Такова моя натура.

– Почему ты не явилась? – он смотрит на неё, и глаза его полны соли. От стольких плаваний, от острого ветра и колких брызг. От боли, что она ему причинила. – Такова моя натура, – она улыбается нежно и мягко, почти игриво, будто всё то, что случилось с ними за это время, – лишь невинная шутка. Которую она, однажды навсегда вручив своё сердце этому человеку, была готова повторить. Пусть даже разрывая их обоих на части. – Будь я не такой, какая есть, ты бы разве любил меня?

* «Но кто рассказал им как это сделать? Кто тебя предал?» «Имя!» «Дейви Джонс» Она кричала, и крик её катился волнами по морю, отзывался в глубоких водах и вынуждал дрожать каждую лодку, что смела сунуться в воды Калипсо. Она кричала, и сотни крабов съедали людское тело, позволяя себе родиться. Она кричала. И небо рыдало с нею вместе так горько и рьяно, что утопи она этот мир, и воды́, холодной солёной воды не хватило бы, чтобы рассказать о том, как ей больно. Она ждала. Растекалась по венам моря, жила водой, питала себя роднейшей из всех стихий – и никак не могла понять и признать, что любовь её, сердце, капитан бессмертной её души – её предал. Море била судорога, как содрогалась богиня под тяжестью своих рыданий. Море стеной поднимало волны, как желала богиня отгородиться от этой боли. Море расступалось до самого дна, кольцами создавая воронку, как стремилась богиня утянуть на дно всех; всех, кто посмел втянуть её в эти игры. Она ждала, и море наконец забрало к себе её Дейви Джонса. Калипсо поймала его в объятия, прижала к себе нежно, почти надрывно, и с ненавистью заглянула в лицо, отмеченное щупальцами. Его веки были прикрыты. Грудь его почти не вздымалась, и тогда ладонь, наскоро сотканная из воды, коснулась его щеки. Щупальца сменились седой бородой, и прозрачные пальцы зарылись в неё неуверенно. Море на своей поверхности стихло, здесь же – бурлило гневом, пенилось не по правилам, решало, что делать дальше. – Калипсо, – слово не слетело с его губ, но богиня знала, как звучит её имя. Знала, какая нежность таится в этом едва ощутимом движении. Калипсо не ответила. Её капитан, подлый, гнусный, ненавистный ей капитан, глаз не открывал. Что ж, может, он заслужил подобное. Потоком глубинных вод она поймала каждый мельчайший пузырёк воздуха, что стремился убежать от них вверх. Поймала и подарила его возлюбленному. А после ушла. Оставив мужчину спать на дне Карибского моря, что служило ему домом так много лет. По её милости. Да. Калипсо всегда была полна милости. Разве нет? * Из моря, совсем не заботясь о лишних взглядах вышла темнокожая женщина. Отдельные крабы ещё подползали к ней, цепляясь за юбки, заполняя собой проплешины в ткани, сами ею становились, а она села на холодную землю в тени деревьев, и всмотрелась в светлый песок, забившийся между пальцев. Это глупо. Это бессмысленно. Это злило, и морской воздух отвечал на её злость хлёсткими порывами ветра. Тиа Дальма легла на землю, раскинув руки. Какая дурость. Абсолютно нелепо. Было время, она восхищалась своей привязанностью к морю. Было время, она простила себя за любовь к человеку, судьбой которого было изжить себя до конца быстрее, чем горел бы уголёк, которым она любовно разжигала его табак. Смириться с привязанностью к месту она не была готова, но звала дельту реки своим домом слишком долго, чтобы теперь не стремиться сюда за покоем. За ответом. За пониманием, что же ей делать дальше. – Я знала, что ты вернёшься. Калипсо не встала, но взгляд в сторону незваной гостьи бросила резкий и злой. Покой – вот о чём она просила. Не об этом. – Мне говорили, что ведьма больше здесь не появится, раз её забрали пираты. Раз она поднимает их из мёртвых только для того, чтобы они наконец её увезли. Старуха, с кожей такой же тёмной, как была у Тиа Дальмы, наконец шаркающим шагом доковыляла до женщины, и осторожно села в стороне под хруст собственных костей. Богиня прошлась по ней взглядом и зацепилась за мутно-белые глазницы. – Ведьма тоже так думала, – нехотя ответила она и снова уставилась в листья над головой. Толку ей смотреть на слепую, так уж будут в условиях...хм...равных. Старуха тепло улыбнулась. – Что же привело тебя сюда снова? – Я хочу побыть одна. – Ты и так одна. Для этого можно было сюда и не приходить. Тиа Дальма поджала губы. –Уйди с глаз моих. Они сидели молча. Минута накрывала минуту, как одна за другой волна, и потоки времени, обновляясь, ситуацию оставляли стабильной. Старуха лизнула сухие губы, которых коснулся влажный ветер и причмокнула в размышлении. Ещё пару мгновений, и Тиа Дальма готова была поискать себе место потише. Она села. – Хорошо, что ты решила встать, – улыбнулась старуха. – Я как раз хотела предложить тебе это. Сморщенная рука протянула ей деревянную трубку, мешочек табака и маленький разгоряченный уголёк. Никому из них не было интересно, откуда старуха его взяла. Ведьма подождала немного, размышляя, и наконец приняла подачку, в трубку пихнув больше нужного. – Столько не курят, – напутствовала её слепая. – Да хоть бы и отравлен, – равнодушно отмахнулась богиня, выпуская дым. Собеседница хохотнула, уже готовая к новой порции молчания. – У тебя вечно эти проблемы с чувством меры, не так ли? И была права: опять наступило молчание. Морская богиня выдыхала едкий дым в сторону, но тот, казалось, раз за разом стремился целовать ей глаза жжеными поцелуями. Они краснели, но Тиа Дальма больше не плакала. Не было больше вод у неё внутри, она все отдала морю и брать их снова была не готова. Она отделила краба от своей юбки и, опустив к себе на колено, свободными пальцами погладила его панцирь. Рука дрожала: от нежности, от злости, от обиды, переполнившей чашу до края. – Он предал меня. – Все проблемы женщин всегда идут от мужчин, – старуха сплюнула. – От мужчин... – богиня повторила эхом, а ей ответило море. – Он отдал мне своё сердце. Он отдал мне всего себя, он был моим, и я думала... – Что он правда твой – весь? Женщина бросила на неё косой взгляд. – Так и есть. Я держала его сердце в своих руках. Он весь – мой. – Но он тебя предал. Как же тогда так вышло? Тиа Дальма молчала. Дым настойчиво лез в глаза, цеплялся за волосы и гладил щеки. – Ты думала, он слабее? – Он человек, – женщина фыркнула надменно. Волны о берег забили со странным остервенением. – Я дала ему бесконечно долгую жизнь, лишь бы он был со мной, был с тем, что любит больше всего на свете. Что моряку милее моря? Я дала ему всё, что он мог только пожелать и просить... – Он просил тебя, – перебила её слепая. – МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ЗАПЕРЕТЬ В БАНКУ И ВЕЧНО НОСИТЬ С СОБОЙ!!! – слова Калипсо прокатились по берегу, схлестнулись с надвигающейся волной и разбились с таким гневом, что даже до женщин долетели осколки брызг. Богиня отбросила трубку. – А его можно? – осторожно спросила старуха. Тиа Дальма встала и ушла. Хватит. Хватит. ХВАТИТ. Хватит. Затем вернулась и села на прежнее место. – Он человек, и я могла его контролировать. В этом смысл. Он служит ей. Не она – ему. Не она приходит по первому его зову, не она смиренно ждёт его, с надеждой и болью всматриваясь в тёмные воды. Не она. – Разве в этом? – Такова моя природа. – А какова природа человека? – Они мерзкие, мелкие интриганы, действующие во имя своих инстинктов и глупых, бессмысленных желаний, пока к ним не придёт любовь. Но и её они очерняют. Они... – Они свободные. Калипсо посмотрела на неё со смесью сомнения и непонимания. – Что? – Такова его природа. Решать самому. Быть мерзким и мелким; быть полным любви; прощать предательство или передавать в ответ. Прощать предательство. Калипсо не предавала его. – Какая глупость. Как могла она предать, если?.. Слишком много «если» и каждое из них растворялось в водах сознания, даже не добегая до плоти слов. Она обещала ему. Она обещала, а вместо этого заперла его в море, вдали от себя. И он запер её в ответ. Так далеко от себя, как только смог. Дейви Джонс ответил Калипсо тем же. Он...ответил ей тем же. «Но разве не должен был он любить это море так же, как он любил её?» «А у неё получилось?» Богиня рассыпалась горкой крабов, и старуха осталась сидеть сама, слушая, как стучат их панцири, пока они убегали в море. * Она так давно подарила ему своё сердце, что впору можно было назвать его сердцем капитана. Так и стало. Калипсо лечила его молча. Выводила на берег – молча, и вот теперь, пальцами ног зарывшись в песок, сказала: – Я тебя отпускаю. Дейви Джонс. – Его имя тянулось в её устах, каталось по языку, гладило измученную богиню. Море холодными волнами осторожно касалось его стоп, ветер целовал обветренные щеки. На их месте могла быть она. Ей хотелось, чтобы так было. – Ты свободен. Они стояли, упорно глядя друг другу в глаза.