Сердце в огне

      Небо над головой напоминает холст, на который чьей-то неосторожной рукой расплескались разноцветные краски. Малиновый, оранжевый, насыщенный желтый — цвета заката удивительным образом сочетаются между собой, а редкие клочья облаков только дополняют чарующую картину летнего вечера. Дневная жара постепенно сходит на нет, уступая власть живительной прохладе.       На мир медленно, но неуклонно опускаются сумерки, но последние отблески заходящего солнца еще подсвечивают верхушки деревьев расплавленным золотом. Кёджуро останавливается на краю тропы, уходящей вдаль, сверяется с картой, которую ему вручили в штабе, и после недолгих размышлений понимает, что идти ему еще около получаса. Если прибавит шаг, доберется быстрее. Воздух, насыщенный ароматом трав, хвои и свежестью реки, протекающей где-то неподалеку, щекочет чувствительное обоняние. До чего же спокойное, буквально излучающее умиротворение место — так и не скажешь, что где-то здесь затаились злобные ёкаи, не дающие спокойно спать местным жителям.       Убрав пергамент обратно за пазуху, Кёджуро продолжает путь. В его планах оказаться в городе засветло, а с нового дня, выспавшись и поднабравшись сил после долгой утомительной дороги, уже приступить к порученному заданию.              Кёджуро невольно вспоминает о том, чем ему пришлось пожертвовать ради возможности стать охотником на ёкаев, и губы невольно кривятся в горькой усмешке. Он мечтал об этом с юности, едва ли не с малолетства, но ради мечты пришлось пожертвовать всем остальным. Семьей, благосклонностью отца, возможностью жить в родовом поместье, которое было ему домом долгие двадцать лет. Место, где он родился и вырос, где научился ходить и держать палочки для еды, с которым связано столько воспоминаний, в одночасье стало чужим и неприветливым.              Прощание с родным домом ранило глубоко и больно, оставило на юном сердце кровоточащую рану, которая не затянулась даже спустя долгие два года. Однако Кёджуро, как бы тяжело ни было, не собирается отказываться от своих намерений. Он будет охотником на нечисть и не станет мириться с желаниями отца — даже если эта эгоистичная юношеская мечта окончательно испортит их отношения.              Перед тем, как переступить порог фамильного поместья в последний раз и отправиться на свою первую в жизни миссию в качестве охотника на ëкаев, Кëджуро вместо напутствия и благословения получил лишь холодный презрительный взгляд и гнетущее молчание. Отец не просто не одобрял его стремление стать охотником на ëкаев — Шинджуро Ренгоку противился этому всей своей душой. Он желал старшему сыну иной судьбы. Чтобы тот стал самураем, посвятил себя служению влиятельному даймë и однажды, быть может, сам стал одним из них, если обстоятельства сложатся благоприятным образом. Ренгоку служили знатным господам с давних, покрывшихся пылью древности времён. Но Кëджуро пошёл наперекор семейным традициям, решил сам выбирать свой жизненный путь, и его отец не смог с этим смириться.              — Если ты когда-нибудь одумаешься, я буду рад твоему возвращению и приму, как полагается, — сказал ему Шинджуро. — Но ежели нет… Двери нашего дома для тебя закроются навсегда.              Кëджуро тогда ощутил, как сердце заныло от боли, горькой обиды и непонимания. Когда матушка ещё не покинула этот мир, отец был совершенно другим. Более мягким, улыбающимся и искренним. Но всё изменилось, когда Руку Ренгоку подкосила лихорадка, на целый год приковавшая её к постели. На последних месяцах жизни она передвигалась лишь с чужой помощью, мало ела и почти всегда спала, мучимая жуткими кошмарами. Кëджуро наблюдал за этим, и душа его рвалась на части. Он ничего не мог сделать, чтобы ей помочь, совершенно ничего, как не мог ни отец, ни лучшие лекари, которых он приглашал в поместье. Все они лишь разводили руками и скорбно склоняли головы. Единственное, что было в их силах — облегчить страдания несчастной женщины.       Со смертью Руки каждый в семье Ренгоку лишился частички собственной души. Вот только Шинджуро Ренгоку лишился большей её части — настолько сильно погряз он в горе и скорби. Он замкнулся в себе, стал чёрствым, угрюмым и жёстким. Его голос звучал резко, словно удары хлыста, а колючий взгляд резал больнее ножа. Он, кажется, напрочь, позабыл о собственных детях. О детях, которым требовались внимание и забота. Он лишился жены, но его сыновья лишились матери — самого родного и близкого на свете человека. Об этом Шинджуро не думал. Или попросту не хотел думать, охваченный собственным горем, которое предпочитал топить в алкоголе. Но на дне стакана не нашлось желанного утешения — только лишь горечь и неизбывное чувство вины. И тогда еще юному Кëджуро пришлось взять ответственность не только за себя, но и за младшего брата, по которому смерть матушки ударила намного сильнее.              — Будет ли когда-нибудь лучше, чем сейчас? — с сожалением спрашивал Сенджуро, слишком тихий и задумчивый для своих лет.              — Непременно, — отвечал ему преувеличенно бодро Кеджуро, отличавшийся неизбывным жизнелюбием даже тогда, когда всё катилось в бездну. Он просто не умел по-другому — таким уж его воспитала матушка. Улыбайся, даже если больно и плохо, ведь только ты сам способен создавать своё счастье. — Однажды всё наладился, вот увидишь!              Сенджуро кивал, и в глазах его на короткий миг зажигался тот самый огонёк, которых в глазах Кёджуро не угасал ни на миг. Он всегда был живым воплощением пламени. Ярким, живым, эмоциональным, и энергия била в нём ключом.              Поток воспоминаний уносит Кёджуро далеко-далеко, и он встряхивает головой, избавляясь от наваждения. Ни к чему вспоминать прошлое и жалеть о несбыточном. Свой выбор он сделал, и всё, что остается — идти вперед с гордо поднятой головой, преодолевая встречающиеся на пути трудности. Мама непременно гордилась бы им.              Солнце опускается еще ниже к горизонту, и Кёджуро прибавляет шаг. Впереди уже виднеются сменяющие густой лес поля, за которыми расположился городок с чудны́м названием, но тут до слуха доносится звук, вынуждающий замереть на месте. Кёджуро хмурит брови и поворачивается корпусом, стараясь уловить его источник. И тогда звук повторяется снова — тонкий, тихий и болезненный, он мог бы показаться шепотом ветра в кронах деревьев, но Кёджуро понимает: это не ветер. Это чей-то плач.              Все-таки не послышалось.              Кёджуро понятия не имеет, кто и почему оказался в лесу, за границей города, но, что бы там ни происходило, остаться в стороне он не может. Он ведь охотник на ёкаев, и защищать смертных — его священный долг. И не столь важно, от других людей или кровожадных мифических чудовищ. Кто бы там ни оказался, ему нужна помощь.              Не мешкая ни секунды, Кёджуро сходит с тропы и бросается в лес, ориентируясь на звук, постепенно становящийся громче. Со всех сторон его обступает удушливый полумрак, но Кёджуро продолжает бежать вперед, перепрыгивая через торчащие из земли корни и огибая колючие кустарники. Оказавшись на поляне, залитой мягкими отсветами закатного солнца, Кёджуро останавливается. Ему требуется время, чтобы выровнять сбившееся дыхание. Кровь шумит в ушах, сердце гулко колотится в груди, но тихого плача, который вёл его вперёд, Кёджуро больше не слышит.              Он осторожно проходит вперед, вслушиваясь в шепот леса, но природа молчит, не желая посвящать его в свои тайны. А был ли он вообще, это плач? Быть может, это лишь наваждение, спровоцированное усталостью после бессонной ночи? Кёджуро досадливо морщится. Теперь он сам не понимает, почему бросился в чащу, как кипятком ошпаренный. Но ведь иллюзия не могла звучать настолько реалистично, настолько жалобно и болезненно. Или могла?              Что же здесь такое происходит?              Поляну окутывает полумрак, над миром сгущаются сумерки, и Кёджуро понимает: пора уходить. Он и без того слишком задержался.              Едва он делает шаг обратно, как чужой плач звучит снова, на сей раз не где-то вдалеке, а совсем рядом, прямо за спиной. Кёджуро рывком оборачивается, рефлекторно положив руку на рукоять катаны, но позади никого нет. Ни единой живой души. Ветви деревьев, слегка покачивающиеся на ветру, теперь кажутся зловещими и напоминают злых духов, вышедших на ночную охоту. В воздухе, окутанном полупрозрачной дымкой, растекается стойкое ощущение незримой угрозы, от которого по телу пробегает дрожь.       — Кто здесь? — громко спрашивает Кёджуро, но лишь гнетущая тишина служит ему ответом. — Покажись! Или, богами клянусь, мало не покажется!              Между лопаток ощущается чей-то пристальный взгляд. Недобрый, колючий, веющий опасностью. Вдоль позвоночника скользит холодок, а руки покрываются мурашками. Чужая враждебность столь явственна, что у Кёджуро не остается сомнений: кто-то нарочно заманил его сюда. А он, глупец, клюнул на наживку и угодил прямиком в ловушку, устремился вперёд, словно мотылёк, влекомый огоньком свечи.              Слышится шорох, следом — треск ломаемых веток, и из сгустившейся тьмы выступают окутанные сумраком фигуры. Проклятые демоны, напоминающие людей лишь отдаленно. Жуткие, с угольно-черной кожей и неестественно вывернутыми конечностями, они уверенно продвигаются вперед, заключая его в кольцо. Отрезают путь к отступлению, понимает Кёджуро так просто и легко. Некоторые зловеще скалятся, и даже с такого расстояния заметны острые клыки, торчащие из раззявленных ртов. Кёджуро морщится от отвращения.              Кажется, никакого разговора не получится. С демонами, подобными этим, вести беседы бессмысленно — они не понимают человеческой речи, ими движет лишь неутолимая жажда крови. Это к лучшему. Чем быстрее разделается с мерзостью, тем скорее продолжит путь до города.              Обнажив катану, Кёджуро бросается в атаку. Врагу, стоящему ближе всех, он сносит голову одним ударом, второму отрубает потянувшуюся к нему руку с изогнутыми когтями, но остальные тут же атакуют в ответ, как сорвавшиеся с цепи псы. Кёджуро приходится отступить. Он перехватывает клинок поудобнее, бьет ногой первого, а второму всаживает катану в живот. Над лесом разносится нечеловеческий вопль, сильно бьющий по барабанным перепонкам. Когтистая лапа тянется к лицу Кёджуро в отчаянной попытке достать, но он отрубает её в мгновение ока, а потом перерезает и шею врага. Отпихнув от себя труп демона, он едва успевает вскинуть катану над головой, чтобы защититься, потому что оставшиеся двое накидываются на него практически одновременно. И тут из тьмы появляются еще несколько. Двое, трое, четверо — не сосчитать.              Атакуя, защищаясь и постоянно перемещаясь с места на место, чтобы не стать лёгкой мишенью, Кёджуро всё равно не удается остаться целым и невредимым. Пропущенные удары остаются на теле в виде свежих кровоточащих ран. Благо, порезы не настолько глубокие, чтобы он истёк кровью, но приятного в них всё равно мало.              Кёджуро чувствует, как от напряжения сводит мышцы на руках, а раненая нога пульсирует болью при каждом движении, замедляя его и сбивая напрочь концентрацию. Он накрепко сцепляет зубы, не позволяя себе ни на секунду предаться слабости. Сколько бы этих мерзкий тварей не выползло из тени, он перережет их всех.              Однако вся его решимость разбивается вдребезги о суровую реальность. Противники превосходят его числом, и на месте одного убитого демона тут же возникают два новых, живых и полных жажды убивать. Приходится уклоняться, потому что сконцентрироваться на ком-то одном и перейти в атаку не представляется возможным. Главное, не оставлять открытой спину, иначе это сражение станет для него последним.              Очередной удар прилетает откуда-то слева, и Кёджуро приходится заблокировать атаку катаной, чтобы защититься, иначе ударом когтистой лапы ему бы точно размозжило голову. Отвлекшись на одного демона, он совершенно упускает из виду другого, подобравшегося совсем близко. Его бьют в бок — не до крови, но боль прокатывается по телу удушающей волной. Ударом Кёджуро сбивает с ног. Он врезается спиной в ствол поваленного дерева и падает на землю, словно тряпичная кукла. Перед глазами всё плывет и множится, а дыхание комом застревает где-то в горле. Резкая боль на миг ослабляет железную хватку, но легче от этого не становится. Потому что близость смерти ощущается как никогда остро.              Кëджуро сплевывает скопившуюся во рту кровь, поднимает голову, вглядываясь в просвет между деревьями. Мерзкие демоны окружили его, загнали в ловушку и теперь наслаждаются отчаянным бессилием жертвы, осознающей близость поражения.              Он не собирается сдаваться или молить о пощаде. Даже в безвыходной ситуации. Если ему суждено погибнуть здесь и сейчас, в этом богами забытом месте, он примет свою участь с достоинством истинного воина.              «Будешь ли ты гордиться мною, отец?» — мелькает на задворках сознания невольная мысль. Кёджуро не знает, почему в последние мгновения жизни вспоминает именно об отце. Губы кривит горькая усмешка. Вот так, значит, бесславно и закончится его путь. Сенджуро будет оплакивать его, матушка в ином мире скажет, что он хорошо постарался, а отец… Кёджуро не был уверен, что отца опечалит известие о смерти старшего сына. Сына, в котором он видел надежду на великое будущее и который подвел его, избрав свой собственный путь.              Вот таким его запомнят люди — разочарованием семьи, бесславно погибшим вдалеке от родного дома, в сражении с мерзкими созданиями преисподней.              Горькие сожаления погребает под собой волна яркого белого света, затопившая мир. Кеджуро рефлекторно жмурится до танцующих разноцветных точек, боясь ослепнуть, прячет лицо в сгибе локтя. Раздаётся чей-то пронзительный крик — и тут же резко обрывается. Мир погружается в тишину, наполненную лишь слепящей белизной и предчувствием надвигающейся опасности.              Кеджуро осмеливается приоткрыть глаза спустя несколько мучительно долгих мгновений, проведённых в безмолвии и неведении. Медленно моргает, пытаясь сконцентрироваться на размытых очертаниях реальности. Увиденное повергает его в шок. Напавшие на него демоны исчезли без следа, словно их никогда и не было. Он изумлённо моргает. Ни тел, ни останков, ни хоть каких-либо следов их пребывания. Совершенно пустая поляна, не считая раскуроченной земли и срезанных веток, которые усеивали землю. Словно ожесточённая схватка не на жизнь, а на смерть Кеджуро только привиделась. Но нога, охваченная болью, и исцарапанная щека услужливо напоминают о том, что всё это произошло на самом деле.              — Что ты забыл в этом лесу, человек? — раздаётся вдруг вкрадчивый женский голос. Кеджуро оглядывается, не понимая, где его источник, но кругом всё лишь ночной лес и никаких следов присутствия другого человека. Вот только человека ли? — Неужели ты не понимаешь меня? Или от страха совсем дара речи лишился?              Кёджуро опирается спиной о древесный ствол, глядя в тёмную пустоту перед собой без капли страха в глазах.              — Я привык видеть того, с кем разговариваю.              — Какой ты интересный, — кажется, будто невидимая собеседница издаёт нечто, напоминающее насмешливое хмыканье. — Что же, будь по-твоему.              Тотчас раздается звук, напоминающий треск поленьев в жерле печи. Воздух, объятый жаром, становится густым и тяжелым, будто Кёджуро оказался не в лесу, а в центре ожившего вулкана. А в следующий миг перед ним, сотканная из ярких языков пламени, из пустоты появляется девушка.