Комплекс Бога

Олег странный. Нет, не так. Олег забавный. Я ведь могу испытывать веселье? Кажется, могу. У него налицо все признаки домашнего тирана, абьюзера, как это сейчас называют. Компенсирует-с. Слабак. Отсюда вспышки гнева, крики, истерики, швыряние вещами, попытка ударить. А потом вот это «вы мне нужны». С Олегом интересно было работать, потому что он считал себя выше других. Лучше. Никто не смел ему указывать на огрехи: ни мать, ни подруга, ни клиенты, ни специалисты, ни сторонние люди. Я посмел. Для меня Олег — никто. Был. Потом я промахнулся, заинтересовался — и поплатился за это, ох как поплатился! Но сперва Олег всё-таки был для меня никем. Олег не псих. О, нет, псих — это понятие, выходящее за рамки, которые поставило общество, чтобы убрать за них всех тех, кто мыслит иначе. Но Олег даже под такое описание не попадал. Он весь — в рамках. Больше, чем другие, и тем чаще он бесился, потому что его величию, видите ли, в рамках тесновато. Он не признавал собственных ошибок, а если и признавал, то только потому, что должен был — какое счастье, что я лишён этого неприятного чувства, — вести себя как обычные люди. Извиняться за грубость. Просить прощения за срывы. Даже если на самом деле так не думал. Но у Олега есть совесть, и она требовала от него социально приемлемого поведения. Совесть в принципе рудимент, как ни посмотри. И всё же с Олегом можно было работать. Для этого не нужны дипломы, знакомства, практика — ничего не надо. Олег заврался сам себе, сам себе поверил и сам же себя убеждал в том, что это не ложь. Он ведь не мог ошибаться. А если мог, то это было специально. Или случайно. Но он не виноват. Нет, Олег всё-таки очень даже смешной. Пытался отыграть все свои ошибки через меня. Понадеялся, что я захочу с ним что-то сделать, что он не может с собой, потому что бился головой о рамки. Но, какая ирония, он стал совершенно неинтересным после своей просьбы продолжить «терапию». Аб-со-лют-но. Исчезла искра, с которой мне было любопытно его вскрывать. Я всё ещё был уверен, что он убил свою жену, если не физически, то морально, выжег всё то, что в ней было живое и человеческое. Ещё более неинтересным Олег стал после своего самоубийства. Какая жалость! Какая жалость, что Олег даже не умер. Я даже навестил его. Иронично, его положили в ту же палату, что и меня, хотя суицидники вроде в другом отделении. Места, что ли, лучше не нашлось? В коридоре я едва не столкнулся с его матерью — не менее скучная особа, точно так же компенсирующая свои личные проблемы. Она мне не интересна ещё больше, за ней никакой тайны, сплошная обыденность. Причина, по которой Олег мог вскрыть вены, наверняка связана с Мариной. Она опять сделала что-то не по его планам, не по его мечтам, и кукла не смогла это предотвратить. Я думаю, она нашлась. И даже так: нашлась мёртвой. За живой Олег тут же полетел бы, стараясь доказать ей и себе, как она ошибалась. А раз он тут, значит, Марины больше нет. Более того: уверен, она не просто умерла, а покончила с собой. Олег, кажется, обколот успокоительными — смотрит на меня так глупо, что аж смешно. У него на лбу испарина, губы всё ещё бледные. Кукла из него бы вышла интересная. Но он — не кукла. Живой. Смотрит на меня доверчиво, радостно, я почти слышу, как в его всегда надменно-высокомерной интонации голоса просачивается рабское «вы пришли!». Пришёл. Но совсем не из желания помочь. Вы ведь хорошо помните, что альтруизм мне не свойственен? Если не помните, то не страшно, я напомню. Вас быстро отсюда не выпустят. Вторая попытка самоубийства за пару недель… Не-а. Не скоро. Зато у нас будет много времени. Знаете ли, комплекс бога так быстро не убирается. Мне всё равно, что такого диагноза нет — диагнозы ведь тоже рамки, сплошные рамки! Мы ещё поработаем. Не над вашей проблемой, зачем оно мне? Хочу вас деконструировать до конца, раз уж вы сами с этим не справились. А потом хоть вены режьте, хоть с куклой спите. Мне это не интересно абсолютно.