Белый Дракон и его Тень

      В жизни юного Цзыцю было очень много правил. Ему не разрешалось долго находиться под палящим солнцем, нельзя было мерзнуть, попадать под дождь или снег. Ему категорически запрещалось бегать, прыгать или лазить по деревьям, нельзя было часто поднимать что-то тяжелее десяти цзиней* и ни в коем случае не разрешалось прикасаться к острым предметам, вроде ножей и ножниц, чтобы не пораниться ненароком. Это же правило касалось и разведения в жилище огня. Ему запрещалось ходить в реставрируемую часть дома и в ту часть сада, где росли специи. Ему нельзя было ездить верхом, приближаться к выращиваемым домашним животным или заводить своих. Еще ему не позволяли спускаться в камору, где хранились неиспользуемая ныне домашняя утварь и вино, не разрешали трогать изделия из драгоценных металлов.       Цзыцю был очень болезненным ребенком. Ему ничего не стоило простудиться даже летом, не говоря уже о том, что у него появлялись аллергии на массу самых обыденных вещей. Он жил в доме дяди вместе с бабушкой и никогда не знал своих родителей. Его мать умерла, когда он родился, а отец погиб во время восстания, когда мальчик был совсем маленьким. Дядя был успешным торговцем и хорошо зарабатывал себе на жизнь. У него не было ни жены, ни детей, и весь доход уходил в основном на поддержание хозяйства и обучение самого Цзыцю. И пусть тело мальчика было слабым, но природа наделила его ясным умом и цепкой памятью. В свои двенадцать с небольшим он хорошо умел считать, читать и писать, имел некоторое представление о работе рыночно-экономической системы, изучал конфуцианство, немного играл на флейте и с подачи дяди осваивал го.       Из-за того, что круг его общения включал в себя ограниченное количество людей, которых он знал едва ли не с рождения, мальчик, встречаясь с незнакомцами, чувствовал себя неловко и скованно и по большей части всегда молчал, если его ни о чем не спрашивали. У Цзыцю не было друзей, и он понятия не имел, как заводить их. Несколько раз мальчик пытался подружиться с соседскими детьми, но из-за целой кучи правил, которую ему приходилось соблюдать, он не мог часто видеться с ними или играть на равных. Временами ему бывало тоскливо наблюдать за резвящимися и хохочущими на улице сверстниками, но с годами он научился принимать свое одиночество как данность и даже получать от него удовольствие.       Цзыцю любил учиться, был внимателен и послушен, поэтому ни у кого из обитателей дома не бывало с ним проблем. Он никогда осознанно не нарушал установленных правил, и, даже когда дяди и бабушки не было дома, никто из прислуги не следил за ним, потому что в этом не было никакой необходимости. Мальчик чаще всего предпочитал заниматься в своей комнате или в крытой беседке напротив сада, и всем было хорошо это известно.       Но в тот роковой день юному Бай Цзыцю пришлось нарушить установленный для него порядок едва ли не впервые за двенадцать лет.       Тем утром ему едва удалось убедить дядю расположиться на улице, в павильоне напротив сада. Цзыцю чувствовал себя хорошо и очень хотел хоть немного поиграть в го на свежем воздухе: мальчику хорошо давалась игра, и он старательно продумывал свою стратегию, увлеченно наблюдая за извечной битвой черных и белых. Стоял погожий весенний день, и солнце ласково пригревало Цзыцю спину. Однако игру пришлось отложить, поскольку бабушке неожиданно стало нехорошо. У нее всегда ухудшалось самочувствие во время непогоды, но в тот день с самого утра ярко светило солнце, и ничто не указывало на приближающуюся бурю. Цзыцю тогда подумалось, что это странно, но он, как обычно, просто придержал свои мысли при себе. Ближайший лекарь жил в паре кварталов от их дома, и дядя с помощью пары слуг быстро снарядил повозку и повез бабушку к нему. Мальчик же, оставшись в одиночестве, продолжил сидеть за новеньким гобаном и некоторое время просто изучал расстановку камней на доске, раздумывая над своим дальнейшим ходом и представляя возможные ответы дяди.       Однако уже через каких-то полчаса погода заметно ухудшилась: неожиданно поднялся сильный ветер, и безоблачное голубое небо затянуло тяжелыми грозовыми тучами. Оно потемнело буквально за какую-то минуту, так стремительно, что это казалось невероятным, — уж мальчик-то точно за свой короткий век никогда не видел ничего подобного. Цзыцю быстро побросал камни в чаши, предварительно запомнив все сделанные ходы, как учил его дядя, и вместе с доской унесся в сторону дома под зловеще завывавший ветер и громогласные раскаты грома. Поняв, что в ближайшие пару секунд была велика вероятность промокнуть до нитки, Цзыцю резко сменил направление и побежал к пристройке, в которой располагалась каморка и где хранились вещи, перенесенные из реставрируемой части дома.       Ливень шумно обрушился с неба одной сплошной стеной и настиг мальчика у самого седзи, самую малость забрызгав ему обувь. Цзыцю некоторое время ошарашенно наблюдал за разбушевавшейся стихией, но затем вспомнил, что ему нельзя находиться на сквозняке, и поспешил войти внутрь.       Сердце колотилось как сумасшедшее, руки слегка подрагивали, и перед глазами все немного плыло — так иногда бывало, когда он сталкивался с какими-либо физическими нагрузками. Бабушка часто рассказывала ему, что он родился намного раньше срока и был очень хилым, и что его мать отдала все свои силы для того, чтобы сын только выжил. Цзыцю был искренне благодарен за этот шанс, чтил жертву матери и старался бережно относиться к своему здоровью.       Прикрыв глаза, он осел на пол, положив доску с камнями рядом с собой, и немного успокоился под тяжелый мерный стук капель. Когда мир вокруг обрел четкость, а сердце вернуло себе прежний ритм, Цзыцю поднялся на ноги и огляделся. Он никогда не был здесь: в каморке прибирались редко, поэтому внутри скапливалось много пыли, на которую у мальчика тоже была аллергия. Цзыцю прикрыл нос и рот рукой, чтобы не дышать слишком часто, но все равно несколько раз оглушительно чихнул. Его глаза заслезились, но уж это было всяко лучше, чем промокнуть до нитки. В таком случае тяжелая простуда была ему гарантирована.       Цзыцю осторожно продвигался вперед, с интересом оглядываясь по сторонам. Из-за того, что на улице значительно потемнело, накрытые тканью предметы угадывались с трудом. В основном на верхнем этаже располагались ненужная мебель и бытовые вещи: низкие чайные столики, ширмы, пара котлов-треножников, нужных для обрядов; также здесь было наполовину занавешенное круглое зеркало, пара глубоких кресел, какие-то непонятные статуэтки необычных форм и размеров, о назначении которых можно было только догадываться. Мальчик ничего не трогал руками, лишь на цыпочках проходил мимо каждого ряда, стараясь не дышать глубоко и часто. Обойдя комнату по кругу, ноги принесли его к лестнице, которая вела вниз. Осторожно перегнувшись через перила, он прищурился, силясь разглядеть то, что находилось внизу. Слезящимися от пыли глазами он выхватил силуэты каких-то горшков, мешков и очертания непонятных темных пузатых бутылей — ровным счетом ничего интересного.       Цзыцю уже собирался было повернуть обратно и устроиться рядом с оставленной у входа доской, чтобы переждать непогоду, как вдруг неожиданный разряд молнии на секунду осветил нижний этаж каморки. И в этот момент краем глаза мальчик заметил какой-то мимолетный отблеск там, внизу. Это заставило его нахмуриться и снова перегнуться через перила. Насколько знал Цзыцю, у него была небольшая аллергия на некоторые металлы, особенно на нечистое серебро, но это совсем не значило, что он не мог хотя бы издали полюбоваться какой-нибудь красивой вещью.       Слегка недоумевая по поводу того, что же такое блестящее могло находиться внизу, среди старых горшков, Цзыцю осторожно принялся спускаться вниз, держась за перила. Дождь здесь слышался все так же отчетливо, как и оглушительные раскаты грома, которые заставляли мальчика невольно вздрагивать каждый раз, но, ведомый любопытством, он продолжал свой путь, стараясь не обращать внимания на пугающие звуки.       Оказавшись внизу, он внимательно осмотрелся, пытаясь определить, где находилось это «что-то», что привлекло его внимание. Затаив дыхание и ступая на цыпочках, будто вор, которого вот-вот застанут с поличным на месте преступления, Цзыцю заметил полированный краешек какого-то квадратного предмета, выглядывавшего из-под плотной ткани. Он подошел ближе, как завороженный, уже практически не слыша ни шума дождя, ни шквального ветра, ни сотрясающих стены раскатов грома. Протянул руку, чтобы отдернуть тряпицу, и вдруг внезапная ослепительно белая вспышка, появившаяся из ниоткуда, заставила его зажмуриться.       Цзыцю простоял так с минуту, инстинктивно прикрыв лицо руками, а затем отнял их, открыл все еще чуть слезящиеся глаза и часто заморгал, силясь прогнать плясавшие перед внутренним взором разноцветные пятна.       Все в каморке было по-прежнему. Горшки, мешки, бутыли и низенький столик в центре — ничего необычного. Все также пахло какими-то травами, и самую малость щекотала ноздри скопившаяся пыль. Однако, несмотря на это, что-то изменилось. Немного подумав, Цзыцю понял, что стало немного светлее, да и шум, издаваемый внезапно накатившей бурей, заметно утих. Разумом он принял это объяснение, но сердце его отчего-то все еще было не на месте.       Отмахнувшись от необъяснимой тревоги, мальчик вернулся к своей находке и принялся аккуратно снимать с нее грубую ткань.       И через пару секунд его взору неожиданно предстал гобан. Цзыцю с первого взгляда понял, что тот был очень и очень старым, — сейчас в империи Цин таких не делали. Поверхность его казалась зеркальной, но изрядно потускневшей от времени, а линии, образовывавшие квадраты, в некоторых местах стерлись. У гобана не оказалось ножек, и он был отделан темным деревом, а по краям его тянулся вычурный орнамент, местами выцветший, а местами потемневший и от этого почти незаметный. Цзыцю с минуту рассматривал доску с интересом, одновременно пребывая в некоем благоговении, пока его изучающий взгляд не наткнулся на два размытых светлых пятна в правом нижнем углу, которые заметно отличались от цвета всей остальной поверхности. Не отдавая себе отчета в том, что он делал, мальчик осторожно провел по ним пальцами и вдруг услышал тихий шепот, полный робкой надежды.       «Ты… Слышишь меня?»       Цзыцю мгновенно отскочил от гобана как ошпаренный. Мальчик был абсолютно уверен, что ему не почудилось, но вместе с тем он прекрасно знал, что в каморке больше точно никого не было. В голову моментально полезли когда-то услышанные от домочадцев разного рода байки о нечистой силе, которая могла обитать во всяких старинных предметах. Цзыцю вдруг услышал чей-то надтреснутый, полный облегчения и радости смех, который нарастал с каждой секундой. Мальчику сразу же сделалось нехорошо: сердце снова пустилось вскачь как ненормальное, а ладони вспотели. И он едва ли заметил, как пробились сквозь седзи лучи вмиг выглянувшего солнца, потому что в тот же момент смех прекратился, и Цзыцю снова услышал мягкий голос, который в этот раз раздался у него прямо за спиной. И на этот раз он был куда более реальным.       — Юноша, если ты видишь печать моих страданий, позволь мне жить в уголке твоего сердца.       Цзыцю резко обернулся и тут же от неожиданности свалился на пол, слегка ударившись головой о край стола, но даже не заметил этого. Он просто был не в силах отвести взгляда и даже боялся моргнуть лишний раз, хотя глаза все еще продолжало неприятно щипать.       Перед ним стоял очень высокий и статный мужчина в белоснежном ханьфу, с чиновничьим головным убором, свидетельствующим о какой-либо учености, и веером в руках. Длинные темные волосы были распущены и доставали незнакомцу почти до поясницы. Он был относительно молод, обладал изящными чертами лица, а его карие проницательные глаза смотрели прямо на мальчика. В целом он выглядел так, будто сошел с книг по истории Китая как минимум тысячелетней давности.       Потрясенный вдох Цзыцю так и застрял где-то в горле, когда до него дошло, что невесть откуда взявшийся гость полностью просвечивал.       Тем временем мужчина едва уловимо склонил голову будто бы в знак уважения, а когда они снова встретились взглядом, Цзыцю вдруг показалось, что все его внутренности словно сковало льдом. Это было странное, пугающее оцепенение, которого ему никогда не доводилось испытывать прежде.       Прозрачный дух же, казалось, был искренне чем-то озадачен.       — Юноша?.. Не бойся, я не причиню тебе вреда!       Призрак сделал небольшой шаг в сторону столика, и в этот момент сковавшее мальчика оцепенение вдруг исчезло. Он отмер, рывком поднялся на ноги и попятился к лестнице, едва удерживая глаза широко открытыми, не позволяя себе ни моргнуть, ни потереть их, хотя сделать что-нибудь из этого очень хотелось. От потрясения и легкой саднящей боли в голове было абсолютно пусто, поэтому у Цзыцю не получалось припомнить, мог ли цзин гуай покинуть свое обиталище и вселиться в человека. Сейчас это волновало его больше всего остального.       Неожиданно дух гобана очень тепло ему улыбнулся. Солнечные лучи беспрепятственно проходили сквозь него, и казалось, будто цзин гуай весь светится. Это придавало его внушительной фигуре необъяснимого величия и благородства.       — Пожалуйста, тебе не нужно меня бояться, — мягко сказал он.       Цзыцю, натужно сглотнув, схватился за перила и, по-прежнему пятясь спиной, принялся подниматься по лестнице, не в силах вымолвить ни звука. Сердце гулко колотилось о ребра, дыхание сбилось, и нервы были натянуты до предела. В какой-то момент его пальцы зацепились за веревку, которой к перилам был привязан небольшой мешочек. От него пахло не слишком приятно, какими-то специями, и мальчик решил, что это может дать ему несколько необходимых секунд для того, чтобы сбежать. И пусть он не был уверен, что древний цзин гуай испугается трав, но попытаться стоило.       Призрак тем временем сделал еще несколько шагов, по-прежнему глядя на Цзыцю открыто и приветливо.       — М-м… наверное, мне сначала стоит представиться?.. — Он откашлялся и несколько торжественно произнес: — Я — Чу Ин, мастер Го Южной Лян и один из учителей императора У-ди.       Дух церемонно поклонился, но Цзыцю едва ли обратил на это внимание, решив воспользоваться удачно выпавшим моментом. Негнущимися пальцами он отвязал веревку от перил и изо всех сил швырнул мешочек в сторону призрака.       — Сгинь, цзин гуай! — крикнул мальчик и, не дожидаясь реакции призрачного гостя, стремглав бросился бежать прочь.       — Маленький сорванец! — сердито донеслось ему вслед через какую-то секунду, но Цзыцю было все равно: он бежал так быстро, как только мог. — Да как у тебя только наглости хватило!..       Мальчик очень быстро перескакивал через ступеньки и не позволял себе оборачиваться. Преодолев лестницу, он снова оказался наверху и почувствовал, как сильно закололо в груди. Опустившись на пол, Цзыцю прерывисто дышал, а перед слезящимися глазами снова все поплыло. В ушах стоял тихий звон.       Мальчик хотел выйти на улицу, на свежий воздух, но у него не было на это никаких сил. Он не знал, сколь долго просидел вот так у лестницы, пытаясь успокоиться и восстановить сбившееся дыхание, все время глядя вперед и с опаской ожидая появления разгневанного цзин гуая. Цзыцю убеждал себя, что ему не показалось, что тот действительно был там внизу и говорил с ним. Однако минуты проходили одна за другой, а призрак из гобана даже не пытался забрать себе его душу или вселиться в хрупкое тело. Когда ноги перестали трястись, а дыхание выровнялось, Цзыцю кое-как поднялся с пола и, с трудом проглотив ком, вставший в горле, на цыпочках пошел обратно к лестничной площадке, чтобы хоть одним глазком посмотреть, внизу ли еще древний дух.       Осторожно перегнувшись через перила, он увидел странную сцену, от которой у него почему-то болезненно сжалось сердце, а глаза стало щипать с удвоенной силой.       Цзин гуай сидел на коленях в своем белоснежном призрачном ханьфу у стола с гобаном и плакал, закрыв лицо руками. Его длинные волосы, перевязанные лентой, темным водопадом ниспадали вниз.       И юный Бай Цзыцю, пытаясь справиться с печалью, навалившейся на него из ниоткуда, понятия не имел, что ему теперь делать.