пчела умирает после того, как ужалит.

       Ее затыкают вновь, словно это вошло в привычку не только у него. Но рядом никого. Голоса не слышно, как и вопля, что вновь заставлял тело вздрогнуть от ранее всплывших моментов. Она сама из себя выдавливает этот ужасный голос, собственно корит, применяя мужские слова в качестве кнута, что доводил до мнимого исступления, плавно переходящего в невроз.       Спустя мгновение — не выдерживает. Хрупкие ладони сжимаются в неровные кулаки, как только пестрый взор соприкасается с палитрой зеркала. Ей тошно даже смотреть на себя по ту сторону: скомканные блондинистые пряди, что раньше были подобием кудрей; смазанная с губ ярко красная помада, а апогеем этого образа становится дрожащий от собственного угнетения взгляд, что вот-вот и окончательно падет на пол велюровой ванной комнаты.        — Соберись.        Он орет на нее, потому что ему интересно, как она отреагирует. Первое время она дергалась и мчалась прочь, но вскоре в ее голубых глазах стали зажигаться искорки. Затем эти искорки переросли в пламя. Пламя ненависти. И хоть у нее все равно не хватает духу сказать ему что-то поперек слова, ему интересно, куда это все приведет? Ему интересно, разгорится ли дальше это пламя в Синицкой или затухнет? Она учится на своих ошибках, она довольно способна, хоть ей все дается ни с первой, ни со второй и даже ни с третьей попытки от, кажется, врожденной тупости. Но она берет упорством, и он тайно даже гордится ей. Но ему все равно интересно, когда же она сломается?        Не проходит и пару мгновений, как Катя сдается, дает себе поблажку и вновь опускает руки. Сбита с толку или же крайний бокал чего-то алкогольного придал ей храбрости, чтобы вновь окунуться с головой в собственные мысли, терзающие уже столь долго. Губы машинально сжимаются в тонкую полосу, а блеклый взор переместится на мигающую в туалете клуба лампочку, что также не справляется с аурой в помещении.       Ее веки дрогнут, а водостойкая тушь просто-напросто не справится с наступающими эмоциями. Это вверх Синицкой — она лучше уж канет в собственном самоуничтожении, чем сможет собраться с силами и вернуться к подругам, что продолжали ее ожидать в зале. Она устает от мнимой картинки «счастливой» жизни. Рассматривать мир через призму увядающей молодости — было тяжело оборачиваться назад, вспоминая все те моменты, когда женское тело покрывалось дрожью от его крика, что был куда хуже любого наказания.        — Нет. Соберись, Катя.       Но она не собралась. Она не смогла принять этот груз. Синицкая слишком долго молчала, терпела, выжидала, строя из себя дурочку. Всему приходит конец: и слезам, что винными ножками стекали по бледным женским устам, и слабости, не отпускающей ее рассудок, намертво закрепив мысль, что она должна.        Он не может просто так этого допустить. Он намерен превратить сегодняшний день Барби в сущий ад. Но словно назло она не дает ему повода. Все процедуры, которые ей поручаешь, она проводит идеально. Следственные дела, которые на нее скидываешь, она заполняет аккуратным почерком, не произведя ни одной ошибки или помарки. Она молчит и не произносит ни слова, поэтому он считает, что она объявила священную войну. И он не успокоится, пока не подавит ее настрой. В конце концов, повод она все равно даст, а если нет, то он придерется к ней и без повода. Но на его словесные унижения о ее умственных способностях она больше не покупается. Неужели она приобрела иммунитет? А вот это уже становится действительно интересно.

***

       Такси завершает свой маршрут у здания какой-то новостройки, явно незнакомой Синицкой. Потому, блеклым и протертым взором, она старается понять, была ли в этих местах она раньше? Но ей уже не до этого. Вычурными шажками — по причине длины каблука и изрядно подвыпившего состояния — молодой опер направляется в самое жерло ада, дабы поквитаться, если не с Дьяволом, так с его адвокатом. Глаза слепит от тусклого фонаря, что догорал свою крайнюю ночь, тем самым вынудив девушку резко свернуть к самому подъезду. Она толком не помнит, как преодолела остальные преграды, ведь ее мысли были уже давно где-то позади. Не помнит и про подруг, что остались в клубе, кажется, уже не выжидая ее.       Проходит достаточно времени, когда он вдруг понимает, что Барби нигде нет. Интересно, куда она задевалась? Он идет в их кабинет, но там ее нет. Поднимается на первый этаж, заглядывает в кофейню. Но и там не находит девушку. И лишь вернувшись в комнату допроса, где он ее и оставил, после того, как вновь отчитал за неправильно выявленные улики, он находит ее сидящей на стуле напротив стола и смотрящей безжизненным взглядом в одну точку. Он понимает, что перегнул палку. Похоже он сломал Синицкую. И это уже совершенно не интересно.        Катя разбивает свою руку о чужую дверь, стучась столь громко, что она могла запросто перебудить жильцов. Но мнимая храбрость не позволяет ее вернуть все обратно — девушка ждет, когда ей откроют. И стоило только замахнуться еще раз, как железная дверь отворится, а мужской силуэт, представший пред ней, начнет буквально пронизывать своим холодным взглядом.       — Синицкая, какого хрена? — шипит с ноткой сонливости хозяин квартиры. Грубый голос Макарова вновь заставит ее замереть на месте, но вот чужая рука, что резко дернет блондинку на себя, дабы та поскорее зашла внутрь, выведет ее из этого состояния. Паша захлопывает дверь за ней и машинально готовится к тому, чтобы провести очередную лекцию девушке, только вот внешний вид ее прерывает мужчину, не позволяя залиться взрослым гомоном, который уж точно перебудит пол здания. Он обводит ее взглядом еще раз, пытаясь прикинуть, из какого клубешника девушка сбежала сюда. Но дела обстояли куда хуже, стоило только Макарову завидеть слезы на женских устах. Не мог терпеть подобное, но здесь ему оставалось лишь избегать ее прелестных глаз, лишь бы только не окончательно прийти к выводу, что именно он стал причиной, по которой блондинка сломалась.       — Павел Сергеевич, почему я? — напряжение не было прервано, когда Катя решила вернуться к цели, из-за которой и пришла к своему начальнику. — Почему вы ненавидите меня? — дрожь в женском голосе еще больше вводила в ступор, но Макаров был все так же непоколебим. Она кидается к нему, находится так близко, что он запросто мог своим носом коснуться ее. Ее лицо красное от злости, глаза горят, слеза предательски катится по щеке, нижняя губа искусана до крови. Мужчина заметит каждую деталь на этом оскале, но сам остается холоден.       — Ты существуешь, — лишь спадет с его обветренных губ, приводя девушку в полное недоумение. Катя теряется за считанные секунды, когда мужчина все же решается ответить на вопрос. Не знает, как реагировать, как теперь думать и действовать. Она была готова к очередному потоку унижений, но никак ни к этому. — Ты существуешь. Живешь. Дышишь. Ходишь. Попадаешься мне на глаза. Ты меня раздражаешь всем этим. Меня бесит в тебе абсолютно все. Начиная с твоих золотистых волос, голубых наивных глаз, розовых щек и малиновых губ и заканчивая… — предательски сорванные с губ выражения заставляют мужчину тяжело выдохнуть и сжать губы в тонкую полосу. Не слышит ничего, лишь ощущает.       Паша мгновенно ощутит, как его ранее сдавленные уста зацепятся за чужие. Девушка скользнула напротив, преодолевая мизерное расстояние между ними, и призналась самой себе, что вряд ли сможет что-то исправить после. Синицкая в момент ощутила вкус его уст на своих губах — пряные, до острой боли клишированные, но и свои отдают ещё недавно выпитым алкоголем, горячие и такие же томные, как и его размеренные, хоть и немного резкие. Мужчина же никогда не думал, что подобное дело могло принять такой оборот. Потому что никогда не допускал такой вариант событий. Он даже не задумывался, почему ему так интересно было издеваться над Синицкой. Но сейчас девушка буквально не оставляла ему выбора. Нездоровая притягательность, выражающаяся исключительно в негативных эмоциях, была ощутима и ею. Ощутимо и то, как Катя вкладывала в этот поцелуй всю ненависть, которую она копила долгое время. Как блондинка просто-напросто не давала Макарову спуску, остервенело зацеловывая уже не такие молодые уста. Заставляла Пашу податься вперед, жадно хватая девушку за затылок и вдавливая ее содрогнувшееся тельце в стену коридора. Ее всю трясет — он это ощущает, потому понимает, что сбылось.        Ему вновь интересно, насколько хватит Синицкую сейчас? Сможет ли она должным образом поквитаться с ним за все те невзгоды, что он приносил в ее жизнь? Переступить через себя и сказать самой себе, что этого больше не будет. Все это было интересно. Было.