***
Опять эти посиделки у костра, под шум листвы и гогота, под шум пузырящегося моря. Соленого и тёплого, как кровь, которую слизываешь, когда поранился. Мудрецы в его деревне говорили, что море — место для странствующей души, что Судьба укажет дорогу, направив ветер, покажет небо чистое, разведя руками громадины облаков. Но хотела ли Судьба, чтоб он оказался здесь? Вода, как сажа чёрная, искрилась под светом луны, пузырилась, лизала песчаный берег, где устроился орк. Юноша стоял только, заворожённый шумным приливом блестящих вод; знавал он девушку одну, что угольком смогла изобразить такое. Небо сливалось с горизонтом рвано, и где-то облака лиловые парили низко-низко над морем. Казалось, улетишь вот-вот в эту чёрную пучину, не схватишься за что-нибудь, и пропадёшь, как камень, брошенный в воду. Орк сел на влажный песок и зарылся руками в него, тот рыхлился, хрустел под грубыми ладонями. Юноша потом опустил руку в чёрную воду, и волны унесли песчинки. Шумело море. Булькало и шептало. Орк слушал его лишенные смысла рассказы, расслабляющие, словно объятия вечности, крепкие, как тиски, и слабые, как прикосновения ветра, дурманящие, как табак. Это было похоже на волшебство. Волшебство. Когда-то Дур’шлаг слышал такое слово. Орки в кучу свалились под своими навесами. Когда у костра спишь, одну сторону печёт всегда, а вторая мёрзнет, так и жались друг к другу спинами. Не всех из них Дур’шлаг знал, не всем им понравилось пребывать так долго в плавании. Все они оказались в добровольном рабстве у пресной воды и куска сухаря. Когда море стихло, орк улёгся спать.***
Дур’шлаг у зарослей корячился рано утром, стараясь привязать сеть к тростнику, но тот был настолько хрупким, что постоянно ломался или крошился, а терпение юноши заканчивалось, и он рычал, в очередной раз сломав тростник тугим узлом. Грубым движением Дур’шлаг сорвал с дерева ветку и воткнул ту в землю, можно было давно додуматься, крутилось у него в голове, но его отвлёк Стах, выныривающий из воды совсем рядом. — Тьфу, — он скривил лицо, и вода блестела у него на губах. — Ты закончил, или как? Юноша кивнул: — Они поставили ловушки? — Конечно, — Стах присел рядом с орком. — Мы скоро лодку собирать будем, — мужчина развёл руками, — поплывёшь к отцу? А то смотри, помрет ещё. Юноша цокнул: — Поплыву. А ты? Может, со мной? — Дур’шлаг сложил руки в замок и вздохнул. — Мне там нечего делать, — Стах пожал плечами. — Ты уверен? Где-то над морем пролетела птица, громко крикнув. — Боишься, что отец отлупит? — Стах улыбнулся и хлопнул Дур’шлага по плечу. — Если хочешь, можем прогуляться тут куда-нибудь, — продолжил говорить орк, так и не услышав ответа. Дур’шлаг кивнул. Они вперёд пошли. Вышли на поле, усеянное цветами — просто заросли, тут не было тропинок, и они шли вперёд, к темно-синему лесу. — Как думаешь, есть тут кто-нибудь? — Не знаю, не знаю, ходили вчера наши весь день по лесу, сказали, не видели никого, кроме дичи. Тот дед-синяк рассказывал: вот такого оленя видел, — Стах развёл руками, — с рогами огромными, тяжёлыми и мордой смешной. С деревьев мох ел, говорит. — Так это не олень, наверное, — Дур’шлаг рукой отвёл длинный цветок пушистый и вышел к валунам, сваленным в кучу. Отсюда вид красивый был, на море, сливавшееся с небом у горизонта, нас лес изумрудный, на маленький лагерь; орк видел, как туда-сюда снуют орки. Кто-то тесал брёвна, тот сушил на солнце рыбу, обвалял её сначала в соли хорошенько и подвязал бечёвкой. Справа бездельничали близнецы, играли в тафл, изредка ударяя друг друга в плечо и посмеиваясь, или что они там делали? Не пили, вроде, и так хорошо. Они вечером хотели вместе сбитень сварить со свежим мясом, обваленным в угле, должно быть вкусно. Двинулись дальше; пока шли, заморосил дождик холодный. Небо посерело, налилось тяжестью предыдущих дней, когда орки обустраивались на колючих ветках. Орк остановился под деревом, глянул на корни, спрятавшиеся в прохладной тени, на толстые столбы, на кроны раскидистые, что могли защитить его от дождя. Спокойно. Он бы тут остался жить. Цветы в поле склонились под тяжестью капель, опустили свои разноцветные головы, свернулись обратно в бутоны нежные. Было слышно только, как моросит по листьям где-то сверху. Недалёко кусты раскинулись, обросшие все темно-красными мелкими ягодками. Полуобъеденные, их сок красный прилип к блестящим листьям. Дур’шлаг попробовал одну. Кислая. Стах шёл рядом, кладя руку изредка на древко топора; высокая трава все замочила штаны. Когда орк продолжал пробираться вперёд, что-то рядом упало, и он остановился. Яблоко красное валялось под ногами, орк его поднял, протер, надкусил. — Вкусное, — Дур’шлаг снял с плеча кулёк и отдал Стаху, сам за ветку зацепился, растряс дерево рывками. Яблоки падали, и орк собирал их небрежно, даже не протирая запачкавшиеся бока. Впереди ещё что-то было, он уверен, но лес уже повис в густых сумерках темно-синих, и только ветер холодный разгонял их изредка, и опять туман сизый вис высоко над землёй. Побрели назад. Когда вышли, небо все заволокло чёрное, хоть глаз выколи. Костёр вдалеке светился тускло, так и нашли дорогу, устроились поближе, погреть промерзшие ноги. Им сбитень дали, сладкий и горячий, он пах мёдом пряным и с мясом несоленым был неплох. Кто-то запел потом песню старую, но Дур’шлаг не знал слов, только головой кивнул потом, как будто понимает. Он домой скоро вернётся, расскажет о яблоках, о речке расскажет и о страшных оленях, которых сам в глаза не видел. Только бы поверил ему отец. Не посмотрел бы на него холодно, как обычно; его глаза старые уже давно устали смотреть, и Дур’шлаг бы многое отдал, чтобы тот просто улыбнулся. Что же он наделал? Орк нахмурился, стиснул зубы по-дурацкому, огляделся. Он не ел ничего целый день и жался к костру телом всем, он руки исцарапал себе об ветки, на которых спал, и с утра на зубах хрустел песок мерзко. Не лучше ли в Свитьоде? Он дома вспоминал маленькие, тянущиеся вдоль длинной дороги, их забор — перекошенные зубочистки, псарню с гарнами и мост из черного камня. Не лучше. Он спросит его, и если тот откажется — такова Судьба, значит, расстаться ему и с отцом.***
Утром пошли проверять ловушки, оставленные на заячьих тропах. Мертвых зайцев орк закинул в кулёк, и Дур’шлаг со Стахом двинулись дальше, напиться. Стах впереди шёл, широкоплечий, раздвигал заросли длинные, пока не остановился резко и не толкнул юношу назад тихонько. — Что случилось? — Трава тут странная, — Стах закатал рукав белой рубахи, глянул на красные пятна, — жжется. Надо остальных предупредить, чтоб тут не ходили. Вернулись назад, Стах сел на песок, глянул — волдыри на светлой зеленой коже, аж тошнит. Стах опустил руку в пресную воду, попросил нарвать крапивы и тысячелистника, сам в песок свалился, укрылся здоровой рукой от солнца. Все кружилось, вертелось, как во сне, утонуло в белом тумане. Еле растормошил его потом Дур’шлаг, выпучил свои карие глаза, протянул орку кусок ткани, вымоченный в тёплом отваре. Стах руку обмотал, уселся. — Сильно болит? — Неплохо, но днём хуже было. Проспал все сегодня, — орк заправил волосы белые за ухо. — Кто не работает, тот не ест. — Накормим мы тебя, — юноша нахмурился и протянул потом ему тарелку с похлёбкой, сам не понял, чего они туда накидали, но на вкус вполне сносно было. — Когда уже назад поплывём? — спросил орк сам себя, и Стах ему ответил: — Скоро. Нужно сначала здесь устроиться, рогаток поставить… дел, как всегда, много. Следующее утро было ясное, моря гладь зеркальная только блестела, грелась в лучах белого солнца, переливалась, что аж смотреть было больно. Дур’шлаг проснулся довольный, смотрел долго на воду, на небо цвета молока, где ещё луну было видно белую-белую, только половинку, и та исчезла. Орк умылся, пока все спали, побрел медленно к реке. Среди деревьев он остановился в прохладных тенях, только солнце ярко светило где-то сверху, но не доставало до него своими узловатыми пальцами. Орк слушал, как поют соловьи, как долбят дерево изредка дрозды краснобокие. Дур’шлаг присел в траву, вгляделся в своё отражение, но ничего не увидел — река была бурная, уносила его образ с собой далеко-далеко. И волосы чёрные его до плеч, растрёпанные после сна, и тёмные большие глаза, как будто детские, щеки, клыки белые, тонкие губы. Ничего от него здесь не осталось. Юноша улыбнулся, спустил ноги в прохладную воду. Скоро проснутся все, но он тут ещё немножечко побудет. — Ты чего тут делаешь? — спросил тихо высоченный орк, сын одного из мудрецов деревни, скинув кафтан. Он в воду сиганул с брызгами, и Дур’шлаг прикрылся рукою. Вода под ним заскрипела, как стекло, рассыпалась под тяжёлым жилистым телом. — Нужно будет собраться вечером, решить, кто обо всем вождю расскажет, — начал говорить орк, — он мужик вредный, нужно его чем-нибудь подцепить. Дур’шлаг кивнул. Вождь-вождь. Юноша его редко видел, он ему отца чем-то напоминал. Тоже старый. Седой, костлявый, а в бою победил. Вот и все, что нужно было о нем знать. — Как там близнецы? — Ты до сих пор их имён не запомнил? — усмехнулся орк и вылез из воды, его лысая башка светилась на солнце. — Я с пьяницами плохо общаюсь, — юноша пожал плечами. — Пьяницы не пьяницы, а Судьба дала им шанс, здесь они нам равны, — орк подождал немного, а потом продолжил: — Отец мне рассказывал, что орк познаёт себя в путешествии, видит своё отражение во всем, что его окружает. Ты замечал? — Не знаю, вода смыла моё отражение. Баал ли это был? — юноша криво улыбнулся, пригладив траву зеленую рукой. Он был везде. Вечером рогатки поставили, зажарили рыбу, что в сеть попалась. Тепло было, и Дур’шлаг развалился на песке. Легко так внутри, он если захочет, может в лес уйти или в море плюхнуться со смехом, в чёрную воду, в которой не видно звезд. Он друга своего может обнять крепко за плечи и сыграть в кости с близнецами. А может лежать. Лежать, как сейчас, и смотреть в небо — холодное, далёкое, где россыпи звёзд ледяные, где в груди только горячо. Он бы летал, если бы мог, он бы ветром стал, но орк. Ходит по земле твёрдыми сильными ногами. К нему Стах рядом прилёг, протянул сбитень, такой же сладкий, как и раньше, и Дур’шлаг его выпил залпом; почувствовав странную горечь, сморщился. — Ты куда так? — и рассмеялся громко. — Смотри, опьянеешь, я тебя не понесу до твоей лежанки. — Как твоя рука? — Дур’шлаг развернулся резко, уставился на руку замотанную у орка, что рядом разлёгся. — Пойдёт, уже не так сильно болит. Животные там, кстати, тоже не ходят, — Стах пожал плечами. — Будем знать. — Тут неподалёку есть гора. Нужно сходить туда, может, там есть медь или минералы. С камнем работать мы не умеем, конечно, но в Свитьоде много ремесленников, — мужчина улыбнулся тонкими губами. — Представь, орки из Свитьода будут работать здесь, мы глину найдём, в печах у нас будет известь и металл, — орк всплеснул руками, — будем ковать набойки, лезвия, гвозди. Разводить будем кабанов. Много. Не как у нас — семь на орка, а больше нельзя. Сколько влезет мяса будет! — Понял-понял, — Дур’шлаг улыбнулся, — будем хорошо жить. — Точно, — Стах его хлопнул по плечу, — и ты. Спроси отца. Юноша кивнул. Где-то в лесу шумели цикады, листья переливались в лунном свете, и море лизало песчаный берег. Дур’шлаг уснул на теплом песке, и утро светлое маячило где-то впереди.