На небе ответа не найдёшь.
Ищи ответ в своём сердце.
Красный луч закатного солнца пробивался сквозь горные верхушки. Небо постепенно начало чернеть, и лишь единственный источник света в последний раз прошёлся по живописным просторам, унося за собой все тяготы прошедшего дня. Совсем неторопливо, кружась в лёгком незамысловатом танце, падали на землю крупные белоснежные хлопья. Пришла зимняя пора. Последние, ещё тёплые, осенние лучи немного согревали землю, но холодные хлёсткие ветры приносили за собой стужу, срывали с деревьев их уже мёртвое одеяние, надевая блестящий иней. В Южной провинции выпал первый снег. Жители деревень утепляли дома, собирали последние плоды природы и наблюдали, как некогда живые и тёплые зелёные просторы сменяли свой вид на мрачные, загадочные ледяные серо-белые цвета. Природа угасает, но лишь на некоторое время. Пройдёт холодная пора, и вновь всё заиграет яркими красками, вновь жизнь вернётся, и всё встанет на свои места. Всё будет, как прежде, а может, даже лучше. Но у всех ли будет так? Везде ли будет так? Везде ли краски заиграют с новой силой? Во всё ли вернётся жизнь? Вблизи одной деревни малой, что находится среди холмов, если идти вверх по течению реки, можно увидеть место, куда уж жизни нет дороги. Тут не заиграют яркими красками просторы, не будет нового ничего. Здесь, увы, ничего уже не оживёт. Одинокая мрачная ива с голыми тонкими и зябкими ветвями, которые лишь одним белеющим инеем покрыты, украшала это место. Её ветви переплелись меж собой и начали вниз тянуться, к промёрзшей земле и холодной воде, укрывая от взора чужого сердце своё. Тихие, неспешные, едва видные волны ещё не замерзшей реки слегка лишь касались печальных концов дерева, омывая их. Подул слабый ветер, сорвал он с ветвей снежинки белоснежные, закружились они, на водную гладь опадая. Покой. Смотря на эту картину, думаешь, что здесь действительно можно найти успокоение. Но место это, к сожалению, было для многих чуждо. Все мимо проходили, на иву не смотря. Один лишь вид её, едва живой, навевал на всех прохожих печаль и горесть. И только странник, вдруг сюда заблудший, к её стволу может прислониться, чтобы дух свой перевести. Быть может, рыбак к берегам реки подойдёт, осмотрится да прочь пойдёт на поиски места благоприятного для дела его. И всё же здесь необычно. Который год стоит эта старая ива. Без листвы, словно засохшая. Но не гниёт, не падает. Не живое дерево, не мёртвое. Но кто же знал, что здесь покой смогли найти лишь две души. Белоснежные хлопья ровным слоем укрыли землю, скрывая от глаз жухлую траву. На небосклон вместо солнца, что день тяжёлый за собой уносило, всходила яркая луна, даря покой и сон мирный людским душам. И не было слышно никого. Кажется, природа замерла, снимая с плеч ещё один тяжёлый день. Лишь ветер ласково касался, как будто усыпляя. В ночной тиши большие хлопья, покрывая землю, следы скрыли все. И лишь блестит в серебре луны снежное покрывало. Настолько всё было безмятежным, настолько всё погрузилось в дремоту, что не было видно фигуры чёрной, вдали замершей. Стоял, не шелохнувшись, стоял, сливаясь с темнотой. Его среди природы мрачной не видно было, стоял, точно статуя, и неотрывно на иву заснеженную смотрел. Смотрел и не решался сделать шаг. Бывает в жизни так, что кто-то должен сделать первый шаг. Но иногда возможность эта есть только у одного. И он понимает, что нужно. Нужно, несмотря на то что чертовски больно внутри. Нужно, потому что сам решил это. Нужно, потому что обещал. А не сдержал слово своё… Не слышно было скрипа снега под ногами: он двигался умело, не издавая ни звука. Сливался с природой, и казалось, что вовсе нет здесь никого. Движения его осторожны, отточены и, несмотря на крепкое телосложение, плавные. Он, точно хищник, неспешно к цели подходил. Замер напротив тонких ветвей, не решаясь сдвинуться с места. Что-то останавливало его, не позволяло подойти, не позволяло спокойно вдохнуть воздух морозный, не позволяло взгляда отвести. Черные глаза блестели в лунном свете. Но были эти глаза не его. В них больше нет того мрачного, тяжелого, звериного блеска. Заволокла неясная пелена их, казались они неживыми теперь. Но лицо его, как и всегда, было невозмутимо. И что творилось на душе этого синоби? Что он скрывает за собой, что скрывает за напускным равнодушием? Какой зверь грудную клетку изнутри разрывает? Выплыла из тумана полная луна, освещая иву. Заискрилась она, заблестела от серебряного света, а слабый морозный ветерок вновь сорвал снежинки крупные, и упали они на лицо синоби. Так мягко и аккуратно, что он едва ли это почувствовал. Обдало его кожу приятным холодом, и кажется, что можно забыться, прикрыть глаза и выдохнуть, вот только образ в голове появился, покоя ему не дававший. — Здесь красиво и спокойно. Кицунэ аккуратно присела на край крыши, смотря на чёрное небо, усыпанное яркими звёздами. Слабый ветер принёс за собой крупные снежные хлопья, и они, едва коснувшись бледной кожи девушки, таяли, оставляя после себя мокрый след и мелкие мурашки. — Холодно, недолго будем, — Кадзу накинул на её плечи тёплый плед, прикрывая от студёного ветра и снега. — Рано, — он посмотрел куда-то вдаль, — не готовы к морозам. Лисица прикрыла глаза, поправляя мягкий плед на своих плечах. Отчего-то не хотелось сейчас говорить, возможно, усталость брала верх, и хотелось лишь наслаждаться спокойными минутами рядом с синоби. Кадзу присел рядом, стараясь не нарушить покой Мэй. Хочет быть рядом, но приблизиться себе не позволяет. — Мне всегда нравился снег, — кицунэ взглянула на ниндзя, рассматривая его профиль. Он сам смотрел вперёд, не смея обернуться к ней. — Что-то в нём есть красивое и притягательное. Мэй подставила своё лицо под летящие снежинки, что стали мягко касаться её бледной кожи. Кадзу перевёл взгляд с горизонта на кицунэ и замер. Капельки от растаявших снежинок блестели на мраморной коже в лунном серебре. Чёрные длинные ресницы слегка подрагивали, а губы то и дело растягивались в короткой улыбке. И время замерло, казалось, что больше нет ничего на свете. Нет ни проблем, ни клана, ни заданий. Есть лишь она, столь очаровательная, нежная и волшебная, и есть он — закрытый, мрачный, дикий, тот, чьи руки кровью чужой пропитались по локоть. — Красивая, — Кадзу осторожно коснулся её щеки, смахивая маленькие капельки. — Говорила, что не ведьма, а заворожила же. Синоби весь воздух из лёгких выдохнул, вскользь на дерево посмотрел, а после взгляд свой к успокоившейся водной глади перевёл. Снежинки в серебряном свечении луны кружились, то вниз стремясь, то ввысь возвращаясь. Их танец был неспешным, красивым и чудесным. По-своему магическим и притягательным. Ниндзя, взглядом в них упёршись, чуть хмыкнул. Все их движения, с виду правильные, изящные и скромные, напомнили ему о случае одном, когда он танец одинокий увидеть смог. С ночного неба срывались крупные капли, что без устали били по земле, по деревьям, крышам домов — всему, что было на улице. В тени на крыше, промокший насквозь, сидел синоби, и взгляд свой от оконца домика на окраине поселения не отводил. Сидел уже который час, а подойти или прочь отправиться не мог. Следил он за одним хрупким силуэтом и взгляда чёрных глаз не мог отвести. В небольшой щели открытого окна мелькнула фигура Мэй, что танцу себя всю отдала. Шаги гейши были определены, связаны между собой. Она ступала уверенно, позволяя известной только ей музыке завлечь себя в танец. Изящные, плавные движения рук, что повторены прежде тысячи раз… И каждый взмах, каждый шаг, действие и поворот были наполнены грацией и изяществом. Этим танцем хотелось любоваться бесконечно. Он был по-своему очарователен своей простотой, и в этой простоте уж было что-то загадочное и магическое. Лицо её было сосредоточенно, она следила за каждым своим шагом и движением, но с каждым разом контроль терялся, уступал. Шаг. Резкий взмах руки, распустила волосы свои, что волной упали на плечи. Поворот. Все плавные движения в надрывные и резкие превратились. Ушли из танца мягкость и нежность, нет больше того спокойствия, они уступили место резкости и боли. Движения стали резкими, неконтролируемыми. Стремительный взмах руки, откуда сотни белых искр вырвались наружу. Магия искала выход, и кицунэ направила её в последние движения, отпуская себя. Кадзу прекрасно видел её душевные страдания. Видел их в малейшем движении рук, шаге, видел все по лицу её. И понимал, что в боли её виноват лишь он один. Дёрнул щекой, желая отогнать от себя воспоминания, ниндзя прошёл сквозь тонкие ветви, рукою на ствол опёршись. Прикрыл глаза и вновь махнул головой, непрошенные образы отгоняя. Надеялся, что прошло, что переболело, но нет. Со временем становится лишь только хуже. Присел на землю снежную, даже не очистив себе место. Не видел в этом нужды. Синоби, затылком в ствол упёршись, глянул куда-то вбок, на лице его возникла горькая усмешка. Отряхнув корень ивы от снега, он вытащил из-под него одну вещицу чёрную. Веер. Намокший, местами испорченный, но это его не заботило. Это единственное, что осталось у него от кицунэ. — Я подарок принёс тебе, неведьма, — Кадзу всё ещё стоял в дверях, не решаясь зайти в дом. — На память о том, что помогла. Из рукава он достал веер. Мэй недоверчиво смотрела на синоби, что переступил порог и приблизился к ней вплотную — Теперь он твой. Мэй приняла из его рук дорогой чёрный веер, на котором была изображена рыжая лиса и белые лотосы. Символично. Раскрыла его, любуясь изящностью предмета. Подкинула, ловко поймала. На её лице возникла скромная улыбка, а сама она поклонилась и произнесла: — Это лучший из вееров, что я держала в руках. Спасибо.***
— Не быть нам вместе, хорошая, — Кадзу остановился напротив гейши, смерив её холодным взглядом. — Тяжело со мной, не будет жизни тебе. — Кадзу… — Нет, — синоби прервал её. — Ты, нежная, лучшего заслуживаешь. Мои руки по локоть в крови, врагов не сосчитать, тебе же жизнь ещё один шанс дала. Хочу, чтобы ты воспользовалась им. Кадзу отошел от кицунэ к ящику с оружием, стал бесцельно перебирать различные ножи и сюрикены, стараясь отвлечь себя от мрачных дум. — Не просто так ты меня отталкиваешь, я вижу, — Мэй сделала шаг к синоби, но была остановлена взглядом. — Не после того, через что прошли, — Кадзу молчал, не смея отвечать. — Хорошо, если ты считаешь нужным… — Сатоши проводит тебя до деревни. Мэй согласно кивнула и, пару секунд о чём-то размышляя, быстро к синоби подошла, ладонь на плечо положив, спросила: — Позволь мне дерзость, — Кадзу обернулся к ней, и гейша, слегка к губам его сухим приникла, даря последний нежный поцелуй. — Спасибо. Кицунэ развернулась и направилась прочь, оставляя синоби одного. А он смотрел ей вслед, не замечая рядом никого. Даже Азуми, что ненавидящим взглядом проводила Мэй, прячась в тёмном углу. — Ты поступил верно, — Такао сжал плечо друга. — Ей будет лучше держаться от нас на расстоянии. Ниндзя согласно кивнул, а взгляд его зацепился за одну неброскую вещь. На столе, что находился в углу комнаты, аккуратно лежал чёрный веер. Синоби подошёл и взял его в руки, бережно складывая, а в голове крутилась мысль одна: «Никто тебя не тронет, я обещаю». Что сделано, то сделано. К сожалению, прошлое нельзя вернуть назад, и Кадзу это знает. Нельзя вернуть слова назад, нельзя ход времени поменять. Даже если сильно хочется. — Позволил сблизиться. Ведь знал, — ниндзя горько усмехнулся, — что добром не кончится. Поэтому оттолкнул, думал, что беда обойдет тебя. Ошибся. Густой туман застилал поверхность, не видно ничего, но синоби было всё равно. Он точно знал дорогу, он точно знал свою цель. Бродя среди деревьев, он уверенно приближался к окраине деревни, яростно отталкивая от себя непослушные ветви. Чёрные глаза смотрели лишь вперёд, желая увидеть очертания знакомого дома, а в голове мелькала одна лишь мысль: «Успеть!» Местность быстро сменялась, и перед ниндзя уже виднелся домик одинокий. Чёрные дикие глаза пытались разглядеть возможную опасность, пока рука то и дело сжимала холодную рукоять катаны. Он не боялся быть замеченным, его не волновала маскировка. Чем быстрее он окажется в доме, тем будет лучше. Он должен успеть. Ниндзя резко остановился перед домом. Первое, что бросилось ему в глаза, — распахнутая дверь. Второе — разбитые окна и сверкающие осколки на земле. Тяжёлым взглядом он осматривал дом, прислушиваясь к звукам. Не было ничего — абсолютная тишина, что закладывала уши. Он сделал шаг к крыльцу и внезапно замер, замечая на земле маленькое тельце звериное. Некогда яркая рыжая шерсть, которая блестела на солнце разными оттенками, сейчас же была вся в грязи, скрывшей привычный блеск. — Мэй, — синоби медленно приблизился к лисице, что лежала на холодной мокрой земле и не подавала признаков жизни, — я не мог… Он осторожно присел около кицунэ, дрожащей ладонью прикоснулся к её боку, переворачивая к себе. Маленькие глазки были закрыты, пасть слегка распахнута, уши обессиленно упали. Казалось, что она просто спит. Что от его лёгкого касания проснётся, откроет свои чёрные глаза, уши встрепенутся и все будет хорошо… Холодные пальцы ниндзя коснулись чего-то вязкого и тёплого. Не смотря на свою ладонь, он прекрасно понял, что там. Ее тело было ещё тёплое — он опоздал на каких-то несколько минут. — Опоздал. Словно раненый зверь, он дико вскрикнул, отпрянул назад, со всей злостью пиная камни и бревна. Что может чувствовать тот, кто потерял единственный свет своей жизни? Тот, чья мрачная, пропитанная кровью душа нашла поддержку и заботу, тот, кто впервые за многие годы смог впустить кого-то в свой внутренний мир? Синоби обернулся к кицунэ, его чёрные глаза горели безумным огнём боли. Он не признается себе, не покажет эту боль другим. Запрёт её в себе и будет медленно умирать изнутри. Синоби вновь присел около лисицы, осторожно обхватил маленькую морду, прикрыл глаза и прислонился к её небольшому лбу: — Не успел, — одинокая слеза быстро скатилась по бледной коже и скрылась в шерсти. — Виноват, прости меня. — Обещал, что никто не навредит, а сам позволил врагам своим тронуть тебя, — ниндзя небрежно покрутил в руках веер, холодным взглядом наблюдая за танцем снежинок. — Прости, красивая, не сдержал я слова своего. Держа в руках единственное напоминание о гейше, синоби взял с себя слово. Он найдёт тех, кто посмел явиться к ней, беззащитной, кто лишил его единственного смысла жизни. Он расправится с неприятелем медленно, насладившись его страхом и болью. У ствола старой ивы огонь блеснул. Синоби, пряча за холодным взглядом боль, решился на отчаянный шаг — совершил то, что уже однажды сделал один мужчина до него. Пламя медленно забирало маленькое мёртвое тельце, что нельзя воскресить никакой магией. Сорвалась одинокая слеза с острого подбородка, исчезая в мёрзлой земле. От кицунэ остался лишь прах, что вырвал ветер и развеял над шумной рекой. Повторилась горькая судьба. Воспоминания лишь остались о светлых временах да чёрный веер, хранивший запах Мэй.