Вита смеется: «Твоя взяла»

В год в храм приходили сотни пар, желающих проверить, являются ли они родственными душами. Получив отрицательный ответ, часть из них распадались, но остальные продолжали отношения, считая поверье о родственных душах лишь сказкой — до того редко встречались предначертанные. Аристии семь, она невинный ребенок, и священник проводит тест на ее совместимость с принцем. Тест был чистой формальностью, говоря честно, потому что никто не сомневался, чья она суженая. Отец в тот день казался особенно напряженным и холодным, и девочке подумалось, что он хочет, чтобы ответ был положительным; подумалось, что в ином случае он будет недоволен своей бесполезной, слабой дочерью. Аристии стало вдруг по-настоящему страшно. Что с ней случится, если отец в ней разочаруется? Желание связать свою жизнь с незнакомым принцем, что смотрел на нее с непонятной ей злостью и обидой, вспыхнуло в ней столь ярко, столь яростно, что даже Вита ничего не смог с этим поделать, глядя, как сплетаются две нити судьбы, которые никогда не должны были пересекаться. Он знал, что это было ошибкой, но не представлял, во сколько им всем это обойдется. В тот же день по империи разлетелась радостная весть: Аристия ла Моник и Руфелис Камалудин шана Кастина — родственные души. Поздравления сыпались со всех сторон, а народ ликовал. Считалось, что предначертанных, нашедших друг друга, ждала исключительно счастливая жизнь, полная радости и успехов. А если такая пара вставала во главе государства, то это благословение распространялось и на их народ. Люди праздновали их будущее спокойное правление, дворяне скрипели зубами, Аристия предвкушала жизнь с любимым. Ничто из этого не сбылось. Аристии десять, хотя за ее спиной — семнадцать лет прошлой жизни, полной горечи, обиды и злости на себя и на мир вокруг. Клеймо родственных душ не подарило ей счастливой жизни в любви, как предрекали ей все вокруг. Руфелис, казалось бы, с облегчением сделал императрицей другую, как только появился крошечный шанс на то, что Аристия — не его судьба, и взялся третировать бывшее дитя пророчества, что вошло во дворец пониженной королевой. Аристии десять, в ее ушах все еще звучит свист гильотины, и связь родственных душ для нее — пустой звук. Потому она с отчаянной решимостью просит императора об еще одной проверке, возлагая все надежды на обещание Виты разорвать ее связь с принцем Руфелисом. Под сводами храма Аристия смотрит в холодные глаза юного принца и не дрожит лишь благодаря присутствию папы, в напряжении которого она в этот раз верно расшифровывает беспокойство за любимое чадо и надежду, что связь, наоборот, не подтвердится. Первосвященник Терциус смотрит на юную леди задумчиво, улыбается загадочно, а в глазах его клубится знание. Свет охватывает его руки, расширяется, усиливается и поглощает двух юных людей, что всем сердцем не желают знать друг друга. По империи проносится весть уже шокирующая: Аристия ла Моник не родственная душа наследному принцу. Руфелис впервые кажется пораженным: за последние десять лет он как-то свыкся с мыслью, что женится на нелюбимой девушке, определенной дурацким пророчеством. Аристия, пока принц не пришел в себя, улыбается с облегчением и лишь радостно желает ему счастья с его благоверной, которая наверняка скоро найдется. Принц смотрит на нее странно, почти не холодно, но ей в кои-то веки все равно. Помолвку, впрочем, не разрывают, хотя Моник очень просили. Тогда император ставит условие обоим помолвленным: найдете родственную душу — скатертью дорожка. Условие почти невозможное, сказал бы кто-то, учитывая, сколько людей живет в империи, но Аристия не отчаивается, точно зная, кто родственная душа принца и когда она появится. В своего предначертанного она, ясное дело, даже не верит. Потому леди лишь кивает, соглашаясь с условием, и с изяществом откланивается, провожаемая тяжелым взглядом монарха. Дни идут своим чередом, разбавляемые посиделками с Аллендисом, занятиями по управлению поместьем и тренировками с мечом. Аристия смотрит на мир, будто впервые его видит. Люди вокруг нее всегда были столь добры, воздух — столь свеж, а она сама — столь любима? Счастье копится в ней, выходит смехом и слезами, за которые она впервые не чувствует ни стыда, ни даже смущения. Папа доволен этими переменами и даже сам позволяет себе чуть больше: то обнимет, то по голове погладит, то подбодрит, то выходной возьмет, чтобы провести время с дочерью. И все столь прекрасно, что хочется остановить этот миг и спрятать в сундуке, как драгоценное сокровище. Аристия погружается в эти размеренные тихие дни, как в омут, с головой, и в кои-то веки позволяет себе не беспокоиться. Вита сдержал обещание, она не суженая принца. Джион придет в этот мир как положено. А она возглавит род Моник, оставив дворец и всякую политику. Одиночество осталось для нее лишь воспоминанием, вытесненное папой, Аллендисом и многими-многими другими. Когда она окончательно разорвет старую нить судьбы — лишь вопрос времени. Одно очень важное обстоятельство она, правда, упускает из виду. Мироздание, впрочем, очень скоро ей об этом напоминает. У напоминания волосы алые и глаза голубые, что омуты. Удар его тяжелый, стремительный, опасный — Аристия не раз видела на тренировках, ощущала толику этой силы на себе. Но несмотря на всю свою силу и мощь, напоминание не вызывает страха. Вот уважение, радость, смущение, раздражение, злость — что угодно, но не страх. Напоминание заразительно смеется, трогательно обижается на отказ звать только по имени (не зная, что в мыслях зовется уже даже не по имени, а по прозвищу, коротким мягким «Сейн») и всегда тепло улыбается. Напоминание носит имя Карсейн де Ласс, и одно это имя лишает Аристию спокойствия и рассудительности. «Ты мне нравишься», — говорит Карсейн, упрямо не отводя взгляд. Ей тринадцать, ему пятнадцать, и закатное солнце освещает их фигуры, утопающие в золотом поле пшеницы. Аристия, некрасиво открыв рот, думает, не ослышалась ли она, но Карсейн, не давая ей вставить и слова, складно и до боли искренне признается в своих чувствах: как счастлив, как спокоен с ней, как рад, что однажды встретил ее. Признание неожиданно длинное и чувственное, и девичье сердце делает кульбит и не один. Сейн останавливается, лишь когда замечает ее слезы, и с очевидным волнением берется успокаивать возлюбленную, костеря себя на все лады, разрушая тем самым волшебство момента. Аристия смеется, глядя на сконфуженную моську друга, находя его румянец неожиданно милым, и улыбается неверяще. «Так… ты дашь мне шанс?» — просит он тихо. Страх сжимает девичье горло, в ушах свистит гильотина, тело расцветает фантомными синими и алыми цветами синяков и ран. Но Карсейн — не принц Руфелис и его тепло столь заманчиво и приятно, а забота столь трогательна, что она сдается. Аристия соглашается, судорожно кивая, из-за чего лицо мальчишки освещается самой счастливой улыбкой, которую она когда-либо видела за обе жизни. Красиво, думается ей. Ростки симпатии, что девушка душила в себе все это время, крепнут необычайно быстро. Карсейн не идеален. Он заносчивый, самонадеянный, громкий, наглый. В конце концов, по сравнению с ней, он действительно ребенок, едва переступивший порог в пятнадцать лет. У него сердце горячее да ветер в голове. Таким мальчишкам бы меч покруче, поклонниц побольше да уроков поменьше для полного счастья. Аристия так не может, ей почти двадцать лет, несмотря на внешние тринадцать, она вершила судьбы сотен поданных, и жизнь уже успела подрезать ей крылья, если даже не вырвать с корнем. В ссоре в порыве злости она обзывает его безответственным болваном, а он ее — бессердечной выскочкой, и двое разбегаются по разным углам, по разным комнатам, по разным сторонам сада. Но всегда встречаются, извиняются, мирятся, потому что быть врозь уже больно. И если Аристия, даже подходя первой, никогда не начинает первой говорить, приученная сдерживаться и замалчивать, то Сейн, открытый и прямолинейный, берет слово сам и предлагает компромиссы. Он, правда, старается ради нее и, казалось бы, каждую секунду своей жизни пытается сделать ее чуть счастливее. Аристия, понимая это, чуть не плачет и отвечает ему как может заботой и вниманием. Карсейн не идеален, но ему и не нужно быть таким. «Хотел бы я быть твоей родственной душой. Давай проверим?» — говорит Сейн спустя два года их отношений, валяясь с ней в саду после утомительной тренировки. Говорит это столь просто и буднично, будто не жизнь с ней связать хочет, а в гости приглашает. Аристия, разморенная, расслабленная, едва не подскакивает, когда до нее доходит смысл сказанного, и смотрит на него почти шокировано. Сейн не отводит взгляда, как и тогда, два года назад, в золотом поле, но ему до очевидного страшно получить отказ. Аристия знает: он не станет давить, требовать и умолять — отступит, даст пространства и отшутится, на корню давя обиду и досаду. Терпение у него на самом деле ангельское, и ждать Сейн умеет как никто, несмотря на вспыльчивый характер. Аристия знает, и почему-то это ей как удар под дых. «Не отдам, — яркой кометой проносится мысль. — Его — никому не отдам, даже если Вита будет против». Аристии пятнадцать, и ей непривычно видеть Сейна столь сосредоточенным вне тренировочной площадки. Он не шутит и не подначивает, лишь улыбается задумчиво и смотрит-смотрит-смотрит на нее, не веря, что его правильная малышка Тия согласилась на эту почти авантюру. В своих чувствах юноша не сомневается, но Божьи замыслы никому не ведомы, потому Карсейн держит руки сцепленными в замок — дрожат, заразы. От внимательного взгляда девушки это все равно не укрыть, но она хотя бы молчит об этом, улыбаясь ободряюще, и копирует его позу, скрывая свое волнение. Кейран наблюдает за этой идиллией со стороны и мысленно кивает себе: вот теперь это выглядит правильно. Аркинт де Ласс его благодушного настроения не разделяет, каждую секунду, где бы он ни был, ощущая на себе тяжелый взгляд монарха, недовольного тем, что младший сын дома Ласс, очевидно, тайно ухаживает за невестой принца. В глазах Терциуса смешинки. В результатах он не сомневается ни секунды, но, как того требует процедура, все же начинает проверку. Они в храме. Это третий тест на связь душ Аристии и первый — Карсейна. И, как они надеются, последний для них обоих. Принц Руфелис, услышав новость о нашедших в друг друге родственную душу Аристии ла Моник и Карсейне де Лассе, роняет чашку из вмиг ослабевших рук, заливая стол, документы, книги и даже часть одежд. Впрочем, он никак не реагирует на это. Харен прячет глаза, чтобы не видеть полное боли лицо Его Высочества, и голыми руками собирает осколки несбывшегося. В кратчайшие сроки одна помолвка Аристии расторгается и тут же заключается другая — с семьей Ласс. В день подписания документов, согласно которым семья Моник отказывается от помолвки и лично леди Аристия Пиония ла Моник — от прав на престол, юная леди едва не плачет от счастья, а Вита смеется ей на ухо: «Твоя взяла». Карсейн ловит ее прямо на выходе из дворца и целует столь жадно, обнимает столь крепко, что дышать сложно. Срывающимся шепотом клянется сделать ее счастливой во что бы то ни стало, и его клятве Аристия верит. Потому что, видит Вита, она уже так безбожно счастлива. Ей предрекали мирную жизнь, полную всего самого светлого, что есть на свете, и свое она непременно получит. Теперь уж точно.