Марко

      Попрощавшись с Ривером Марко возвращается в свою комнату. Лекс беспокойно ворочается в постели, что-то бормоча себе под нос, но, кажется, крепко спит. Марко ложится в кровать, накрывается с головой одеялом и пытается уснуть. Одному Господу известно, насколько сильно он устал. Поначалу Марко кажется, что как только его голова коснется подушки, он сразу же провалится в глубокий сон без сновидений. Но, к его удивлению, вымотанное за день тело просто отказывается подчинятся всем доводам разума. В ушах набатом стучит пульс, руки предательски дрожат. А ведь нужно спать. Отдохнуть перед завтрашним днем, который, совершенно точно, не будет легче, чем сегодняшний. Но сон не приходит. Зато перед глазами встают картины того, что ему довелось пережить.        Утверждение Лекса о том, что бренное тело священника действительно исчезло из этой самой комнаты, стало для Марко последней каплей. Это в очередной раз доказывало, что все произошедшее не было ни ярким сном, ни сложносочиненной галлюцинацией. От осознания этого Марко хочется кричать, срывая голос, разбить руки в кровь, сделать хоть что-нибудь, чтобы внутри перестало так невыносимо болеть.       Марко пытается дышать медленно и размеренно, но то и дело срывается с ритма. Сейчас он попросту не может позволить себе такой роскоши, как минута слабости. Ему нужно двигаться дальше, полагаться на то самое ощущение, которое вывело его из кошмара наяву и вновь вернуло в Портленд. Он не может бросить тех, кто в нем нуждается.       Сжимая в кулаке распятье Марко пытается молиться. Сначала ничего не выходит, но затем сотни раз произнесенные слова все же всплывают в памяти. Он читает pater noster, вспоминает псалмы, некогда заученные наизусть, проповеди отца-настоятеля Нью-Йоркского аббатства и, в конце концов, мысли его возвращаются к последней проповеди Львенка. Такой простой, немного наивной, но до боли чистой и щемящей. Дарящей надежду, несущей свет.       Его как будто бы немного отпускает. Марко делает глубокий вдох, едва слышным шепотом вновь читает pater noster. Сердце пропускает удар, но где-то глубоко внутри начинает разливаться нет, не спокойствие. Всего лишь смирение. Львенок мертв. Они больше никогда не увидятся, не обнимутся, не улыбнутся друг другу в самый темный час. Но зато его душа рядом с Господом. Он прошел путь, предначертанный ему свыше. Никто больше никогда не причинит ему боли, не ранит его, не предаст, не обидит. От этого становится чуть легче. По крайней мере, тугой узел, ощущающийся где-то в горле, немного ослабевает. Они хотя бы смогли попрощаться. Сказать друг другу о самом главном. О том, что так и не успели произнести вслух. О том, что постоянно вертелось на языке, горело где-то в районе солнечного сплетения. О том, что заставляло рисковать собой, совершать идиотские поступки, нарываться на неприятности. О том, что вело вперед и дарило надежду. О том, что сделало Марко тем, кем он является сейчас.       Он помнит тот день, когда начался его путь. Странный, извилистый, тернистый, но, кажется, все-таки истинный.       Марко делает еще один глубокий вдох, и воспоминание, яркое, как будто это было вчера, вновь оживает перед его глазами. 1923 год.       Несмотря на то, что Великая Война закончилась пять лет назад, ее неизгладимый след из голода, нищеты и болезней тянулся по стране до сих пор. Эпидемии испанки то и дело вспыхивали в различных регионах, унося с собою тысячи жизней. Чаще всего, конечно, это случалось в крупных городах, но и небольшие поселения тоже не оставались в стороне. Добралась болезнь и до Нью-Йоркской обители.       Если верить словам отца-настоятеля, болезнь в монастырь привез именно Львенок, до этого несший миссионерский долг в одной из зараженных деревень. Первые пару дней он сдавленно кашлял и лишь смеялся над тем, что умудрился простудиться в разгар лета, но затем слег с лихорадкой и был отправлен в лазарет. Вскоре со схожими симптомами туда попала примерно половина населения обители.       Марко повезло, испанка обошла его стороной. Поначалу он старался по мере сил помогать старшим ухаживать за больными, но вскоре, по решению отца-настоятеля, все зараженные были переведены в дальнее крыло обители, куда здоровым, за исключением сестер милосердия, вход был закрыт.       Первые несколько дней Марко старательно убеждал себя в том, что все обязательно наладится, но вскоре в его сердце стали закрадываться сомнения. Многие заболевшие уже вернулись в свои кельи, ну а Львенка все никак не отпускали. Когда Марко спрашивал о нем, отец-настоятель не говорил ничего конкретного, а выздоровевшие лишь прятали взгляд и утверждали, что Львенку со дня на день станет лучше, и что он скоро вернется в строй. Марко не спорил, смиренно ждал, молился, исполнял повседневные обязанности. Но вскоре на монастырском кладбище стали появляться свежие могилы, на надгробных камнях которых были выбиты имена тех, с кем юноша долгие годы жил бок о бок. Тревога за Львенка уже не казалась такой безосновательной и с каждым днем лишь становилась все сильней. В конце концов, Марко не выдержал и все же решился тайно проникнуть в лазарет, чтобы навестить друга.       Первая его вылазка закончилась грандиозным провалом. Он был пойман смотрителем лазарета при попытке влезть в окно больничного флигеля. Юноше пришлось выслушать долгую проповедь отца-настоятеля о смирении и покорности, а также получить с десяток обжигающе жгучих ударов розгами по обнаженной шее. Кроме того, с этого самого момента, за всеми передвижениями послушников стали строго следить. На ночь двери жилых помещений запирались на замок, а на каждом этаже были назначены дежурные из числа наставников, которые призваны были следить за порядком.       Несколько ночей подряд Марко метался по своей келье, как загнанный в клетку зверь. Все внутри него буквально кричало о том, что происходит что-то неправильное. Он был практически уверен, что Львенку нужна его помощь. Чем именно он может помочь больному другу Марко не знал, но сидеть на месте было просто невыносимо. Тревога огненной искрой то и дело обжигала его сердце, а ощущение утекающего сквозь пальцы времени с каждым днем становилось лишь сильнее.       Вскоре Марко снова решился повторить свою вылазку в лазарет. План побега родился спонтанно, он был сырым, непродуманным, но все же осуществимым. Их с Львенком келья находилась на третьем этаже жилых помещений, госпиталь же располагался на первом этаже противоположного жилому крыла. Для того, чтобы попасть туда надо было всего лишь вылезти в окно, пройти по узкому каменному выступу вдоль стены до лазаретного флигеля, там забраться через окно внутрь хозяйственных помещений, после чего бесшумно прокрасться по пустым коридорам в сторону непосредственно госпиталя. Ночных дежурных там не было. А о том, что случится, если его поймают, Марко старался не думать.       В ту ночь дождь лил как из ведра, было уже по-осеннему холодно, и Марко зябко поежился, открывая нараспашку узкое окно своей кельи. Каменный выступ на стене, днем казавшийся вполне надежным, был еле виден из-за непогоды. Оглядевшись по сторонам и не заметив посторонних глаз, юноша перекрестился и, шепча молитвы себе под нос, осторожно вылез в окно. Первый же порыв ветра чуть не сбил его с ног, заставив резко выдохнуть и прижаться к стене. Вскрик он сдержал в самый последний момент, когда понял, что если его сейчас обнаружат, то наверняка запрут в изоляторе в воспитательных целях. И вот тогда он уже совершенно точно потеряет последний шанс увидеться с Львенком.       Прижимаясь спиной к холодной каменной кладке Марко медленно двигался по карнизу. Из-за ливня и темноты земли внизу не было видно, но это совершенно не облегчало его положения – бездна, раскинувшаяся под ногами, казалась практически бесконечной. Идти по узкому выступу в темноте где-то посреди грозы было нестерпимо страшно, но страх больше никогда не увидеть Львенка был все же сильней. Поэтому медленно, шаг за шагом, Марко заставлял себя двигаться вперед до тех пор, пока не добрался до лазаретного крыла. Окно, через которое юноша хотел забраться внутрь здания, на его удачу, оказалось просто прикрыто, а не заперто на задвижку.       Стараясь не шуметь, и чуть не сорвавшись вниз в последний момент, Марко все же удалось с горем пополам ввалиться внутрь полузаброшенного коридора, заставленного старой поломанной мебелью. Несколько минут юноша только и мог, что сидеть на полу с закрытыми глазами и прерывисто дышать. Но времени на отдых не было, буквально все внутри него кричало о том, что нужно спешить.       Ежась от холода в насквозь промокшей одежде и стараясь держаться темных углов, Марко практически бесшумно двигался в сторону лазарета. Но чем ближе юноша подбирался к своей цели, тем сильнее становилось иррациональное чувство того, что он безнадежно опаздывает. Последний лестничный перед входом в лазарет Марко преодолел практически бегом, не заботясь о том, что его могут поймать. Но как только он приоткрыл дверь госпиталя, страх, плотно живший в его сердце до этого самого момента, исчез, уступив место какой-то странной уверенности, которая буквально вела его мимо закрытых дверей келий, мимо спящей на посту сестры милосердия, мимо неверного мерцающего света масляных ламп… Она вела его куда-то вглубь здания, сквозь паутину проходов, заставляла сердце биться чаще, просила забыть об усталости, призывала спешить.       Около последней двери в самом конце коридора Марко остановился. Он был совершенно точно уверен, что Львенок там. Секунду помедлив, юноша беззвучно проскользнул внутрь кельи. На первый взгляд полутемная комната показалась ему пустой, но, хорошенько приглядевшись, Марко смог разглядеть силуэт трех кроватей, стоящих вдоль стен. Две из них пустовали, на самой же дальней, у окна, лежал Львенок. Он все еще дышал, но хрипло, редко, прерывисто.        − Ричард, эй! Ты спишь? − негромко позвал Марко, но ответа так и не последовало.       На неверных ногах юноша подошел ближе и не смог сдержать тихого вскрика. Его лучший друг изменился практически до неузнаваемости. Он очень сильно похудел, щеки и глаза ввалились, некогда пушистые русые волосы были острижены неровными клоками. Ричард был настолько не похож на себя прежнего, смешливого, сильного, жизнерадостного, что Марко по началу даже не поверил своим глазам. Откуда-то из глубины души поднялась вязкая волна паники, заставив юношу буквально оцепенеть. Он не мог опоздать. Не мог. Не мог!       Не до конца понимая, что именно он делает, Марко осторожно коснулся руки Львенка. Она была на удивление холодной и безжизненной, щеки же его наоборот пылали огнем. Львенок никак не отреагировал на прикосновение. Не пошевелился, не открыл глаза, не вздохнул. И в тот самый момент Марко понял, почему все внутри него сходило с ума.       − Он умирает, он совершенно точно умирает, − внутренний голос юноши срывался в безмолвный крик, - и ты ничего не сможешь с этим сделать.       Марко опустился на колени около кровати Львенка и что есть сил сжал его ледяную ладонь в своих руках, стараясь хоть как-то ее согреть.       − Львенок, Ричард, Рик! Ради всего святого, не оставляй меня одного, − голос юноши дрожал, а по щекам текли слезы, которые он не видел смысла хоть как-то сдерживать. – Львенок, пожалуйста… Я же не смогу без тебя! Ты нужен мне! Пожалуйста…       Закрыв глаза Марко прижался лбом к руке Львенка, чуть слышно повторяя:       − Он не может умереть, он не должен умереть! Ему еще рано! Господи, помоги ему. Господи, умоляю, спаси его. Пожалуйста, Господи!       Его душили слезы, голова раскалывалась, как будто на нее надели раскаленный добела стальной обруч, дышать не получалось, сердце было готово буквально выпрыгнуть из груди, проламывая ненадежную клетку из ребер… Всем своим существом Марко ощущал пылающий внутри него нестерпимый жар, который в одно мгновение взорвался пугающе-яркой вспышкой света, которая, казалось, сожгла какую-то часть его души.       Все также прижимаясь лбом к ладони Львенка, Марко чуть слышно всхлипнул и закрыл глаза. Мыслей в голове попросту не было, все что он мог – это сидеть рядом и беззвучно молить Господа о том, чтобы он спас самого близкого для него человека. Ощущение времени растворилось, Марко не знал, сколько он просидел так: минуту, час или целую вечность. В чувство его привело осторожное прикосновение чьих-то пальцев к волосам.       Через несколько мгновений он услышал голос, тихий и усталый, но этого не менее родной и любимый:       − Ворон? Что, ради всего святого, ты здесь делаешь? И постой, ты что, плачешь? Посмотри на меня, пожалуйста.       Марко чуть слышно всхлипнул и поднял голову.       Опершись на руку Львенок чуть приподнялся в кровати, глядя на него неожиданно серьезно и сочувственно.       − Все с тобой ясно, − грустно улыбнулся он, вытирая слезы с лица своего друга. – Ну, все же обошлось… Успокойся, дыши. Давай, Ворон, вдох-выдох. Все в порядке, все нормально…       − Все в порядке? – в шепоте Макро зазвучали высокие истеричные нотки, − Ричард, мать твою, Майерс, ты чуть не умер здесь! И после этого ты будешь рассказывать мне о том, что все хорошо? Если бы ты… Черт...       Из глаз юноши вновь потекли слезы. Он отвернулся, пытаясь стереть их и успокоиться, но, по правде говоря, получалось это у него неважно.       − Господи-боже, и за что мне такое наказание? – пробормотал Львенок, поднимая глаза к потолку. – Иди сюда, несчастье, хватит сидеть на полу, там холодно.       Он слегка потянул Марко за руку, усадил на кровать рядом с собой, обнял его, утыкаясь носом куда-то в плечо, и закрыл глаза.       Несколько минут они сидели молча, обнявшись. Тишину прерывали лишь шмыганье носа Марко и тихое спокойное дыхание Львенка. Он-то первым и нарушил молчание:       − Знаешь, Ворон, по правде говоря, я уже не надеялся тебя увидеть. Пару дней назад дела мои стали совсем плохи. Последнее, что я помню это то, как сестры предлагали мне в последний раз исповедаться… Но вот ты здесь, а я все еще дышу… Что ты сделал?       − Не знаю, − вздохнул Марко, − ты умирал, я молился, потом был свет…       − Звучит достаточно бредово, − усмехнулся Львенок, − но ты у нас особенный. Так что причин не верить тебе у меня нет. Спасибо, что оставил меня одного.       − Ты – это все, что у меня есть, Рик. Как я мог тебя бросить?       В ответ Львенок лишь тихо усмехнулся, разомкнул объятья и внимательно посмотрел на Марко. Взгляд его вдруг сделался тревожным, брови нахмурились. Он протянул руку и стер что-то темное со лба юноши:       − Скажи-ка мне, Ворон, − осторожно начал Львенок, − тебе не больно?       − Нет, − удивленно пожал плечами Марко, − а должно быть?       − Понятия не имею, но это − Ричард показал свои испачканные темным пальцы, − кровь. Твоя, между прочим.       Марко недоуменно нахмурился:       − Наверное, поцарапался пока лез по карнизу.       − Сомневаюсь, − протянул Львенок и тут же снова нахмурился. – Так, стоп, по какому-такому карнизу?       − По тому, который под окнами нашей кельи, − потупил взгляд Марко.       − То есть, хочешь сказать, что для того, чтобы пробраться сюда ты прошел по карнизу третьего этажа?! Ворон, у тебя что, совсем в голове пусто? А если бы ты сорвался?!       − Ну не сорвался же, − пробормотал себе под нос Марко, а потом вскрикнул от неожиданного, но болезненного подзатыльника, который отвесил ему Львенок. – Ай! За что?       − За то, что совсем о себе не думаешь, идиот! Если бы с тобой что-то случилось… Я не знаю, как жил бы дальше.       − Могу сказать тоже самое, − вздохнул Марко, − ты не представляешь, как я испугался, когда понял, что тебя нет слишком долго. И все остальные… Они лишь уклонялись от ответа, когда я спрашивал о тебе. Просто сидеть и ждать я не смог, прости.       − Не извиняйся, ты ни в чем не виноват, − Львенок устало потер глаза и лишь покачал головой, − я на твоем месте поступил бы точно также. Но, ради всего святого, Ворон, пожалуйста, береги себя. Без тебя в этом мире станет на порядок темней.       Львенок вновь притянул юношу к себе и начал неторопливо перебирать пряди его волос, щекоча висок теплым дыханием. Марко закрыл глаза. Ему наконец-то стало спокойно. Саднивший в горле ком исчез, тревога растворилась. Он вдруг подумал, что хотел бы остаться в этом мгновении навечно, застыть как насекомое в капле янтаря. Лишь бы они всегда были вместе, лишь бы никогда не расставались.       Не осознавая, что он делает, Марко уткнулся губами в шею Львенка и длинно выдохнул. Ричард вздрогнул как от удара, и казалось, перестал дышать.       − Что же ты делаешь, маленький, − чуть слышно прошептал он и осторожно коснулся губами скулы Марко. В ответ тот резко отстранился и недоуменно уставился на Львенка.       − Рик, что ты?...       − Неважно, − прошептал Львенок, закрывая лицо руками, щеки его предательски пылали. – Я не должен был, прости…       − Что простить? Я не понимаю…       − Забудь, Ворон. Просто забудь. Все хорошо, все в порядке. У меня, наверное, просто мозги закипели от температуры.       Марко осторожно коснулся ладонью лба Львенка. Тот был чуть теплым, но глаза друга в темноте все же подозрительно блестели.       − Тебе нужно отдохнуть, Рик. Ты здесь болеешь, а я пришел, развел сырость… Тебе еще и успокаивать меня пришлось. Поспи, ты, наверное, устал. А мне было бы неплохо придумать, как вернуться обратно до рассвета.       − Не нужно ничего придумывать, Ворон, − вздохнул Львенок и откинулся обратно на подушку, вытирая испарину со лба. − Останься, пожалуйста. Ради меня. Я не хочу больше засыпать без твоего сопения рядом.       − Если нас увидят сестры милосердия…       − Не думай об этом. Во-первых, я не дам тебя в обиду, а во-вторых карабкаться ночью по скользким карнизам – худшая из твоих идей за последнее время. Хоть тебе и повезло, искушать судьбу еще раз все же не стоит.       Марко устало потер глаза:       − Возможно ты прав, а возможно и нет… Но видит Господь, я не хочу оставлять тебя одного.       − Так и не оставляй. Ты даже не представляешь, насколько сильно я скучал. И как боялся больше никогда не увидеть тебя. Останься со мной, Ворон, пожалуйста.       − Хорошо, − прошептал юноша и направился к соседней кровати.       − Постой, − Львенок закусил губу и удержал его за руку, − ты нужен мне. Здесь, рядом. Побудь со мной, пожалуйста. Я так устал быть один.       Марко в замешательстве остановился, посмотрел в умоляющие глаза Ричарда и понял, что сейчас он просто-напросто не сможет сказать ему «нет». Вновь присев на край кровати, он провел рукой по неровно остриженным волосам Львенка. В ответ тот перехватил руку Марко и едва ощутимо коснулся кончиков пальцев губами:       − Я никогда не оставлю тебя, Ворон, − лихорадочно прошептал он, − пойду за тобой куда угодно, хоть в Чистилище, хоть в Ад. И если когда-нибудь тебе покажется, что весь мир отвернулся от тебя, помни – я всегда буду на твоей стороне. Обещаю.       − Я верю тебе, Рик, − улыбнулся Марко, − и бесконечно доверяю. И я счастлив, что Господь послал мне такого друга, как ты.       − Иди сюда, − губы Львенка улыбались, но взгляде его читалась совершенно гремучая смесь грусти и болезненной нежности. Он слегка отодвинулся, освобождая место рядом с собой.       Немного помедлив Марко осторожно прилег на край кровати. Львенок притянул его к себе, заставляя устроиться поудобнее и расслабиться. Пригревшись в объятьях, Марко и сам не заметил, как провалился в глубокий сон без сновидений.       Львенок же до самого рассвета так и не смог уснуть.       Гроза окончилась под утро. Глядя сквозь мутное оконное стекло на то, как солнце медленно поднимается из-за горизонта, Ричард Майерс изо всех сил старался не думать о том, что будет завтра. О том, что произойдет, когда их увидят вместе, о наказании, которое непременно последует за проступком Ворона… Ричард Майерс старался просто наслаждаться моментом. Своей маленькой минутой слабости. Он совершенно точно был уверен в том, что больше подобное никогда не повторится.

И был прав.