных таксистов было из людей, хлебнувших горя, и те немногие радости, которые они получали в мирное время, делали их счастливыми. Понятие совесть, честность и ответственность не были для них пустым звуком. Именно поэтому при посадке пассажира они всегда спрашивали, по какому маршруту пассажир хочет ехать, так как, если этого не сделать, то обязательно скажут, что везли самым длинным маршрутом, чтобы больше заработать. А при расчете всегда называли, сколько на счетчике, и всегда давали сдачи, если платили больше, но редко кто ее брал.       Шофер был в ушанке и тулупе, потому что зимой в «Победе» была фактически та же температура, что и на улице, так как на этой серии «Победы» отопителя не было. Этому свидетельствовало заднее окно, замерзшее насмерть (да и боковые уже начинали). В «Победе» Роберта было тепло – она была более позднего поколения, и отопление в ней работало. Только узнав о том, что Вера уезжает в сопровождении Юрия Леонидовича, речи о том, что Роберт поедет провожать невесту, даже не было. Да и Вера не настаивала.       Юрий Леонидович и шофер, не успев тронуться с места, уже во всю говорили, словно были знакомы всю жизнь. В первую очередь узнали друг у друга, кто, где и кем служил в войну. Война объединяла.       – Пассажиры вообще народ очень интересный, и с разным настроением садятся в машину, – бодро принялся рассказывать шофер, довольный тем, что ему попались слушающие пассажиры. – Его, настроение-то, нужно учитывать, ведь в зависимости от настроения как пассажира, так и водителя, зависит удовольствие от поездки, – мужчина со знанием дела даже поднял вверх указательный палец. – Часто к нашему брату относятся как к хорошему знакомому, товарищу по поездке, и делятся своими радостями и печалями, рассказывают и о семейных делах, о работе, о жизни. Но иногда, конечно, пытаются спровоцировать на разные нарушения. Вообще, нам приходится быть мозгоправами, чтобы вот так вот определять пассажиров. В такси только кажется, что работать легко! Крути баранку и всё, скажете! Ан нет. Еще, работая в такси, нужно очень хорошо знать жизнь города, где и когда бывает больше пассажиров.       – Например? – услужливо поинтересовался Юрий Леонидович, не отрывая взгляда от дороги.       – Например… – задумался шофер. – Например, когда идет выписка из больниц, когда в каком театре заканчиваются спектакли, закрываются рестораны, но это уже несколько сложнее, так как эти клиенты уже подвыпившие. Надо знать, когда подъехать к рынкам и универмагам, которых в Москве сейчас развелось матушка-роща! Время прихода судов на речные вокзалы, прилет самолетов, не говоря уже о расписании прибытия поездов…       Вера в пол уха слушала этот разговор. Ее мысли были уже далеко за пределами столицы. Она думала о том, с какими людьми ей придется познакомиться, какое настроение будет у них, понравится ли она им и они ей, поладят ли, где она будет жить… Полное отсутствие информации пугало… С ней, едва Вера пришла в себя в госпитале, рядом всегда был либо Юрий Леонидович, либо Серафима Андреевна. А сейчас, к своим примерно тридцати годам, Вера впервые должна была остаться одна. Наедине с собой и жизнью.       Юрий Леонидович не взял с разговорчивого водителя сдачи. Он пытался их проводить до перрона, но академик отказался, понимая, насколько важно было сейчас шоферу поймать клиента, чтобы не ехать впустую. А конкуренция была мощная – отовсюду слышались мужские выклики «Такси!».       Все расходы и заботы по командированию Веры в неизвестном для нее направлении, взял на себя Юрий Леонидович. Поезд вез их не до конца, и ранним утром у них должна была быть пересадка на другую ветку. Ну а пока их встретило гостеприимством четырехместное купе, с установленными углом подушками на полках, облаченными в белоснежные накрахмаленные наволочки. В вагоне было тепло, и отогрев заледенелые в такси ладони, Вера сняла пальто и повесила на крючок. На столике стояла горящая, под зеленым торшером, лампа, на полу простирался шерстяной, с ярко-красным рисунком, ковер. Обе нижние полки были за ними, но свою Вера уступила мужчине попутчику, одного с Юрием Леонидовичем возраста. Как выяснилось, он был командирован из Минфина СССР для проверки в один из заводов на Кубани. Далее по обыкновению пошли разговоры о военных годах, послевоенных, о политике, партии, поэтому Вера забралась на верхнюю полку, отвернулась лицом к стене, подобрав к груди колени, но даже не пыталась заснуть, чувствуя, что это бесполезно. Уже за полночь деятели на нижних полках утихли, и захрапели, один заливистее другого. А Вера так и слушала размеренный стук колес о рельсы, покачиваясь на полке синхронно с вагоном.       За окном еще не рассвело, когда в купе заглянула проводница, растормошила разоспавшегося академика, предупреждая, что скоро их станция. Потирая глаза, Юрий Леонидович хотел было разбудить Веру, но она уже ловко, и совершенно бодрая спрыгнула с полки и расправила платье. Взяв чемоданы, они вышли, тихонько прикрыв за собой дверь, не попрощавшись с по-прежнему храпевшим минфиновцем.       Здесь, на той промежуточной маленькой станции, было уже значительно холоднее, чем в Москве. Юрий Леонидович сказал, что там, куда они едут, должно быть еще более холоднее. Вера попыталась представить в голове карту СССР, но по всему выходило, что область, куда направлялись они, была как минимум на одной широте с Москвой, а то и южнее. Так и не поняв, почему там будет холоднее, Вера тряхнула головой, и посеменила следом за академиком в обветшалое здание вокзала. Там в любом случае было потеплее.       В следующий поезд они сели уже через час. Точнее, это была электричка – с деревянными и холодными скамьями. Но зато она шла прямиком до станции рядом с райцентром, где их должны были встретить. Юрий Леонидович выяснил еще в кассе вокзала, что пути им осталось два с половиной часа. Спрятав руки в рукавах пальто, вжав шею в плечи, Вера забилась в угол скамейки, развернув лицо к стеклу, от которого тянуло холодом. Но она готова была терпеть его, любуясь видами за ним. Растерев на замороженном стекле небольшой кружок, она смотрела на природу, невиданную ею до этого момента. В тусклом, голубом свете только-только прорезающегося нового дня она видела леса и снег. Огромное количество снега, которым было покрыто абсолютно все вокруг. Березы, которые стали особо заметны на этом фоне, оголились и их одновременно хрупкие, и сильные ветки, прогнулись под тяжестью налипшего на них слоя снега. Компанию березам составляли величавые, и совсем молоденькие сосны. Но они не затмевали своих белых соседок контрастом цвета – их тоже укутывал снег, уютно улегшийся на мощных лапах. Вера встрепенулась, когда увидела совсем не далеко от путей замершее на месте рыжее пятно – лисица, вскинув мордочку вверх, словно провожала взглядом, наставляла людей, ехавших на этом поезде. Когда Вера в возбуждении от увиденного притянула Юрия Леонидовича к стеклу, лиса уже скрылась за ближайшими деревьями.       Непроглядные леса чередовались с бескрайними полями, покрытыми снегом, как набитым пуховым одеялом. Только кое-где из-под него одиноко выглядывали неубранные по осени колосья. На пути попадались и совсем крошечные деревеньки, представляющие собой разрозненные, покосившиеся от времени и отсутствия должного ухода, домики, которые гнездились в сугробах. Вера с тоской подумала, что ей предстоит жить в одном из таких.       Как и обещала кассирша, через два с половиной часа, когда от холода Вера уже не чуяла пальцев на ногах, они с Юрием Леонидовичем спрыгнули с высоко поднятой ступеньки прямо на землю, покрытую толстым настом снега. Хлопнув дверьми за их спинами, электричка, продолжила свой путь. Оглянувшись по сторонам, переступая рельсы путей, московские гости двинулись по направлению к серому домику, из трубы которого вился черный дым – это, видимо была сама станция. Зайдя внутрь, они смогли оглядеться только когда пар вокруг них опустился. Избенка была набита людьми – кто-то ждал поезда, кто-то наоборот, только приехал, но все ютились здесь, прячась от колючего мороза. Вытянув шею, Юрий Леонидович осмотрелся, выискивая знакомое лицо в толпе.       – Тарас Михалыч! – крикнул он, подняв руку вверх.       К ним сквозь толпу уже пробивался низкий, кругленький, в кругленьких, как и он сам очках, уже не молодой мужчина, но однозначно моложе академика, в тулупе, подбитом овечьей шерстью.       – Юрий Леонидович!       Расплывшись в улыбке, Тарас Михайлович совсем не по-уставному, так сказать, скреб академика в объятиях, что последнему пришлось даже пригнуться к земле. Отпустив из рук Юрия Леонидовича, встречающий поправил шапку-ушанку, сползшую ему на лоб.       – Я думал, уж и не свидимся никогда. Доктор, как же я рад Вас видеть!       – Тарас, – по-простому обратился к нему академик, – это Вера, моя приемная дочь. Я говорил тебе о ней.       – А, да-да! Это ей мы обязаны встречей. Это она-то писательница?       Девушка нерешительным кивком подтвердила, сама не зная что.       – Вера, это Тарас Михайлович – секретарь местного райисполкома.       Вера выпучив глаза смотрела на этого, немного комичного секретаря, и не верила своим глазам. В столице все, кто имел хоть малейшее отношение к власти, были строги, вечно нахмуренные, в отутюженных костюмах, чувствовавшие себя вторыми, после вождя. А здесь перед ней стоял Тарас, в валенках по колено, в постоянно сползающей на глаза шапке. Да еще и сам лично встречавший на какой-то заброшенной станции какую-то Веру, хоть и в сопровождении с академиком.       – Не думал, что ты сам нас встречать будешь, – судя по выражению лица Юрия Леонидовича, он был рад встрече не меньше секретаря. – Сам секретарь райисполкома…       – Да где бы я был, секретарь, если бы Вы меня тогда, в сорок втором, с того света не вытащили! Как же я обрадовался, когда Вы мне написали!       – Да, кто бы из больных в госпитале мог было думать, что из-под них утки будет выносить сам секретарь райисполкома! Тарас Михайлович, Вера, когда оправился после ранения, какое-то время еще оставался в госпитале, и помогал там…       – Ну полно, поедемьте! – видимо, разговор об утках несколько смутил секретаря. – Дорога не близкая, успеем языками почесать.       Услышав, что им снова предстоит дорога, да еще и не близкая, Вера готова была завыть в голос. А то, что секретарь был любителем «почесать языками», она почему-то поняла сразу. В итоге, не проронив ни звука, боясь, что если откроет рот, все услышат клацанье ее зубов, Вера снова вышла на мороз следом за мужчинами. За углом станции их ждала «Эмка» – машина еще довоенного времени. Не смотря на не новизну, выглядела она опрятно, и блестела черной краской на морозе. Завидев приближающегося секретаря, шофер за рулем замельтешился, в попытках завести автомобиль. Получилось у него со второго раза.       – Что ты вошкаешься? – крякнул Тарас Михайлович, не без труда залезая на переднее сидение. Мало того короткие ноги, так еще тулуп сковывал его движения. – Поехали давай! Видишь, люди зябнут!       Едва автомобиль отъехал от станции, Тарас Михайлович объявил планы:       – Мы сначала заедем в Возрождение, нам всё равно по пути, там покормим вас в заводской столовой, вы же наверняка голодные. Не подумайте! В ней очень добротно кормят! Я сам любитель там пообедать. А потом поедем в колхоз. Там познакомлю вас с председателем колхоза, вот такой мужик, – Тарас красноречиво поднял вверх большой палец, выпирающий из кулака, – он определит на постой, я его уже предупредил. Определим Верочку, и рванем назад. Как раз на последнюю электричку должны успеть. Только, Юрий Леонидович, не обессудьте, провожать Вас уже не поеду.       Бессонная ночь и холод давали о себе знать – Веру клонило в сон. Тяжелые веки то и дело накрывали глаза, и она с трудом помнила, что было за стеклом. Заставила она себя раскрыть их только когда дорога стала непривычно ровнее, а ее с обеих сторон облепили домики, значительно лучше по состоянию чем те, что она видела на станции и по дороге к ней. Проехав по дороге, им на встречу даже попадались грузовики, нагруженные снегом, автобус, одна машина, точная копия той, на которой ехали они.       Вера сразу поняла, когда они доехали до центра этого маленького городка – маленькие, деревянные дома пропали, и появились двухэтажные из белого камня, видимо только-только построенные летом, и добротные двухэтажные деревянные. Небо за ними разрезала целая батарея красных высоченных труб, из которых в морозный чистый воздух тянулся черный дым.       – Это наш завод, – не без гордости протянул Тарас Михайлович. – Старейший в нашей стране завод по производству стекла и хрусталя.       Машина остановилась на просторной площади перед длинным, наверное, в сотню метров, если не больше, рыжим трехэтажным зданием, стоявшее исполином здесь. Завод и его цеха скрывались за его широкой спиной и бетонными плитами, следовавшими следом. Центр здания заводоуправления выделялся – острый козырек, с часами под его углом, над вторым и третьим этажом подпирали восемь белоснежных колонн, а над самим козырьком была небольшая молчавшая колокольница. Она не имела ничего общего с православием и храмом, а служила исключительно для созыва работников (хотя сейчас ей наверняка уже никто не пользовался). Выйдя из машины перед небольшой железобетонной скульптурой Ленина, установленной на трехъярусном пятигранном пьедестале, Вера осмотрелась. Справа неподалеку виднелась небольшая замерзшая речка, а на том берегу, на пригорке, развернулся целый поселок из однотипных домиков, построенных рядом друг с другом. Наверняка, это были дома работников этого завода.       Кряхтя, Тарас Михайлович выбрался из машины, и остановился рядом со столичными гостями, которые раскрыв рты смотрели на строения, не вписывающиеся в общий ансамбль провинциального городка.       – Ну? Красота, правда же? – как довольный хозяин, он развел руками по сторонам. – Вот она, мощь Союза, всего советского народа! Завораживает, не так ли? Именно отсюда выходили глаза всего фронта.       – Глаза? – переспросила Вера.       – Глаза, Верочка, – Тарас Михайлович даже расправил плечи, готовясь хвалиться. – До революции здесь изготавливали высокохудожественные изделия из стекла и хрусталя, которые шли за рубеж, на выставки всякие. После революции завод национализировали, и он перешел на выпуск простой стеклянной бытовой посуды. Но такой мощи не дали бесцельно прозябать: на завод начали поступать госзаказы – для театров, для метрополитенов. Так что, Верочка, Вы наверняка видели у себя в столице творения наших возрожденских мастеров! А когда пришла война, уже в августе на ту же станцию, на которую сегодня приехали вы, прибыли работники Ленинградского завода, а в октябре и Изюмского завода оптического стекла. Так наш завод по изготовлению простой посуды и плафонов перепрофилировали на выпуск оптики: стекла для биноклей, панорамы, призмы прицелов для танков, пулеметов, снайперских винтовок. Эх, вот тогда кипела работа! Надо же было перестраивать работу, учиться заново, прибывшим заводам прижиться, найти общий язык друг с другом. Печи-то были непригодны для варки оптического стекла! У нас и музей имеется! Мы Вам даже допуск туда организуем. Так что, может, здесь останетесь? Здесь есть о чем рассказать и книгу написать.       Признаться честно, Вера уже подумала об этом. История действительно стоила внимания. Но сворачивать с намеченного пути, так и не доехав до конечного маршрута, не хотелось.       – Может быть…       – Вера! – вдруг неожиданно ахнул Юрий Леонидович.       – Может быть потом, – поспешила оправдаться она. – Может, получиться быстро собрать материалы в колхозе, а потом провести несколько дней здесь. Поговорить с рабочими, посмотреть как это всё работает изнутри. Если Вы, конечно, поможете…       – Да как не помочь-то! – щеки Тараса нездорово заалели от такой новости.       – Вот ты жук, конечно, Тарас! – академик никогда не подбирал слов и выражений, вне зависимости от того, с кем говорил. – Переманиваешь девочку, чтобы она о твоем детище рассказала!       – Да что Вы! – замахал руками секретарь. – Я просто предложил! Интересно ведь! А по поводу детища – так все колхозы, и плохие, и хорошие, отстающие и передовые, тоже мои дети. Но Вы поедете в лучший! Но только после плотного обеда.       Заводская столовая, двухэтажная и деревянная, стояла на площади отдельно от здания заводоуправления и всего, что относилось к заводу. Так что желающим подкрепиться рабочим, приходилось покидать территорию, минуя проходную. Но обеденное время прошло, и в столовой секретарь в сопровождении со своими гостями, оказался один. Его водитель, хиленький парнишка, сел у самого входа, а сам Тарас с Верой и академиком сели за большой стол у окна. Их ждали: расторопные повара словно расстелили скатерть-самобранку перед ними. Секретарь не врал: было безумно вкусно и сытно. А может быть все дело было в том, что последний раз Вера ела стряпню еще Серафимы Андреевны.       – Ну что, в путь? – Тарас Михайлович промокнул запачканные губы салфеткой, и затем хлопнул ладонями по столу и шумно поднялся.       Вера только-только отогрелась в столовой, и снова ее окружил холод. Но сытый желудок успокаивал. Разговоры Юрия Леонидовича и Тараса Михайловича стали менее оживленными, за стеклом начинала опускаться метель, и словно убаюканная ею, Вера заснула, склонив голову на спинку кресла. Разбудила ее ладонь академика, мягко опустившаяся на ее колено, слегка тряхнувшая ее.       – Вера, мы приехали.       За стеклом разбушевалась метель, что девушка не могла разглядеть все вокруг. Но чувствовала, что ехали они по дороге неровной, отчего машину, и следовательно и ее пассажиров, то и дело подбрасывало. Щурясь, Вера до боли вглядывалась в пейзаж за стеклом. Разглядеть удавалось только симпатичные, старые и новые деревянные домики, реже – хаты-пятистенки (построенные из дерева, обмазанные белой глиной, побеленные, покрытые соломой и рогозой), покрытые четырехскатными крышами и украшенные оконными наличниками с резьбой по дереву. Они очаровывали Веру больше всего: ажурные, совсем простые, с узорами, кажется, даже на одном из домов она увидела вырезанных голубей. Сами дома были в инее. Кирпичных и двухэтажных зданий не было, дороги, скрытые под платом снега, были грунтовые. Путь, накатанный санями, даже без солнца блестел, был скользок. Миновав несколько поворотов, «Эмка» секретаря райисполкома остановилась перед большим для деревни домом, возможно, бывшей усадьбой местных помещиков или купцов, над которым сейчас трепетало красное знамя.       – Правление колхоза, – сообщил и так очевидное Тарас, выбираясь из машины.       Временами метель стихала, притаившись, а через мгновение набрасывалась с новой силой, а Вера невольно куталась в тонкое для суровой поволжской зимы пальто, озираясь по сторонам. Все, что она видела перед собой, начиная от стяга над старым домом, заканчивая березами, раскачивающимися под порывистым ветром, и распирающим грудь колючим морозным кислородом, очаровывало и казалось смутно знакомым.       Еще не разглядев ничего толком, Вера чувствовала и знала: ей был мил этот мир большого неба и тихих лесов.