Шанс

У Веры женин нос. А глаза — как у Меглина. Когда Есеня это поняла, стало страшно. Наверное, впервые с того дня, как Родион закопал гроб с живым Стрелком, а потом свалился навсегда в страшном параличе. С глазами, хрустальными, как у покойника… Только грудная клетка поднималась от каждого вздоха, ровно и размеренно, будто и не было никакой болезни. А потом — больница, кафельная комната, как у какого-то из «наших», ванна, и последний, надломленный прогиб его спины под лезвием ножа. Медсестры, конечно, посмеивались, что Есеня, как все молодые мамы, не может в первый раз взять и покормить ребёнка. А, как, как кормить, когда так не хочется смотреть на лицо? Нет, сознанием она, конечно, понимает, что Вера ни в чем не виновата, что в любом случае ей все равно нужна мама. И все же… Вера. Хорошее имя. Можно сказать, что как у матери… но все и так знают, что это будет лукавством. Так что же, от веры… Во что, в него, что ли? Разъедало изнутри чувство, что эта маленькая, новорожденная девочка — главная загадка для Есени. Поважнее того, почему её не пригласили на похороны Родиона. Пострашнее того, кто все еще, иногда, звонит с неизвестного номера — но не говорит, а только дышит в трубку, как будто ожидая, что ответит совсем другой человек. Руки, конечно, чесались в сделать тест. Но, подождав три дня, как в лучших традициях всех бесчисленный психологических тренингов, не пригодившихся с самого института (какой толк от них в поле, а не в стерильно-правильном классе?), Есеня решила: не стоит, нет смысла. Будет ли она любить Веру меньше, если она дочь Жени? Нет, наверное. А сможет ли вообще принять?.. Даже если самые смелые надежды верны, хорошо, что у девочки будет живой и, в общем, неплохой отец. Но опять же, для кого?.. Молоко, кстати, у Есени пропало совсем быстро. Как только вновь начала пить, понимая, что запуталась окончательно.

***

У Меглина впервые за долгое время ни грамма во фляге. И мешки под глазами — сочные такие, четкие, больше даже, чем после очередной бессонной ночи в «засаде». В дороге почти не вырубался, а в доме в ярославской глуши, завещанном ему одним из благодарных «наших», сразу отключился, несмотря даже на крики ребёнка. Лет в двадцать, когда на нелюдимого следователя стали засматриваться все машинистки СК, Меглин спросил у Григорьева, правда ли, что он такой из-за отца, и что шансов стать другим не было никаких. Начальник, как всегда, немного улыбаясь, сказал, что, работай органы опеки активнее, может, и не пришлось бы проходить через это все Родиону. «Отец ведь не тот, кто родил, а тот, кто воспитал». Но Меглин не поверил — не мог тогда, со всей прямолинейностью, принять как факт. Работал и корил себя, за то, что и не с «ними», и не с «нашими». Со смесью для девочки получилось разобраться довольно быстро, благо, на банке был рецепт. Осмысловский хоть и был конченым уродом, но все-таки оставил небольшой запас детского питания и других вещей на Орджоникидзе — и Меглин был парадоксально благодарен ему, так как не пришлось светить собственной, всеми столь «желанной»* физиономией в магазинах неподалёку. По внешности и не поймёшь, действительно, чей это ребёнок. Он берет девочку на руки, аккуратно, как будто куклу, и смотрит в глаза. Вера (забавно, что именно это имя!) уже не боится чудаковатого «дядю» и тянется к его бороде. Меглин думал, когда добирался до той зловещей квартиры, что не сможет так просто остаться с ней, на неопределенный срок. Не любил раньше детей, не мог заставить себя даже подольше остаться с ребятами из детдома, хотя понимал, что нужно… А с этой девочкой что-то не так. Как и с ее мамой, наверное. На сколько вероятно, что она — его дочь? На столе, среди фото из дела струнника (как иронично!) он, уже уходя, заметил свидетельство о рождении. И вновь подумал, что, может быть, она — его… Но раз Есеня решила, что не будет пытаться узнать, чья же Вера, Меглин тоже не станет делать этого. Даже если Женина, даже если она теперь сирота — что с того? Есть возможность все исправить, не свои, так чужие ошибки, сделать так, чтобы этот порочный круг семейного шизофренического насилия был разорван. Он подумает завтра, как именно сказать Есене, что хочет помочь. А пока что просто будет ждать её и думать, что ему (а какой раз?) судьба дала ещё один шанс.