Былая вражда

Торжественный парад, без ударов в барабаны и трубных звонких голосов, застыл в недоумении при виде свободного, несвязанного аркахара. Неописуемое удивление взыграло на каждом лицевом мускуле старого паладина. Препятствовать смел ему не просто чужак, коварно проникший в замок, но орк, да ещё заметил, откуда именно выходил. Не из алхимической лаборатории, стоявшей напротив залов Военного Совета, не со стен спустился, не из жилища богачей, переделанного на время для раненных солдат. Усы его седые дёрнулись в гневе, вынул живо из-за спины волнистый рудный меч, да оскалился жестоко, подобно хищному зверю пред нападением. — ЧТО ТЫ ДЕЛАЛ В ЛАЗАРЕТЕ С МОЕЙ ВНУЧКОЙ?! — осатанел Воин Инноса, голос хрипел и грозно срывался, — ЗАМЫСЛИЛ НЕДОБРОЕ, ОТРОДЬЕ?! — и вытащил из ножен двуручный тонкий прямой клинок. Зеницы орка кровили от встречи лицом к лицу с убийцей матери. Презрительно смолчав, Ур-Грох вооружился топором. Он прекрасно понимал — не выжить ему в схватке внутри крепости, но, быть может, зарубит заклятого врага, унесёт с собой на Тот Свет. Численный перевес был на стороне Хагена, но Ур-Грох нисколько не смутился. Поверженные браты смотрели на него изумлённые, застыли с ужасом в глазах. Хоть аркахары походили друг на друга лицами, но не могли не признать в смельчаке младшего сына Гор-Таша. Эх, если б только видел Гор-Таш, на какую глупость отважился его сын! Погубит понапрасну свою единственную жизнь! Гвардейцы немедля выхватили арбалеты, готовясь застрелить Ур-Гроха по первому слову коменданта, но Хаген жестом показал, что сам разберётся с орочьим шпионом. Внезапно предсмертное затишье нарушил звонкий юный девичий глас. Подобно океану, охладил он пыл всех, изумил пленников и Хагена… последнего дотоле изумил, что старый паладин едва не выронил меч из рук. — НЕТ! — кричала девушка в одном ночном платье, чем ненадолго смутила хагенских солдат, — СТОЙТЕ!!! — встала между аркахаром и дедом, — МИЛОРД! — обернулась к деду, — ГРОХ! — затем обернулась к другу, — НЕ НАДО! Это был не больной голос или предсмертный тон, но переливный звон, как весенний щебет птиц, радовавшихся окончанию зимних холодов. Даже при тусклом свете пылающих настенных факелов у арки Зала Советов, Хаген завидел во внучке значительные перемены. Её живой тон, розоватый цвет лица, движения без малейшей дрожи — всё говорило лорду без слов: «Она здорова! Излечилась от ужасного проклятия!» — УМОЛЯЮ! — вторила красавица после полуминутного всеобщего ступора, — ВАС ОБОИХ! — Что?.. — обомлел Хаген, словно потерял дар речи… Ангелина… живая, стояла перед ним, полная сил, голос её был звонок и могуч. Паладин сразу убрал меч за спину, приблизился к внучке, чтобы разглядеть как следует, не морок ли чей на него воздействует. Дотронулся до её румяных, полных молодой горячности, щёк, и даже сквозь стальные перчатки чувствовал Хаген это доброе тепло. Стариковские уста растянулись в несказанной улыбке до самых ушей, усы задрожали от поднимавшегося, едва сдерживаемого хохота — радости великой, встававшей из груди; а глаза едва сдержали слёзы искреннего счастья. — Вы… Вы все её видите, солдаты? — ахал над нею Хаген, словно над дражайшим цветочком. — ТАК ТОЧНО! — И это вовсе не морок? — спрашивал он с трудом, слабел его голос, а сердце стучало да грозилось вырваться из груди. — НИКАК НЕТ! — утвердительно выкрикнули солдаты. Промолчал пару секунд Хаген и крикнул «УРААА!!!» Подхватили рыцари и ополчение торжественный крик, передалась им вся радость, всё счастье, что испытывал в эту секунду их лорд. Хаген трепетно взял внучку за её тонкие плечи, взглянул в ясные зелёные глаза, и сердце пело от неимоверного восторга, будто видел какого-либо святого, иль же ангела небесного, посланного Инносом ему. — Не верю своим глазам. Верю… и не верю… Девочка моя… Как ж… Кто.? — втемяшилась лорду в голову мысль, как удалось исцелить внучку. — Жива.? — Жива, милорд! Прошу же, не губите меня снова! — печаль сорвалась с её нежных уст, и поразила она сердце паладинское. — Да как же это? Как можно, девочка моя.? Как можно губить тебя? — слабым тоном спросил Хаген, не понимавший, почему она так говорит. — Ты — для меня всё на этом свете; мой искромётный лучик солнца в этой жизни. Думал… — и тут не выдержало дедовское сердце, и хлынули слёзы по щекам паладинским, — Думал: уж с родителями встретишься на крыльях небесных… — прослезился впервые боевой ветеран. — Чудо случилось, Иннос услышал мои молитвы… УСЛЫШАЛ!!! — благоговейно крикнул он, и солдаты стояли, умилённые видом виденным. Аркахары даже оторопели, позабывали о чудно представившейся возможности попробовать дать дёру — ворота ещё оставались открытыми. — Никто… Ей-богу, никто не мог снять проклятие… Как? — Он! — вырвалась из родственных объятий Ангелина и подошла к Ур-Гроху, да так близко, что солдаты занервничали и подняли арбалеты, припёрли рукоятки к плечу и приготовились стрелять. — НЕТ! — выставила она ладони вперёд, — Он — не враг мне! Никому из нас! Его стараниями исцелилась я. Старый Маг Огня передал ему своё знание, — утерянный секрет целительства. — Да он был безумен, тот Маг! — выкрикнул один из солдат. — Чему тот старый пень мог научить… этого? — мотнул в сторону аркахара арбалетом. Из груди Ур-Гроха Ангелина услыхала внутренний рык, который всё тело упрямо сдерживало, не давая выйти наружу. — Нет, сын собачий! — возразил громогласно Хаген, не дёрнувшись с места, но готовый был отвесить мощную оплеуху беспечному солдату, — Мудрецом он был достойным, знал гораздо больше, чем мы все способны уразуметь, — затем развернулся к аркахару и оценивающе взглянул на него, — Должно быть, Старый Маг увидел в нём то, чего мы не смогли. То, что увидела моя внучка.  Он сделал пару шагов в сторону орка. — ОТСТАВИТЬ! — скомандовал паладин и солдаты разрядили, а затем убрали арбалеты и сложили клинки в ножны. Орки-пленники диву давались, глядя на боевого товарища. «Уж не руки ли они вздумали жать?» — задумались пленные аркахары, а среди них был неприятель Гор-Таша — грурхарт Барад. Его злобный, завистливый взгляд, обращённый на сына Гор-Таша чернел, подобно портящемуся молоку. — Предатель! — наконец басом по всему замку раздался тон Барада. Браты хранили молчание, но тем, кому мысль эта ещё не пришла в голову — так сильно было изумление — потихоньку стали склоняться к единственной, но точной оценке грурхарта. И их лбы от грузной мимики вырисовывали невидимо одно лишь слово: «ПРЕДАТЕЛЬ!» — Значит, тебя, своего врага, должен благодарить я за спасение моей внучки… — слова вставали у Хагена комом в горле, всё внутри противилось и колебалось, отвращение вызывало присутствие зелёной морды, ещё больше, что эти честные слова благодарности адресовывались той самой «зелёной морде», путь к которой преграждала родная кровь. — Клянусь честью паладина, я исполню всё, чего только пожелаешь. Всё, что в моих силах исполнить. Ради внучки. Недолго думал Ур-Грох, поразил всех своих братов словом решительным, достойным истинного вождя. В ту же минуту ослабела их злоба, у половины сошла на нет вскоре, поскольку услыхали они слова, честью подкреплённые. — Отпусти пленённых тобой братов, — смотрел он на своих соплеменников с жалостью человечной, с добротой, ибо воевать Ур-Грох воевал, но искренне не желал войны и не любил её. Конечно, солдаты, участвовавшие в разорении Неморы — это одно; но браты его готовы были воевать с каждым морра, независимо, провинился тот перед орками или нет. Не одобрял поведения особо буйных братов, что разграбили не так давно фермы мирных горожан, которые, может, и слыхать не слыхивали о действии здешних ополченцев и рыцарей. Это милосердие к невиновным людям и привело его сюда, стало превыше воинской чести и потому говорил такие слова, дабы честно желал искупить провинность перед отцом и братом за поступок свой — за подлый побег и помощь врагу. — Как? — зароптали солдаты-конвоиры, переглядками стреляли друг в друга недовольные. — У нас трофеев не будет? — Будет, — грозно возразил Ур-Грох, поглядев на жалких и жадных вояк, что подло, практически без битвы, схватили его товарищей. Он выступил вперёд, к Хагену. — Моя честь велит мне остаться с вами, стать вашим пленником… по добру им стану, не по принуждению. Знай же, старый паладин, что пленник твой — Ур-Грох, второй сын Гор-Таша, великого полководца в войне с вами! — этим ещё больше заставил Хагена изумиться. Уж чего не ждал пожилой вояка, так проявление милосердия к его родной крови, да со стороны не простого орка, но сына старого врага. С коего, вся данная история, собственно, и началась. Аркахар обратился к солдатам врага громовым басом, — В чём вы видите честь: пленить тысячи рядовых орков или схватить сына ветерана войны с людьми? Что по-вашему лучший трофей: звонкие клинки моих братов, или мой топор? Теперь же зароптали пленные. Настолько накрыла с головой нескольких пленников испытываемое уважение вперемешку с сожалением к товарищу, что захотели устроить бунт и попытаться бежать, заодно освободить Ур-Гроха. То были молодые аркахары, моложе Ур-Гроха, прочие сохранили ум и с достоинством смотрели на Гор-Ташева сына. — Ур-Грох, истинный аркахар! Гор-Таш бы поступил также! — и начала одна половина громко салютовать Гор-Таша, вторая — Ур-Гроха. Не страшились ударов плашмя мечами. — Гор-Таш! Ур-Грох! Гор-Таш! Ур-Грох! — Зачем? — ударилась в слёзы Ангелина, взяла его за руку. Грустью исполнилось девичье сердце — не такого желала она дорогому другу. — Как же твои родные? Зачем такая жертва, раз она не требуется? — непонимающе захлопала ресницами небесными она, и внезапно для всех обратилась к прочим, — Уходите все! — Ур-Грох дорожит племенем, и любит всем сердцем его… — робко заявил сын Гор-Таша, затем молвил то, что до сих пор в аркахарской среде является предметом горячих споров — совершил необычайное признание, кое слыхали и браты его, и враги, — Но больше всего Ур-Грох дорожит Ангелиной. — трепетно сжал её плечи, глядя в прелестные девичьи глаза и терял себя, как аркахар, как товарищ братам, как сын, наконец, — Не хочу расставаться с тобой, — особо подчеркнул он, — Не браты — моя отчизна! Ты — отчизна моя, моя родина, моя жизнь, мой прекрасный мир. Останусь с тобой, с врагами. Если суждено сгинуть на дыбе или на виселице, или от людских клинков, как решит твой лорд, — быть посему, но лишь бы ты была рядом, ибо с тобою ничего не страшится моё сердце. Хаген застыл… никто так красноречиво, так сердечно не признавался никому на его памяти! Аркахар, готовый сложить собственные кости за внучку… Казалось, вся жизнь, всякие идеалы исчезли в тот миг в уме паладинском. Он отказывался внимать услышанному, но возразить храброму воину не смел… Благородство, дотоле невиданное лордом, блистало в орочьих глазах, как в поступке его, в решимости, коей не обладал ни один его друг и боевой товарищ. Солдаты, остолбенелые, стояли онемелые, отказывались что-либо думать и попросту ожидали приказа командира. Ангелина же ахнула, неспособная двинуться с места, смотрела на друга с благодарностью и слезами… радости или печали, Ур-Грох не ведал. Она прижалась к орочьей груди… — столь сильны были их чувства. Сомкнула красавица бесподобные очи и обняла с немыслимой горечью, понимая, что по закону военного времени должен сделать с ним Хаген. А Хаген во многом походил на Гор-Таша — столь же упрямый, верный традициям рыцарским и преданный собственным принципам. Хаген наконец решился взять слово. Без тени ущемлённости своей рыцарской чести, отдал приказ. — Вывести пленников из крепости через восточные ворота! Кто-то из пленников-аркахаров уже собрался по-тихому вытянуть мечи из ножен конвоиров, дабы с боем купить себе путь к воротам и свободу, ибо недовольны были таким исходом по неписанному кодексу аркахарской чести. Ур-Грох заметил это, и окрикнул братов. — Не вздумайте, братья! Уходите с миром, не порочьте ни свою, ни мою честь перед врагом. — Ты УЖЕ её опорочил! — бросил гневно Барад, рыкнув, словно саблезуб. В этот раз западный грурхарт нашёл себе больше сторонников, — Тебе, сыну прославленного полководца, морра в платье дороже собственного племени! В чём состоит твоя честь, Ур-Грох? Зачем в благородство играешь! Не ради нас жертвуешь собой! А ради… — презрительно фыркнул, тыкнул мясистым пальцем, -… ради бабы! Ради… морра! — Если мы уйдём, браты, опозорим себя больше, чем ОН! — вторить ему принялись ещё трое из доброй двадцатки. Вновь застыли солдаты, переглядываясь на орков. Пока Хаген не повторил приказ: — ПОЧЕМУ СТОИТЕ СТОЛБОМ ПРИВЯЗАННЫЕ?! ВЫВЕСТИ ИХ, руки не развязывать! Сами развяжутся, вернувшись в племя. И конвоиры с копьями наперевес стали тыкать оркам в грудь и спину, подталкивая остриями своих орудий к воротам каждую секунду, дабы не дать им потом развернуться и затеять абсурдную драку. Другие аркахары слишком медлили с мнением о сыне Гор-Таша — одни убедились в правоте Барада, но многие, напротив, гордились Ур-Грохом, и не считали позором уйти из плена таким образом. То большинство, не изменившее мнения об Ур-Грохе, припомнили мудрость, сказанную первым фатгаром Аркахом: «Уйти с миром — в этом нет бесчестья. Уйти, сражаясь с врагом, — великая честь, но уйти, сражаясь с врагом понапрасну — есть глупость, невиданный позор. Не будут таким аркахаром гордиться Предки, и не примет Мать-Земля горделивость». Въелась аркахарам в кровь эта мудрость, не забывали о ней никогда, помнили и сейчас. Потому с миром ушли, не стали сражаться с врагом впустую. И многие из воинов, переступив через порог крепости, продолжали считать Ур-Гроха братом, самоотверженнейшим из всех аркахаров. Когда последний из братов Ур-Гроха покинул пределы замка, а ворота со скрежетом опустились, Хаген приказал солдатам занять позиции на стенах, офицерам поручил выставить стражу с внутренней стороны у ворот. — В каземат его. Вести о тебе распространятся уже скоро. Твоя казнь состоится через два дня, — повелел старый лорд, приказав гвардейцам увести его. Ангелина воспрепятствовала, мешая стражникам всячески скрутить орка, пока её за плечи не взял Ур-Грох. — Главное, ты жива! И мои браты живы. Не печалься… миледи… — вырвалось из груди самое потаённое его чувство, чем заставил девушку горевать. Ушёл со стражниками по доброй воле, скрывшись в каземате, выстроенном в подвале под залом военного совета, не думая нисколько вырываться. Подвал тот выстроили спустя несколько лет, хотели поначалу там устроить склад, но вскоре передумали и устроили каземат из двадцати зарешёченных камер по обе стороны. Со слезами Ангелина заставила деда оторваться от раздачи приказов, и девичий гнев обрушился на старого паладина. — Да как Вы посмели предать его казни! Он по чести заменил собою целый отряд! Оставьте его в тюрьме, да не убивайте! Может, пригодится ещё сторговаться с аркахарами! Предложи им мир, оставь в покое, хватит войны! — кричала красавица. — Ситуация здесь неспокойна… Возможно, мы все здесь поляжем, — молвил Хаген внучке, охотно пропустив её слова. — Так остановите бессмысленную войну! Перестаньте безумствовать, милорд! Не за себя страшусь! За Вас, за него, за солдат по обе стороны стен. Ради чего?! Объясните, ради чего Вы затеяли войну? Ради гордыни паладинской? — сердито возмущалась она, покраснели её щёки и не чувствовали прохлады рассветного ветерка, а первые солнечные лучи будто подогревали только её и без того бурлившую молодую кровь. — Тебе здесь нечего делать. Я отправлю тебя в столицу. Ночью, тайным путём выведем тебя из крепости вместе с парой человек. Аркахары пойдут на всё, чтобы освободить своего брата. Вновь пойдут на штурм — я уверен в этом. Если они штурмуют крепость, ты встретишь свою смерть от их топора или меча! И тот орк всё равно не защитит тебя! Ты же видела: они — варвары, дикие монстры! Они в пылу ненависти к нам убьют и тебя, и его! А он, коли ты забыла, заменил собою пленных. Этих пленных ждала мучительная казнь, так что этот орк знал, на что идёт. И я не стану противиться законам военного времени. — НЕТ! Я не покину крепость! Не заставишь!!! — взбеленилась Ангелина и ударила кулачками по стальной груди, но сообразила, что милорд ничего не почувствовал, и влепила деду серьёзную пощёчину. Загорелся не только след, оставленный красавицей на паладинской щеке. — Это не обсуждается!!! — солдатским яростным тоном, не терпящим возражения, обрушился на неё Хаген, схватив за плечи и потряс пару раз внучку, словно та опьянела от собственного упрямства, — Очнись, девочка моя! — процедил сквозь зажатые зубы, — Они — убийцы, грабители, душегубы — вот, кто такие аркахары. И король — бесхребетный червь, желает процветания… мира с орками! Они всякий раз нарушают слово! Поверь мне, я знаю! Я воевал с ними много лет! — Война не вокруг тебя, дед, а в сердце твоём! — она отступила от Хагена, мгновенно вырвалась, потупила глаза и впала в ужас, побледнела на миг. Смотрела на лорда и словно не узнавала в нём человека, — Ты искал повода… — Кельнер! — позвал первого стражника, что попался ему на глаза, — Уведи её обратно, в лазарет, — молвил он проходившему мимо стражнику. — В тот, где держали её последние дни. А я выставлю стражу. Завтра к утру, чтоб её не было здесь. Затем принеси перо с чернильницей, пора писать послание королю. — Как прикажете, милорд, — и подхватил Кельнер её под руки и насильно повёл в лазарет. — Я — тоже твоя пленница?! — рыкнула она, пытаясь вырваться. — Ты знаешь, что я права, только не хочешь слушать! Никто не хочет! Здесь все сошли с ума! — Боле не желаю слушать ЭТОГО БРЕДА!!! — грозно рыкнул ей вслед Хаген. Стражник насильно увёл девицу в лазарет, где за закрытой дверью с маленьким зарешёченным окошком, в полутьме бранилась благородная миледи и бросалась в слёзы.