"Салос"

Когда-то давно, лет шестьдесят с лишним назад здесь была деревня. Разрастаясь во все стороны, Москва поглощала всё больше и больше территорий. Деревни, посёлки и даже целые города становились новыми столичными районами. Никто этого не помнит. Старые жители разъехались, кто куда. Обитатели панелек, построенных вдоль шумящего шоссе лет тридцать-сорок тому назад, либо приехали совсем недавно, либо были детьми, когда квартиры в этих домах получали от производства их родители или бабушки с дедушками. О сельском прошлом этого квартала напоминали лишь яблони в парке. Доживающие свой век бывшие совхозные плодовые деревья, посаженные ровными рядами, каждую весну привносили особый колорит этой местности. Утопающий в белой кипени яблоневого цвета парк навевал лирическое настроение. С рассвета плелись к деревьям фотографы, таща на себе, словно улитки, технику, реквизит и разное дополнительное оборудование. Один весенний ливень — и нет красоты. Поэтому и спешили фотохудожники, истинные охотники за всем непостоянным, хрупким, ускользающим. Он пришёл сюда не ради редкого кадра. У него никогда не было фотоаппарата. Какая нужда запечатлевать бессмысленно скучные одинаковые моменты жизни? У него и дома не было. Когда-то, конечно, он жил с родителями и старшим братом. Можно было сказать, что дом у него был. Да, он вырос в семье, ходил в обычную школу, и даже служил в армии. У него было даже имя — Артём. Сейчас его редко называли по имени, ведь почти никто не заводил с ним разговоров. Жизнь на улице, под открытым небом, накладывает на человека особенный отпечаток. С одной стороны все тебя видят, с другой — стараются не замечать. Артём не стремился к опрятности. Одежду носил, пока она не истлеет. Уже давно он не был в пункте социальной помощи. Всё устраивало его и так. Брюки были разодраны, сквозь прореху была видна голая, незащищённая кожа. Опухающие ноги едва влезали в готовые развалиться на части кроссовки с выкинутыми за ненужностью шнурками. Отросшие грязные волосы свалялись в плотный колтун. Даже при таком виде было заметно, что бродяга ещё не был стариком. Скитаться по московским улицам он начал исключительно по своей воле, в здравом уме и твёрдой памяти. Ночевать приходилось, где придётся. Порою он радовался, что наконец наступили тёплые майские деньки. Скоро станет полегче: не то, что в промозглые осенние сумерки, когда пронизывающий ветер вынимает душу, или и зимой с её заунывными вьюгами и трескучими морозами да залепляющим глаза мокрым снегом. Выжил — и слава Богу. Вот и на цветение садов полюбоваться можно. Это ли не радость? Артём часто приходил сюда, под яблоневые деревья. Здесь можно было отдохнуть, посидеть на скамейке. Ещё неподалёку был ресторан быстрого питания, где часто можно разжиться какой-нибудь недоеденной сладкой булкой с котлетой или ломтиком жаренной во фритюре картошки. Как раз на днях на улицу вынесли столики и лавки. Их тут же оккупировали голуби, галки и воробьи. Ничего. Еды на всех хватит. Артём сидел на лавке, вглядываясь в по-майски яркое утреннее голубое небо. Там в вышине летел самолёт, маленькая серебристая точка, оставлявшая позади себя белоснежную борозду. Переведя взгляд, он заметил её. Эта молодая особа каждый день выгуливала в парке собаку. Потешная такая псина, компактная и очень прыгучая, белая в тёмно-рыжих пятнах. Каждый раз, глядя на эту собаку, он удивлялся: когда-то ещё в прошлой жизни он, кажется, видел такого пёсика в кино. Девушка улыбалась майскому солнцу и увлеченно фотографировала белые цветы на телефон. Она сама была похожа на яблоню в цвету. Высокая, лёгкая, какая-то нереально грациозная. Небрежно накинутый палантин, плотно прилегающие джинсы, самый будничный свитшот — всё это на ней смотрелось как самый изысканный в мире наряд. Облако кудрявых тёмно-русых волос обрамляло её бледное лицо, всегда озарённое улыбкой. Собака прыгала вокруг хозяйки, увлечённой процессом съёмки цветущих яблонь на камеру смартфона. Артём поднялся, и медленно подволакивая ногу направился к девушке. Поравнявшись с ней, он промолвил чуть слышно: — Не правда ли, русским людям тоже знакомо понятие «ханами», или как оно там у япошек зовётся? Она развернулась так стремительно, что гравий под подошвами её новеньких кроссовок раздражающе хрустнул. От неожиданности её похожие на драгоценные камни голубые глаза распахнулись так сильно, что бродяга не сдержался и усмехнувшись сказал: — Аня, глаза у вас сейчас размером с блюдца! Как у собачки из сказки «Огниво»! Девушка встала, словно статуя, мёртвой хваткой вцепившись в телефон. Пёс стоял рядом, дружелюбно виляя хвостиком. Один в момент страха бежит, очертя голову, сам себя не помня, другой — впадает в ступор. Она была ошеломлена то ли тем, что оборванец, которого она частенько замечала в парке, осмелился заговорить с ней, то ли вообще тем фактом, что это существо, почти слившееся с окружающим ландшафтом, вообще владеет навыком речи. Её пальцы продолжали сжимать телефон, а собака послушно ждала возле длинной и стройной левой ноги хозяйки. — Вас ведь Аня зовут? — спросил Артём. Она кивнула. — Хотите я вас сфотографирую? Сегодня очень красиво. Не бойтесь, я не украду ваш телефон. Мне он совсем не нужен. Она бросилась наутёк, едва дослушав его речь. Следом за ней побежала собака. Хрупкая девичья фигурка удалялась, а потом и вовсе скрылась в одном из подъездов. Артём поднял с земли оброненный поводок и поковылял в сторону домов. Он знал все коды домофонов в округе. Дворник Рахматулло, по доброте душевной, поделился с ним этим знанием. Возможно, оно и спасло бездомному жизнь этой холодной зимой. Дойдя до подъезда, в который забежала девушка, Артём набрал на табло домофона комбинацию цифр. В ответ раздалось приветственное пиликанье, подтверждающий открытие двери сигнал. В подъезде было темно и мрачно. Двери лифта раскрылись. В кабине стояла Аня, собаки с ней уже не было. Лишь увидев его, она рванула к выходу, но он влетел в лифт, и быстро нажал на какую-то кнопку. Двери сомкнулись. — Вы забыли поводок, — тихо сказал он, подходя ближе, — а зря вы отказались от фотографии. Ему бы понравилось. Поводок упал на пол. Девушка вжалась в угол. Артём подошел ближе, почти вплотную к дрожащему под мятного цвета свитшотом молодому, гибкому, чистому телу. От курчавых волос распространялся лёгкий и свежий аромат духов. Он приблизил губы к её белой, будто сахар, ушной раковине и прошептал: — А я помоложе его буду, Анечка. Что же вы отвернулись? Она скривила рот, и наморщила нос, уклоняясь от удушливой волны запаха немытого человека. Грязной рукой с потрескавшейся на подушечках пальцев кожей он провёл по её волосам. Она хотела вырваться, но он прижался к ней своим грязным телом, в лохмотьях, источающих убийственную вонь, в которой смешались характерные нотки прогорклого пота и мочевины. Безнадёжный крик вырвался из её горла. Его шершавые губы коснулись её покрытой нежной кожей щеки. Её обдало запахом гниющей кости из его рта. — Кто знает, ведь как мужчина я ещё хоть куда, — прохрипел бездомный, — но выбрала ты его. И от меня бы не поморщилась, кабы был я отмыт, да на машине тебя подвозил. Ты бы сейчас не извивалась так, если бы у меня можно было писать курсовую, диплом или, может, диссертацию! Была бы у меня семья, тебе бы тоже было наплевать! Тебе же всё равно сейчас: ведь он женат и у него дочь имеется. Приятно тебе было сидеть с ним на скамейке в парке?! К нему на колени сесть было не стыдно?! Думаешь от него не смердит? Ещё как смердит! Старостью, похотью! И ты завоняешь! Блудом! Только вы не чувствуете этого смрада! Это ваши феромоны! Обезьяны! Артём отошёл. В отчаянии она метнулась к табло и стала лихорадочно нажимать на все кнопки подряд. — Помогите! — кричала она, — Помогите! — «И тебе головомойку неумытому дадут… Прямо в Мойку, прямо в Мойку с головою окунут!» Ты же красивая, умная девушка, Аня! Беги! Не от меня беги! От него улепётывать надо! Пока не поздно! Двери лифта заклинило. Обоими руками Аня принялась барабанить по ним. Бездомный продолжал говорить: — Не могу смотреть я, как он тебя тянет в это болото. Не живётся ему с супругой спокойно! Он ведь с ней тоже в университете познакомился. Я не хочу верить, что за возможность в жизни устроиться вы, девушки, себя продаёте! Уж на твой товар не один купец найдётся! В жизни ведь должно быть что-то большее, чем сделка! Конечно, дождь собьёт цветы с яблонь, а молодость не вечна. Вы продаёте свежесть своих тел за деньги, комфорт и возможность вести ту жизнь, которую так хотите! Мораль ваша недалеко ушла от пещеры! Он приносит мамонта, а вы скоблите шкуры и жарите мясо. Все вы — человеческое стадо! Опомнитесь! Двери распахнулись. Напротив стоял высокий широкоплечий мужчина с хмурым, покрытым щетиной, лицом. — Ёб твою мать! — взревел он — Бомжара! Схватив Артёма за отворот старой, рваной куртки, из дыр в которой торчали серые от грязи клочья синтепона, он рывком швырнул непрошенного гостя. Озверевший житель дома вложил в бросок столько силы, что бродяга полетел вниз с лестницы и упал рядом с дверью. Шокированная Аня, не в силах была пошевельнуться, не то, что выйти из лифта. — Пиздуй отсюда! А то я ментов вызову! Что за хуйня?! — негодовал здоровяк, — Пора в правление жаловаться! Ходят тут обрыганы всякие! Артём медленно, опираясь на руку начал медленно подниматься. Он не боялся полиции, вернее, не боялся уже никого и ничего. Он уже был в отделении. Его уже избивали пластиковыми бутылками с водой, дубинками, и ногами — тоже. Он выплёвывал зуб на асфальт, отведав кулака какого-то крепкого молодчика, которому не пришёлся по душе его взгляд. В монастыре Артём тоже не прижился, он чувствовал, что доля трудника и даже монаха — слишком легка для него. Жить, в отгороженном от мира пространстве, окружённым особенными людьми, не думать о куске хлеба — не слишком ли это просто? После того, как его задержали бредущим по скверу без одежды одним морозным зимним вечером, он оказался в психбольнице, где прошёл курс лечения нейролептиками. За душой у Артёма не было ничего: ни квартиры, ни денег. Выписавшись, он снова оказался на улице. Его душа рвалась в мир. В самую гущу его. Как тогда слиться с миром? Снять все покровы, смести все преграды! Семья? Люди, которые ценят, любят, защищают? Дом? Одежда? Ничего не надо! Да! Жить под открытым небом! Не стремиться к тому, чтобы тебя любили и восхищались тобой! Мокнуть под дождём! Мёрзнуть в морозы! Жить чем Бог послал! Заботиться только о сегодняшнем дне! Быть порицаемым благонадёжными людьми! Когда-то давно, после выпускного вечера, в душе Артёма поселилась липкая тоска. Все видели в нём способного парня, любившего книги. Так или иначе, у всех были какие-то надежды, связанные с его будущим. Именно тогда, охваченный щемящим чувством гнетущего отчаяния, среди ночи юноша понял, что путь человеческого успеха не для него. Да, он мог попытать счастья, поступить в институт. Сделать карьеру, жениться, непременно на красавице — стоило бы стараться, если на уродине. «Успех», «счастье» — всё это только слова, за которыми кроется желание доминировать. Идти по головам, перегрызать глотки. Урвать свой кусочек места под солнцем. Это ли есть жизнь? Да, это закон жизни. Артём задумался, а чем тогда люди отличаются от животных? Люди, люди! Куда вы? Неужели обратно, на дерево? После школы Артём никуда не стал подавать документы. Родители недоумевали — что случилось с их сыном, совсем не глупым, даже перспективным парнем? В восемнадцать лет он отправился в армию, а через два года не стал возвращаться домой. Написал родным, что хочет стать монахом и уходит в монастырь. Жизнь в обители чем-то была похожа на армейскую, а чем-то нет. Но в целом, в монастыре действовали те же порядки, что в миру. Борьба за влияние и пресловутое место под солнцем. Покинув монастырские стены, Артём вышел на улицы. Непреодолимая сила влекла его на заброшенные стройки, где он спал, окружённый бродячими псами, уткнувшись в их кишащие блохами бока. Он подходил к людям, начинал разговаривать с ними. Добрые и отзывчивые, или же стремящиеся быть таковыми, видя его, грязного бомжа, вдруг становились язвительными и озлобленными. «Совсем сторчался!», «Опустился, алкаш!», «Иди на работу, лодырь!» — самые дружелюбные фразы, которые он слышал в свой адрес. Артём никогда не пил водки, хотя «коллеги» по уличной жизни согревались только алкоголем, что и губило многих из них. Не старался он и вызывать жалость к себе, да и места на паперти храмов давно были поделены. Когда одежда приходила в полную негодность, или же он понимал, что ему жизненно необходимы лекарства, Артём почти чудом находил пункты помощи бездомным, объясняя это «Божьим промыслом». В сердце его периодически вспыхивала жажда особого служения. В палату больницы для душевнобольных Артёма привела попытка стяжать подвиг нагоходца. Он не жалел и об этом опыте. Всюду люди, всюду мир. Да и зиму он пережил в тепле. Пусть его пару раз и привязывали к кровати, а сосед по палате, уголовник-рецидивист тушил о его тело окурки. Артём простил ему это. Ведь за годы своего бродяжничества он превратился в зеркало, которое отражало все пороки нормальных людей. Всем сердцем он желал вернуться на улицу, в мир. Его мольбы были услышаны. — Вставай, не то я тебе всю харю разъебашу! — заорал мужчина, весь покрасневший от гнева. — Не надо, дядь Саш, — дрожащим голосом ответила Аня, словно выплывшая из лифта. Лицо ее было бледнее мела, по щекам текли слёзы. — Он к тебе лез? — Нет. Пожалуйста, не надо драться! — взмолилась девушка. — Вон отсюда! — рыкнул ещё раз «дядя Саша». — Я ухожу, — ответил Артём, переступая порог предбанника, — До свидания, Аня. Не забудь про поводок. Главное, не становись сучкой профессора! Помни, что ты человек! — Заткни хлебало, слышь! — процедил мужчина, грозя огромным кулаком бездомному. — Хорошего дня. Прощайте, — тихо отозвался бродяга, обернулся и медленно вышел из подъезда. — Больной урод! — прогремел вслед ему раздражённый голос. За дверью шумела улица. Цвели яблоневые деревья. Дети шли на уроки, а водители стояли в пробке. Нищий бродяга в лохмотьях, шаркая и хромая, плёлся среди цветущих яблоневых деревьев, в бывшем совхозном саду, гордо именуемым ныне «парком».