Встретимся на поле боя

Лежу на спине посреди развороченной постели, пытаясь перевести дух. И пытаясь припомнить, когда... когда мне вообще было так... так хорошо? Так спокойно? Тянусь за покрывалом, чтобы прикрыть наши разгорячённые тела и сохранить ускользающее тепло. Шею щекочет взъерошенная макушка Пик. Уткнувшись лицом мне в грудную клетку, она слишком мило сопит — тоже из-за учащённого дыхания. Не удерживаюсь от слабой улыбки. Целую её душистые и всё ещё влажные после ванной волосы. Отстранённо думаю о том, что когда они высохнут, снова будут пушиться в разные стороны. Обнимаю Пик крепче, и она послушно прижимается ко мне, кладёт свою ладошку мне на сердце, по-кошачьи трётся щекой о мою кожу, а потом расслабленно замирает. Когда? Когда было так, как сейчас? В прошлый раз. С ней. Снова с ней. Только с ней. Это необычно. Это ведь даже не особо поддаётся внятному объяснению. И это странно. Очень. Странно, что чувствовать всё это заставляет меня она. Та самая женщина, которую я знал противницей. Врагом. А затем и невольной... нет, вынужденной союзницей. И... подругой? Да, определённо подругой. То, насколько мы сблизились в эти годы после грёбаной Битвы, кому-то, пожалуй, и может показаться противоестественным. Я и сам не до конца понимаю, как это случилось. Не было каких-то вспышек озарения. Переломных моментов. Ключевых точек. Даже мой лихорадочный бред в джунглях теперь кажется вполне естественным исходом. Ведь с той самой нашей первой ночи всё просто... происходило. Развивалось. Закономерно развивалось. Перетекало из одного состояния в другое. Обретало новые грани. Новые оттенки. Враги. Союзники. Друзья. Но кто мы друг другу теперь? Любовники — очевидно. Но... кто ещё? И могу ли я вообще задумываться всерьёз об этом «ещё»? С ней? Ха! Задумываться-то могу. Но вот позволит ли сама Пик мне стать... кем-то большим? Нужно ли ей это самое «ещё»? Хороший вопрос. И мне стоит задать его вслух. Или хотя бы попытаться. Чутьё и опыт общения с Пик подсказывают мне, что так легко она не сдастся. Но я хочу её. Всю. И именно её. Ведь даже при всей странности наших отношений, при всей нашей охренеть какой непростой предыстории я осознаю: в нашей с Пик близости существует необъяснимая правильность. Та самая закономерность. Я никогда не испытывал и уж вряд ли испытаю подобное с кем-то другим. Мне нужна Пик. Нужна она и нужно всё, что она может мне дать. Всё, что способна дать только она. — Я скучал, — решаюсь произнести я вслух то, что хотел сказать ещё тогда, в нашу последнюю встречу несколько месяцев назад. Потому что больше не могу тянуть. И не хочу. Не хочу сомневаться. Откладывать. Молчать. Уступать. Да, я подозреваю, что с Пик почти каждый шаг, каждый этап, каждый миллиметр её существа будет завоёвываться через схватку. Я не знаю, что конкретно мешает ей принять наши отношения и позволить им вырасти в нечто большее. Но уверен, что сегодняшняя её капитуляция вовсе не означает победу. Напротив. Скорее всего, теперь она, как опытный воин, только сильнее укрепит свою оборону. И далеко не факт, что мне удастся её ослабить. Но, тем не менее, отрезая себе нахрен все пути к отступлению, уверенно продолжаю: — И скучал по тебе все те разы, когда нас с Райнером отсылали в очередную жопу мира. Я чувствую, как напрягается её тело в моих объятиях. Всё бы отдал, чтобы в эту секунду залезть к Пик в голову. Но всё, что мне остаётся, — просто ждать. И надеяться. От её ответа зависит многое. Если не всё. Проходит, как мне кажется, слишком много времени, прежде чем Пик всё же находит в себе мужество поднять голову и посмотреть мне в глаза. Поразительно спокойно посмотреть мне в глаза. Мне хочется схватить её за плечи и как следует встряхнуть, чтобы стереть с её лица это наигранно безмятежное выражение. И я еле сдерживаюсь от резких слов. Только выжидающе задираю бровь. А Пик с нежной снисходительностью треплет меня по щеке и молча — молча, блядь! — клюёт невинным поцелуем в губы, как будто бы запечатывая их. Как будто бы уговаривая меня, расшалившегося ребёнка, перестать лопотать всякую наивную чушь. Ненавижу, когда она проворачивает со мной эти приёмчики. — Как ты это делаешь? — злюсь, хотя стараюсь сдерживать своё раздражение в рамках холодной вежливости. — Опять. Приказываю себе успокоиться. Физически отстраняюсь. И внутренне дистанцируюсь. Отгораживаюсь. Всячески. Ведь чтобы продолжить этот непростой разговор, мне потребуется вся моя выдержка. Наша иллюзорная гармония ко всем херам разрушена. Снова. Мы движемся по замкнутому кругу. По удобному самой Пик маршруту. По безопасному маршруту. Ну уж нет. Нихрена. Не в этот раз, милая. Ты действительно хочешь всё испортить, придурок? Мысленно морщусь, когда так «кстати» пробудившийся внутренний голос царапает моё сознание своей едкой насмешкой. Ты, блядь, действительно хочешь всё испортить. Нет, я не собираюсь предъявлять ультиматум. Я не хочу так уж сильно давить. И закатывать истерику тоже не стремлюсь. Пусть даже Пик, возможно, сейчас видит во мне капризного мальчишку. Мне просто нужно прояснить ситуацию. Разобраться. Понять. Стоит ли вообще бороться? — Делаю что? — тихо уточняет Пик с мелькнувшим во взгляде всего на пару мгновений замешательством. Отстань от неё, Жан-бой. Ты ей нахрен не сдался, разве ещё не понял? Закругляйся. Собирай вещички и съёбывай нахуй. Хмурюсь. Отрываю ладошки Пик от своей груди и осторожно выбираюсь из-под её тела. Сдвигаю её в сторону, чтобы подняться с кровати, но напоследок, не сдержавшись, как бы невзначай пробегаюсь пальцами по худым бокам с выступающими рёбрами. Мне не хочется покидать объятий Пик, но притворяться дальше нет никакого смысла. Нам нужно всё решить. Сейчас. — Умудряешься быть такой ласковой и такой беспощадной одновременно, — резко, пока не передумал, выпаливаю я, глядя на неё, неловко принимающую сидячее положение в ворохе смятого постельного белья. — Как тебе это удаётся? Естественно она не отвечает. Подминает под себя ноги, насмерть запутавшиеся в шёлковом покрывале, а затем подтягивает его выше, скрещивая руки на груди. Но не из целомудрия — ведь своей наготы Пик никогда не стеснялась. В защитной позе. Она готова обороняться. Отражать все мои атаки. Кто бы сомневался. Пик молча смотрит на меня своими бездонными глазищами. И теперь их выражение хрен прочтёшь: она вновь нацепила одну из своих непроницаемых масок. Их там в Марлии пиздец как круто вымуштровали сохранять лицо и душить в себе эмоции в критические моменты. Даже вон, Браун умеет каменный ебальник держать, когда ему надо. И ведь ни за что на свете не поймёшь, какие именно мысли в такие моменты у них в голове. Вот о чём сейчас Пик думает? Хрен знает. Медленно выдыхаю. И, признавая собственное поражение, опускаю руки. Либо так. Либо скандал. Поэтому начинаю одеваться. Похоже, мне действительно пора съёбывать. Чтобы не сорваться. — Я планировала всё несколько иначе... — вдруг нарушает повисшую тишину Пик, и меня удивляет то, насколько слабо звучит её голос. Непривычно. Неужели она всё-таки не насто... Погоди, что? Что она сказала? Пик продолжает что-то путанно бормотать, но я её уже не слышу. Меня ошпаривает от осознания очевидного: она даже не собиралась давать нам шанс. Не рассматривала такой возможности. Не хотела. Ну-у-у, чисто технически она очень даже хотела. Тебя, ха! Но только не в том слащавом смысле, который ты сам себе, идиота кусок, напридумывал. — Планировала? — выплёвываю я, бросив возиться со ставшим какого-то хрена непослушным брючным ремнём. Поднимаю голову, встречаясь с Пик глазами. Её лицо виновато кривится. Заебись. Всё ещё хуже, блядь, чем я думал. Все те месяцы, что я репетировал своё признание, Пик, похоже, раздумывала над тем, как меня осадить. Как свести наши отношения только к одной плоскости. Именно поэтому и не позволила мне и рта раскрыть. И едва я появился на горизонте, сразу же попыталась перехватить инициативу — как и всегда. — Не придирайся к словам, — шелестит Пик всё с той же, совершенно не типичной для себя интонацией. — Я хотела сказать... — Ты ведь ждала меня, да? — перебиваю её. Не даю удариться в ненужные ни мне, ни ей пустые и фальшивые отговорки. И тогда Пик снова выдерживает заметную паузу, будто пытаясь подобрать нейтральную формулировку. — Я просто надеялась, что ты придёшь, — поясняет она наконец, понизив голос ещё на полтона, но при этом влив в него необходимую дозу хладнокровия. Ну да, конечно. Надеялась. Хватаю свою рубашку и продолжаю одеваться, злясь в том числе и на самого себя: все мои движения поспешны и отрывисты, с головой выдают моё грёбаное напряжение и раздражение. Видимо, в отличие от Пик, я так, блядь, никогда и не научусь скрывать свои слабости. — Ты знала, что я приду, — с нажимом цежу я. — Да, но... — Конечно же, ты знала, — даже не удостоив вниманием её очередную попытку оправдаться, отрезаю я. — Потому и планировала. Но не думала, что я пошлю к херам все твои планы и, как конченый пиздострадалец, примчусь к тебе до приёма. Я прав? Внезапно осознаю, что теперь за меня говорит вырвавшийся на свободу Старый Жан. Слишком долго я не позволял ему настолько осязаемо проявлять себя. Последние годы он выступал скорее призрачным голосом на задворках моего сознания, лишь изредка демонстрируя свою озлобленность и избалованность вслух. А сейчас вдруг уверенно перехватывает контроль и упивается моей яростью. Чувствует себя в своей стихии. И новая грубая фраза, брошенная вслед за моими предыдущими едкими словами, тому явное подтверждение: — Хотя всё в любом случае должно было закончиться бодрыми потрахушками, да? Пик молчит. Застёгиваю пуговицы на рукавах, а сам украдкой кошусь на неё. Всё то же непроницаемое выражение. О том, что ей не абсолютно плевать, можно догадаться только по прикушенному уголку губ. В остальном она держится просто замечательно. И я восхищаюсь её силой. Правда. Только вот вместе с этим я хочу, чтобы она разозлилась. Впервые. Всерьёз. Чтобы накричала на меня. Швырнула в меня что-нибудь. Врезала мне. Я хочу, чтобы она сбросила этот свой панцирь. Да-да-да. Тысячу раз — да! Мне больно от показного безразличия Пик, и я по-детски хочу уязвить её в ответ. И поэтому я не останавливаюсь, а сыплю раздробленный в стеклянную крошку сарказм дальше: — Впрочем, эту часть спрогнозировать было проще простого, верно? Ну естественно. Разве может существовать какой-то, блядь, другой исход для наших встреч? Я же очень предсказуем, когда дело касается тебя. Пик будто бы даже небрежно дёргает плечом, комкая в кулачке покрывало, и всё так же бесцветно выдаёт: — Ты несправедлив. Как же я пиздецки устал от женщин со стальной выдержкой! Ну серьёзно. Какого хрена я наступаю на одни и те же грабли? Отворачиваюсь, чтобы не видеть виртуозной игры Пик. Ладно-ладно, я знаю, что ей нелегко. И что её теперешняя холодность по отношению ко мне даже близко не то, что всю жизнь испытывала ко мне Микаса. Пик не может быть бесчувственной. Только не она. И не со мной. Не после всего, что я о ней успел узнать. И не после всего, что мы пережили. Пусть даже я все эти месяцы и приписывал её чувствам ко мне наивные оттенки, уж совсем я ей не безразличен. В конце концов мы всё же друзья. Но почему-то она всё равно неумолимо отстраивается от меня липовым равнодушием. И именно это задевает. И выводит меня из себя. То, что эта маленькая храбрая женщина вдруг трусливо прячется за надуманными оправданиями. Почему бы ей не сказать всё мне в лицо? Я ведь так и не понимаю, чьи чувства она щадит в большей степени: мои или свои? Сажусь на кровать. Обуваюсь. Специально медленно шнурую туфли. Я мог бы просто схватить остатки своих вещей и покинуть её номер ещё пару минут назад. Но тоже продолжаю играть. Придурок. Я уже сам не до конца врубаюсь, чего добиваюсь. Точно не скандала? Точно, блядь, не разрыва, а? — Ах, да, прости, — с преувеличенной донельзя иронией фыркаю я, — я в своей статистике не учитываю те несколько раз, когда мы чуть не убили друг друга. Так будет справедливей? — Жан… Несмотря на то, что я вроде как задаю вопросы, отвечать на них Пик не успевает — я упорно пресекаю все её попытки вклиниться в мой пропитанный ядом и отчаяньем монолог. — Но раз тебе можно вычёркивать всё остальное, что между нами есть, то почему бы и мне не опустить какие-то... хм... незначительные мелочи, а? — Прекрати, я же не собиралась… Ха, а вот на этот раз она прерывает саму себя. Я даже выжидаю немного, оставляя за ней возможность продолжить. Но, судя по всему, Пик замолчала только лишь затем, чтобы с её губ не сорвалась оскорбляющая и меня, и её саму ложь. — Не собиралась списать всё только на секс сразу же, как я попытаюсь поговорить с тобой начистоту? — я всё же не удерживаюсь от тоскливой подначки. Раздражение постепенно отступает. Старый Жан выдыхается. И теперь мой голос звучит скорее мрачно и устало, чем язвительно: — Не собиралась снова всё упростить, Пик? Ты правда не собиралась? Скажи мне, что я просто тороплюсь с выводами. Что я охуеть как ошибаюсь. Скажи. И я поверю. Ни слова. Она молчит. А чего я ждал? Что она мне ответит? Зачем? Я ведь и так понял, что прав. Зачем я давлю дальше? Встаю на ноги и наконец поворачиваюсь к Пик лицом. Она сидит, зажмурившись, вся бледная и с подрагивающими губами. Ну что? Хотел пробиться через её броню, умник? Вот и получай. Ей больно. Счастлив теперь, а? Нихера. Я чувствую себя законченным мудаком, отвергнутым неудачником и эгоистичным сопляком одновременно. Пик, будто бы почувствовав на себе мой взгляд, открывает глаза и смотрит на меня в ответ. С нехарактерной для неё растерянностью и... чувством вины, задевающим меня сильнее всего остального. Да, я понимал, что с ней будет непросто. Что Пик вновь захочет от меня отгородиться, стоит только предпринять попытку придать нашим отношениям серьёзности. Я знал. Я был готов к её неуверенности. И даже отчасти к её сопротивлению. Но вот к чему я точно не был готов, так к это её страху. И к стойкому — бесповоротному — нежеланию переходить на новый уровень. Конечно, я и сам недавно именно там плавал: по горло в сомнениях и опасениях. Но после нашей последней ночи я из-за своей ебучей самоуверенности решил, что Пик испытывает ко мне если уж не такой же силы чувства, что и я к ней, то хотя бы достаточно весомые, чтобы просто попытаться быть вместе. По-настоящему быть вместе. Но, выходит, я просто с ошибочным оптимизмом трактовал происходящее между нами. Снабдил банальное влечение изрядной дозой сантиментов. И в этом никто не виноват, кроме меня самого. Никаких обещаний она мне не давала. Я сам себе придумал поэтичный сюжет, который в реальности пошёл наперекор намерениям самой Пик. — Прости, — вздохнув, нарушаю я уж слишком затянувшуюся без какого-либо смысла паузу. Нужно как-то исправить то, что я сейчас тут нагородил. И если уж она так хочет откатиться обратно, на нейтральную территорию, то... хорошо. Я подыграю. Снова. Но в последний раз. И только затем, чтобы в будущем избавить нас от ещё большей неловкости, чем может возникнуть между нами. После разрыва отношений. Хотя можно ли в контексте того, что у нас с Пик было, использовать именно эти слова — «разрыв» и... «отношения»? Какая уже, нахер, разница? Запускаю пятерню в волосы и в ту же секунду мысленно ругаю себя за очередной грёбаный нервный жест, от которого никак не могу избавиться. Затем, призвав на помощь остатки выдержки, стараюсь максимально спокойно продолжить свою речь с никому нахрен не всравшимися недоизвинениями. — Я вымотался после перелёта с кучей внеплановых дерьмопересадок, — говорю, старательно избегая взгляда самой Пик. Смотрю куда угодно: на стены, на развороченную постель, на бледное плечо Пик, на её подрагивающие пальцы, по-прежнему мнущие край покрывала. Но не в глаза. — А всё потому, что Армину в последний момент приспичило приставить Райнера к делу Энни. Концентрируюсь на том, что произношу. Так проще взять эмоции под контроль. Призываю себя вспомнить, блядь, наконец о задании, благодаря которому я здесь и оказался. И забыть о том, почему я на самом деле так наивно сюда рвался. Рвался, несмотря на отвратительный перелёт и дымящуюся кучу сложностей. — А мне наш гениальный стратег поручил возиться с Тайбером, так что пришлось делать крюк, чтобы забрать его из Карифы... — театрально, соответствующе случаю, вздыхаю. — И этот наглый опёздыш мотал мне нервы весь остаток пути сюда. И да, я охренеть как устал. Видимо, Пик надоедает слушать мою невнятную прелюдию, и она уже открывает рот, чтобы что-то сказать самой, но я её снова перебиваю: — Нет, подожди. Дай сказать. Я... пиздец усталый, злой и рассеянный. Вот и несу глупости, — ну вот, я наконец перехожу к сути. — Мне лучше уйти, пока я не вывалил на тебя ещё какой-нибудь хрени. Я... короче, я сам что-то себе придумал, поэтому... просто забудь, ладно? Наконец заставляю себя встретиться с Пик взглядами, дёрнув уголками губ в позорной имитации улыбки, и продолжаю чуть спокойнее: — Ты не должна отвечать за мои ожидания. Ты мне ничего не должна. Я согласился на все твои условия ещё тогда. Так что... я просто пойду. — Не уходи, — откликается тут же Пик умоляющим тоном. — Только не так. Сейчас она совершенно не похожа на ту упрямицу, которая в ночь перед Битвой приказала её поцеловать, а после пошла на всё, чтобы заставить меня остаться в её каюте. Это ты её сломал. Смотри. Любуйся. Довёл до такого состояния своими грёбаными нападками. Был ли в этом, блядь, хоть какой-то смысл, а? Злюсь. На самого себя. Потому что действительно это моя вина. И я всё исправлю. Как? Как ты собираешься это сделать? На этот раз я уйду. Не поддамся своей слабости. Уйду. Так мне следовало поступить и тогда. В нашу первую ночь. Или хотя бы два месяца назад, в оранжерее. — Нам обоим нужно остыть, — качаю головой. — Да и привести себя в порядок перед этим злоебучим ужином. Мне-то уж точно не помешает. Я не выглядел таким изжёванным даже после той памятной поездки в пасти твоего титана. Без обид. Моя неуклюжая попытка пошутить, конечно же, не производит никакого эффекта. Впрочем, я и не надеялся, что у меня получится отыграть беспечность так же легко и по нотам, как у Пик. Мне до её выдержки не дотянуть. Поэтому просто разворачиваюсь и торопливо шагаю к выходу. Я догадываюсь, что сейчас она попытается меня задержать. В очередной раз. Как бывало и прежде. — Жан. Подожди. Пожалуйста. Не будь я так сильно подавлен, то, возможно, нелепость ситуации меня бы и повеселила. Ведь всё это выглядит как несуразная карикатура на ту самую ночь на корабле. Уходи. Уходи и не останавливайся. Останавливаюсь в нескольких метрах от двери. Да бля-я-я-я-ядь... — Я останусь, — вполголоса заявляю я и ненавижу самого себя за то, что не могу проявить твёрдость до конца. — Но только если ты признаешься, почему в очередной раз выстраиваешь между нами херову стену. О, да, конечно, что ещё ты мог сказать прямо сейчас, если не это, да? Не ты ли буквально только что мысленно колотил себя в грудь, заверяя, что не собираешься предъявлять ультиматумы? Я и истерику не планировал закатывать. А в итоге всё-таки испортил всё окончательно. — Не надо, — робко отзывается Пик за моей спиной. — Давай мы просто... — Чего ты боишься, Пик? — перебиваю её. Уже в который раз за этот унылый разговор перебиваю. Ну почему её так и тянет накормить меня фальшивыми утешениями? Устало спрашиваю: — И что мне нужно сделать, чтобы ты перестала бояться? Молчит. Конечно. В моменты, когда я действительно хочу услышать от неё ответ, Пик мнётся и молчит. Поворачиваю голову, чтобы взглянуть на неё напоследок. Всё то же виноватое выражение лица. Отлично. Когда я пытался пробиться через безразличие, я всё же надеялся обнаружить за ним вовсе не это. — Нет, наверное, для начала мне стоило спросить: могу ли я в принципе хоть что-то с этим сделать, да? — горько усмехаюсь, осознавая всю бессмысленность своих трепыханий. — Судя по всему, нихуя не могу. Пик ещё какое-то время пытается подобрать слова, но я уже смирился, что честного и чёткого ответа от неё не добьюсь. По крайней мере не сейчас. Если вообще когда-нибудь. Добьюсь. Отворачиваюсь. — Просто дай мне время, хорошо? — наконец выпаливает Пик мне вслед. Ну да. Когда-нибудь. Мечтай, неудачник. — Хорошо, — киваю я, потому что это единственное, что мне сейчас остаётся. Ведь... какие ещё у меня варианты? — Пусть будет по-твоему. Встретимся за ужином. И наконец всё-таки ухожу, осторожно прикрыв за собой дверь. Старый Жан внутри меня злорадно подмечает, что следовало бы, наверное, со всей силы ею хлопнуть. Но... какой смысл? Какой вообще во всём этом смысл? Ой, хватит стенать, философ херомудрый. Собери уже яйца в кулак и пошли заниматься делами. Ты сюда не на свидание прилетел в первую очередь. А вот тут мне приходится согласиться. Я и так опрометчиво помчался к Пик вместо того, чтобы оформить документы в Штабе сразу после приземления. Мне, как старшему, следовало бы явиться самому, а не отсылать щенка Тайбера одного в логово этих канцелярских крыс. Они ведь теперь точно не упустят своего шанса сделать мне мозгоёбский выговор за нарушение протокола. К тому же сам Герт в прошлый свой визит сюда наворотил знатного дерьма на общем собрании около месяца — или сколько там — назад. Он с треском провалил проверку, которую устроили ему старые задницы из Совета, начав в ущерб себе выгораживать элдийцев. Но зато заработал очки в глазах нашего светлоокого лидера, доказав, что ему можно доверять. Так что Армин и слушать не стал моего нытья, когда я начал возникать из-за вынужденного партнёрства с Тайбером. До брось, Жан-бой, малыш Герти не так уж и плох. Мне же он нравится. В том-то и загвоздка. Этот надменоёбистый сосунок уж слишком напоминает мне самого себя до поступления в кадетский корпус. Потому смотреть на его кривляния и слушать его язвительные тирады выше моих сил. Но опять же. Выбора у меня не так уж и много. Кажется, сколько бы я ни возмущался или ни бунтовал, в конечном итоге мне всегда приходится просто.... заткнуть свой рот и терпеть. Всегда. Во всём. Заебись.

***

На все запланированные до приёма дела у меня ушло куда больше времени, чем я рассчитывал. Поэтому сейчас, направляясь к салону, в котором на этот раз затеяли этот долбаный ужин, я тороплюсь. Очень сильно тороплюсь. Ненавижу опаздывать. И жалею, что отпустил выделенного Штабом нам с Тайбером шофёра, решив, что дойду до места назначения пешком. В тот момент расстояние всего в несколько улиц и площадь, разделяющих салон и отель, в котором мы остановились, казалось мне крошечным. В тот момент. Но не теперь. Теперь я опаздываю и злюсь. Потому что догадываюсь, как Конни отреагирует на моё появление. Наверняка не удержится от комментариев, заметив, что я привёл в порядок свои волосы и наконец сбрил бороду. Конечно, после прилёта мы с ним не виделись, но в Сальте этот придурок своими нападками на мою непривычно помятую внешность меня знатно бесил. И он точно не упустит возможности поиздеваться надо мной сейчас. Ненавижу. Блядь. Опаздывать. А что если попросить подбросить тебя того круглолицего шпиона на тонких ножках, который семенит за тобой весь вечер? Его напарнички наверняка дежурят где-то рядом наготове в автомобиле. Несмотря на раздражение, я всё же усмехаюсь при этой мысли. Было бы забавно сбить с толку приставленного ко мне «хвостом» идиота таким образом. Райнеру бы идея точно понравилась. Конечно, обычно Армин нам с ним всю душу выедает за те мелкие шалости, которые мы время от времени себе позволяем. Но оно того стоит. И да, мы не должны никак выдавать того, что замечаем удушающий контроль Глобального Альянса — особенно здесь, в Олдонне, в самом средоточии политической жизни нового мира. Только уж очень сложно удержаться, когда они действуют вот так по-дилетантски. Даже как-то обидно, что они считают нас совсем идиотами. Сворачиваю наконец к площади и позволяю себе немного замедлить шаг, чтобы немного перевести дух. Не хватало ещё заявиться на приём взмыленным и запыхавшимся. Не ради этого я потратил столько времени на то, чтобы вернуть своей внешности опрятный вид. Вдруг осознаю, что через минуту окажусь у монумента Битве между Небом и Землёй, ведь движусь я прямиком к нему, в центр площади. И это будет первый раз, когда я увижу памятник. О том, что его собираются разместить в негласной столице новой реальности, я, конечно, прекрасно знал. Армин даже числился в комиссии, утверждавшей окончательный дизайн монумента. Хотя, естественно, его голос особого веса не имел — им лишь требовалось, чтобы господин Арлерт просто в очередной раз поторговал своим лицом и званием убийцы Эрена Йегера. Чем он и вынужден был заняться почти год назад, на официальном открытии памятника. Это та цена, которую Армин платит каждый ёбаный день во имя мира во всём мире. Ага. Мы с Райнером, в отличие от остальных, редко бываем в Олдонне, поэтому и он, и я впечатления об этой громадине формировали лишь с чужих слов. Сегодня же, после прибытия, я лишь мельком видел верхушку монумента издали, когда возвращался из Штаба в отель. А сейчас смогу рассмотреть все детали подробнее. Только вот... хочу ли я? Да нихрена. Сама идея воздвигнуть подобную пафосную и откровенно показушную ебанину вызвала у нас всех разной степени недовольство. Ну ладно, не у всех. Пик отнеслась к новости о монументе с той самой отрешённой холодностью, что обычно сопровождает все её реакции на Эрена. Какую-то часть меня это даже немного обижает. Но здравомыслие во мне всё же перевешивает, поэтому я стараюсь реже поднимать в наших с ней разговорах эту тему ребром. Просто порой я забываю, что она не знала Эрена так, как мы. Не знала его настоящего. До... до всего этого пиздеца. И всё той же части меня как будто бы даже хочется, чтобы она знала. Вспоминаю, как однажды, на первой годовщине Битвы, мы с Конни и Райнером после официальной части программы и долбаной речи героев до безобразия напились. И в тот вечер я даже начал про себя фантазировать, как сложились бы наши жизни, если бы Пик прибыла на Парадиз вместе с Райнером, Энни, Бертольдом и одним из Галлиардов. В своих пьяных размышлениях я зашёл так далеко, что юная и несмышлёная версия меня успела влюбиться в Пик, тяжело пережить вскрывшееся предательство и испытать колоссальных размеров душевные муки во время бойни в Либерио. О том, что могло бы произойти с нами дальше, я не додумал — в мои спровоцированные виски фантазии со своей типичной беспардонностью вклинился Конни. Его тогда оскорбило, что я так глубоко увяз в собственных мыслях, что перестал участвовать в общем разговоре. Помню, что в тот вечер я всё-таки не удержался. И осторожно спросил у Брауна, почему в первый раз на остров отправили именно такой состав воинов. И отхватил больше, чем рассчитывал. Потому что кадет Браун внезапно сдал свои полномочия тоскливому Райнеру, который под алкоголем становится ещё более жутким, чем в свои обычные редкие явления на публику. И на мой вопрос отвечал именно он, сдобрив повествование изрядной дозой самобичевания. Пожалуй, это был первый раз после той отвратительной ночи у костра, когда Райнер так сильно разоткровенничался. А в случае с Райнером, который носит в себе целый комплект личин разной степени ебанутости, такие редкие моменты, когда он действительно обнажает душу, бесценны. Только они помогают мне хоть изредка лучше понимать своего напарника. Интересно, что подумал бы Райнер об этом сраном монументе? Останавливаюсь у его основания и со смешанными чувствами пялюсь на громадину, скульптурный рельеф которой отображает все знаковые события тех страшных дней — когда Эрен и Зик запустили Гул. Даже сгущающиеся вокруг меня сумерки вкупе с клочками тумана и со скудным освещением площади не мешают мне разглядеть почти все подробности композиции. Здесь и искривлённые ужасом и ненавистью лица людей, погибших под стопами армии Колоссальных. Разруха. Хаос. Смерть. Здесь и павшие армии союзных войск, пытавшиеся ценой своей жизни остановить неминуемое. Здесь и мы. В самом разгаре последнего сражения. Против узурпатора Эрена Йегера, навеки запечатлённого уродливым монстром, посмевшим бросить вызов всему миру. Никто из нас не позировал для этой хероты, поэтому наши каменные изображения лишь отдалённо можно соотнести с реальностью. Впрочем, как и весь сюжет монумента: только номинально повествует о том, что было. Пик, Райнер, Энни и Фалько вообще высечены в своём человеческом облике, будто само упоминание их титанов может каким-то образом пошатнуть светлые образы победителей. И нет Микасы. Её роль исполняет Армин. Он принял это решение в те несколько мгновений после самой Битвы, и чётко придерживается его до сих пор. И этот монумент — живое свидетельство того, что мир обожает и одновременно ненавидит нас за наши поступки, не зная всей правды. Да и не задумываясь о ней. Наверняка. Не зная о настоящих вызовах, с которыми нам пришлось столкнуться. Не понимая, какое бремя легло на наши плечи, когда мы боролись не просто за человечество — мы боролись против своих собственных товарищей, своей родины. Боролись против своего близкого друга, который пожертвовал всем, чтобы избавить мир от проклятья Имир. На ум приходит выдуманная Тайберами и Фрицем фигура Гелоса. Из нас вылепили таких же мифических героев, бесстрашных и величественных. Когда на деле мы все были и остаёмся жалкими людьми, вынужденными сражаться в безумном мире, где границы между злом и добром давно и безвозвратно стёрлись. Я понимаю, какой цели служит эта глыба. Той же, что и Гелос. Именно поэтому монумент Битве между Небом и Землёй должен сохранить для будущих поколений липовый образ нашей непорочной храбрости, закрывая глаза на серую мораль и наши кровавые послужные списки. Я понимаю. Но отвращение к самому себе почему-то всё равно точит меня изнутри всё то время, что я пялю глаза на высеченные в камне мрачные сцены. Вздрагиваю, когда по площади прокатывается колокольный гул — часы на Главной Башне отбивают смену очередного часа. Словно в насмешливое напоминание мне о том, насколько сильно я опаздываю на приём. Резко отворачиваюсь от монумента и, стараясь не сорваться на излишне торопливый шаг, продолжаю свой путь к салону. Если что и могло сделать сегодняшний вечер ещё отвратнее, так это ожившие воспоминания о финальной битве и моей роли в убийстве Эрена.

***

Стряхивая с рукава пиджака налипшие на него листки и лепестки какого-то странного куста, я намеренно небрежным шагом возвращаюсь из сада в зал. Как будто бы с невинной прогулки, а не после наглого подслушивания чужих разговоров. Несмотря на то, что меня с ног до головы обсыпало какой-то цветущей, но подозрительно стерильной, будто бы искусственной, дрянью, я всё же доволен своей вылазкой в сад. Пожалуй, это первая маленькая недопобеда за весь грёбаный день, поэтому я позволяю себе хоть немного ею насладиться. Да, услышать что-то полезное от самого Мастардини, за которым я и полез в первую очередь следить, не удалось. В его присутствии разговор шёл на откровенно скучные и бестолковые темы, лишь поверхностно затрагивающие предстоящие выборы. Но зато после его ухода с террасы, милый и обходительный кандидат номер восемь с вялым подбородком и щенячьим взглядом в мгновение ока преобразился. При Мастардини он вовсю изображал из себя скромнягу, давящегося с непривычки дымом от сигар и лишь из вежливости присоединившегося к остальным. Но его истинная натура оказалась куда занятнее. И поганее. Такой же, как и натура двух сморщенных грибов из благотворительного общества в поддержку пурисганцев, пострадавших от многолетнего гнёта Марлии. Эта нелепая организация, хер пойми откуда всплывшая всего несколько недель назад, вполне обоснованно вызвала у Армина вопросы. Перед отлётом он предупредил меня, что наш самый надёжный и усердный шпион уже работает в этом направлении. И возможно, за те полтора дня, пока я был в пути, капитан успел нарыть правду об их деятельности. То, что я опоздал, и не успел обменяться данными и уточнить план действий с остальными, могло превратить меня в самого неосведомлённого члена команды. Хотя, с другой стороны, то, что я услышал в саду, напротив, может сделать меня королём информации. Потому что этот сраный восьмой кандидат обсуждал со стариками торговлю опиумом. Так что становилось очевидным, прикрытием чему именно стало «благотворительное» общество. Впрочем, Пик в своём докладе Армину, с которым я тоже ознакомился перед тем, как вылететь в Карифу за Тайбером, среди вероятных угроз нашему плану указывала и подобный сценарий. Ведь опиум — довольно прибыльный товар, а удачное месторасположение Пурисгана ощутимо повышает его торговое и стратегическое значение в послегуловой реальности, превращая остров в хренов лакомый кусочек для тех, кто хочет быстро и легко нажить капитал. Доходы с незаконного оборота наркотиков в разы превышают прибыль с торговли даже самыми ходовыми товарами только-только встающего на ноги мира. И махинации западных судоходных компаний, отличающихся своей хитрожопой изобретательностью и беспросветной наглостью, даже близко не стоят с тем масштабом пиздеца, что может грянуть после открытия опиумных шлюзов. Пик не зря допустила, что треть сторонников пурисганского «проекта», призванного по официальной версии ослабить колониальный режим острова и внедрить в его устройство существенные элементы автономии, явно имеют в этом вопросе свой шкурный интерес. Каждый из этих алчных до жопы стариков стремится отхватить свой кусок нелегальной прибыли. И им абсолютно плевать, как вся эта история скажется на населении Пурисгана, большая часть из которых как раз ссыльные элдийцы. Именно поэтому нам так важно продвинуть своего кандидата, который потом, пользуясь губернаторскими полномочиями, сможет хотя бы частично обезопасить население острова, живущее там по-прежнему в приближенных к рабским условиям. Радует то, что Мастардини в опиумную возню, судя по всему, никак не вовлечён. Значит, план Пик пока не теряет своей жизнеспособности. И мы можем начать танцевать именно от этой фигуры. И укрепить через него позиции нашего доверенного кандидата номер пять. Нырнув в освещённый зал после укутанного в полумрак сада, я невольно щурюсь. Я специально вернулся внутрь с другой стороны террасы, выждав достаточное количество времени, чтобы моё появление не могли связать с вошедшими чуть раньше опиумными заговорщиками. «Хвост» Альянса отвалился от меня ещё у парадной лестницы салона — ведь на приём пускали только по особым приглашениям, так что переживать о пристальном внимании к моей персоне не стоит. Но перестраховаться никогда не будет лишним. Хватаю с подноса официанта стакан, останавливаюсь в углу с наилучшим, как мне кажется, обзором и, потягивая воду, рассеянно блуждаю взглядом по залу. Мне нужно переговорить с Конни или Пик. А в идеале с ними обоими, чтобы всё же скоординировать наши дальнейшие действия. Только вот Конни почему-то не обнаружился на условленном заранее месте, а нарушать позицию Пик до начала ужина я вроде как не должен. И видел я пока только щенка Тайбера, который какого-то хрена выглядел ещё более самодовольным, чем обычно, если такое вообще возможно. — Ты наконец здесь, — вдруг раздаётся справа от меня, и от неожиданности я чуть не проливаю на себя воду, стакан с которой занёс для очередного ленивого глотка. Пик, когда хочет, может подкрадываться абсолютно бесшумно. Стараясь сохранить невозмутимое выражение, поворачиваюсь к ней лицом. В угольно-чёрном платье и с не совсем аккуратно уложенными в простую причёску волосами она выглядит бледнее обычного. И очень-очень усталой. Но при этом всё такой же красивой. И недосягаемой. Теперь. Для меня. Ощущение, будто с момента нашего кошмарного разговора — или всё-таки ссоры? — прошло не несколько часов, а целая вечность. Это действительно с нами случилось, да? Мы ведь действительно всё... закончили? Или мы на само... Не тешь себя глупыми надеждами, сполежуй несчастный. Серьёзно. Прекрати. То, что она попросила «немного времени» ничего не значит. Это лишь очередная отсрочка неизбежного. — Я буду по ней скучать, — заявляет вдруг Пик, будто не замечая моего замешательства и теребя одну из поблескивающих в ушах длинных серёжек на позолоченной цепочке. При этом в её интонациях и жестах всё же сквозит некая суетливость. Или мне кажется? — О чём ты? — хмурюсь. — О твоей бороде, — Пик протягивает руку и отбирает у меня стакан. Затем, лишь для вида пригубив воды, повторяет: — Я правда буду по ней скучать. И нерешительно улыбается, будто сомневается, что её слова и действия будут восприняты мной правильно. О чёрт, с каких это пор она так явно демонстрирует свою неуверенность? С тех самых пор, как ты нагло вмешался в её жизнь и стал навязывать свои чувства, решив, что сломить её защитные механизмы будет охуеть какой крутой идеей. Придурок. Морщусь. От собственных мыслей. Но Пик расценивает мою реакцию на свой счёт и, похоже, теряется ещё сильнее. Нервно закусывает губу. А глаза её беззащитно распахиваются. Чёрт. Чёрт. Чёрт. — Я просто подумала, что мы не... — Я тут узнал кое-что интере... Мы, как два стыдливых подростка, начинаем сбивчиво лопотать одновременно, чтобы поспешно заполнить повисшую паузу. И так же синхронно замолкаем, осознав, что перебиваем друг друга. Пик сжимает в руке мой стакан с такой силой, что кончики её пальцев белеют. И сдавлено хихикает, что уж совсем на неё не похоже. Я вздыхаю. Не хочу думать, что теперь так будет всегда. Неужели после всего произошедшего мы не сможем разговаривать спокойно? — Ты была права насчёт опиума, — выпаливаю я, чтобы избавить нас от неловкости. Говорить о деле — самое безопасное и правильное решение в сложившихся обстоятельствах. — Я подслушал любопытную беседу. Взгляд Пик мгновенно заостряется, и она с наигранной безмятежностью поводит плечами. На деле же она, осторожно осматриваясь по сторонам, проверяет, насколько безопасно обсуждать этот вопрос здесь и сейчас. Я был бы идиотом, если бы начал разговор, не убедившись, что нас не подслушают, но всё же никак не комментирую её действия. Жду. А она тем временем всё-таки великодушно кивает, позволяя мне продолжать. И я, подавив ухмылку и желание съязвить о её неуёмной тяге командовать, действительно продолжаю. Рассказываю ей всё, что мне удалось услышать в саду от этих недозаговорщиков. Не то чтобы это ебать какие ценные сведения. Но вечер только начался, а у нас на руках уже есть неплохая зацепка. И, как выясняется, капитан ещё не успел разузнать ничего полезного об этом мнимом обществе благотворителей. Так что я в некоторой степени всё же принёс команде пользу. Не зря прилетел. Ага. Угрюмо хмыкаю. — Как считаешь, это может быть ещё одной причиной, почему Хизуру заартачились с заключением сделки? — задумчиво тянет Пик, постукивая указательным пальцем по ободку стакана. — Вполне может быть, — пожимаю плечами. — Я не удивлюсь, если к концу этой недели они заявят, что перекроют для Союзного Флота доступ к очередному из своих портов. Сколько их тогда останется? Три? — Два, — Пик делает ещё один крохотный глоток и, искоса на меня посмотрев, облизывает губы. — Глобальный Альянс будет не очень доволен. К ней почему-то вернулась эта сбивающая меня с толку меня робость. С чего бы? Ведь мы всё ещё обсуждаем дела. Это максимально безопасная территория. Тебе самого не тошнит от этого слова? Бе-зо-пас-ность. Ебучая безопасность. — «Не очень доволен»? — фыркаю я, отбирая стакан обратно, и одним махом допиваю воду. — Глобальный Альянс будет в пиздец какой ярости. С прищуром наблюдаю, за Пик, которая, как будто не зная куда деть освободившиеся руки, порывисто скрещивает их на груди. — И тогда они дойдут до той же мысли, что и Армин, — её взгляд упирается куда-то в область моего тщательно повязанного галстука. — Подумают, что Хизуру помогает Парадизу. — И будут правы. — Но тогда возникает риск, что идея с переговорами провалится, — понизив голос почти до шёпота, говорит Пик, по-прежнему пряча от меня глаза. — Это может стать последней каплей. Учитывая, что проблема с элдийской бандой на континенте так и не решена. Я слегка подаюсь вперёд и наклоняюсь, чтобы заглянуть Пик в лицо. — Брось. Что за упаднический настрой? — фыркаю с мрачной насмешливостью, поигрывая пустым стаканом в руке. — Энни отлично справляется. А сейчас, когда к делу присоединился Браун, оно просто обречено на успех. Но Пик теперь вовсе опускает голову. — Если Совет решит, что угроза заговора вышла из-под их контроля, они перекроют все каналы связи с островом, — продолжает она, будто не слушая меня. — И отложат визит парламентёров. — Да ведь пока нечего откладывать, Пик! — я, не выдержав, поддеваю пальцем её подбородок, заставляя снова посмотреть на меня. — Хистория не дала чёткого ответа. А без её королевского согласия даже смысла нет об этом переживать. Взгляд Пик беззащитен и полон тоски. У меня пересыхает в горле от мысли, что это я виноват в её разобранном виде. Я и моя безжалостная истерика. — Поговори со мной, — мягко прошу я и тут же почему-то решаю, что это звучит бредово. Так что поспешно добавляю: — Что тебя так беспокоит? — Твоё возвращение домой снова отсрочится, — Пик отводит от своего лица мою руку, и я с трудом подавляю желание перехватить её ледяную ладошку и переплести наши пальцы. Стоит помнить, что вокруг нас люди. Да, им, по большому счёту, насрать на нас. Но забываться нельзя. К тому же мы не... мы больше не те, кем я нас считал. Мы просто друзья. Я должен впредь сдерживать свои порывы. И не касаться её. — Возвращение домой, — тяну я, пробуя на вкус эти слова. Качаю головой. — Сомневаюсь, что имею право называть Парадиз домом. Не теперь. — И всё же тебя там ждут, — тихо роняет в ответ Пик. А я стараюсь игнорировать щекочущий моё нутро неприятный холодок, который возникает всякий раз, стоит мне только подумать о семье. Я виноват перед ними. Ужасно виноват. В том, что они живут в таких условиях. В том, что у них из-за моих решений нет иного выбора. Хотя мама в своих письмах и словом меня не упрекнула и всё так же выражает свою беззаветную любовь. Любовь, которую я не заслужил. — Мои родные привыкли к моему отсутствию, — изображая небрежное спокойствие, дёргаю левым плечом. И устремляю свой взгляд поверх макушки Пик на зал, полный чужих мне и моим убеждениям людей. Я не верю им. Они не верят мне. Но... ради этого нового мира я когда-то и рискнул благополучием родных. То есть, конечно, не конкретно ради этих надменных, продажных и подлых ублюдков, праздно шатающихся сейчас по салону. А ради таких же, как моя семья, не имеющих к войне никакого отношения, невинных жертв. Пожалуй, чувство вины вперемешку с ненавистью к самому себе грызёт меня так сильно ещё и потому, что я понимаю: будь у меня возможность повернуть время вспять, я всё равно поступил бы точно так же. Подставился бы под разинутую пасть Перевозчика. Забавно, что я возвращаюсь к тем же мыслям, что одолевали меня на годовщине Битвы. В тот вечер их спровоцировала своими вопросами Энни. Только тогда я не захотел развивать болезненную тему. С ней. А с Пик сейчас — хочу. — Знаешь, — всё ещё пребывая в мрачной задумчивости, медленно начинаю я, — тогда, на том грёбаном приёме два месяца назад я... — Два с половиной месяца назад, — перебивает меня Пик, и я резко перевожу глаза обратно на неё. — Что? — На самом деле прошло два месяца, три недели, — продолжает говорить она, вдруг вернув своим интонациям былую снисходительную насмешливость, — и один день. Я считала. — Ты считала. — Да. Считала. — И считала ты потому, что..? — выжидающе поднимаю бровь, косясь на неё с растущим недоверием. Пик несколько мгновений кусает губы, а затем решительно выпаливает то, чего я точно не ожидал от неё услышать: — Потому что тоже по тебе скучала. Всё это время. Очень сильно скучала. Она тут же зажмуривается и делает пару длинных вдохов и выдохов. — Пик, я... — я, конечно же, ошеломлён, но то, что она в следующую секунду снова меня прерывает, удивляет меня ещё сильнее. — Сейчас моя очередь говорить, Жан, — заявляет Пик, почему-то так и не открывая глаз. Наугад молниеносно выбрасывает вперёд руку и, нащупав ею мою, по-прежнему держащую пустой стакан, кладёт свою ладонь поверх моего запястья. Допускаю, что со стороны мы сейчас можем являть собой довольно комичное зрелище, но я настолько растерян, что мне, в общем-то, плевать. И я затаив дыхание просто пялюсь на стоящую передо мной женщину и ловлю каждое её слово. — Ты правильно всё понял. Я много чего боюсь. И то, что между нами происходит, меня пугает — тоже. Но сегодня я поняла, что не могу тебя потерять. И мне важно, чтобы ты это знал. Конечно, многое из того, что происходит со мной, я ещё не готова озвучить вслух, но... я попытаюсь... объяснить. Произнеся всё это практически залпом, Пик легонько сжимает моё запястье, а потом отнимает руку и наконец распахивает глаза, с опаской встречая мой взгляд. Меня захлёстывает гигантская волна разрозненных эмоций, в которых я абсолютно теряюсь. В целом, я в эти мгновения охуеть как счастлив, но, не желая спугнуть необычный момент между нами, осторожно улыбаюсь. — Прости меня за все те слова, что я бросил тебе в лицо. Ты в самом деле не обязана мне что-либо объяснять. Она дарит мне такую же деликатную, но всё же теплую улыбку в ответ. — Почему-то мне кажется, что всё-таки обязана, — склонив голову набок, мягко замечает она. — Иначе это будет не совсем честно. И не совсем правильно. — Пик... — Жан, — Пик вновь меня перебивает, и я замечаю игривый блеск в её тёмных зрачках. Блеск, по которому я, оказывается, успел соскучиться. — Ты в курсе, что розовые кусты лучше не высаживать в ту же самую землю, в которой до этого уже росли другие розы? — Э-э-э... — хмурюсь. Внезапная смена предмета разговора вгоняет меня в некоторый ступор, хотя в то же время живо воскрешает в памяти наш последний диалог о цветах и деревьях — в оранжерее. И то, чем он закончился. По крупицам информации о детстве Пик, которыми она со мной время от времени делилась, я сделал вывод, что крохой она проводила больше времени с отцом. Не с матерью. И часто помогала ему с работой, потому и знает так много о тонкостях ухода за растениями. Я привык, что наши беседы иногда скатываются к садовым темам. Но скачок, который произошёл сейчас, сбивает меня с толку. И, тем не менее, я всё же отвечаю: — Нет, впервые об этом слышу, — прочищаю горло, чтобы скрыть свою растерянность. — Почему? — Они заболевают. Папа так это и называет — синдромом больной почвы. Корни слабеют и чернеют. Растения просто не могут прижиться. Пик заправляет за ухо выбившуюся из причёски прядку волос, невзначай задев при этом одну из своих длинных серёжек. Я всё ещё понятия не имею, к чему она, но внимательно слушаю, а сам наблюдаю, как покачивается туда-сюда серьга на блескучей цепочке. — Эта болезнь проявляется и при высадке яблонь, — продолжает говорить Пик. А затем, доверительно понизив голос, наклоняется ближе ко мне: — И вишнёвых деревьев тоже. Встречаюсь с ней глазами и, замечая в них искорки дремлющего озорства, сам не удерживаюсь от ухмылки: — Погоди, неужели ты уже рассказывала мне об этом? В ту ночь. — В общих чертах, — звук низкого смешка Пик греет мне душу. — Но ты, естественно, тогда всё прослушал. Протягиваю руку, чтобы коснуться пальцами серёжки, замедлившей свои колебания, чтобы снова её раскачать. — И как же бороться с этой болезнью? Пик пожимает плечами, не прерывая нашего зрительного контакта. — Если нет возможности посадить растение в другом месте, то... нужно заменить старую почву на свежую. С другого участка земли. В её приглушённый голос проскальзывает какая-то новая, глубокая нотка. И я настораживаюсь. Мне стоило бы догадаться, что Пик подняла эту тему не просто так. И что за садовыми метафорами скрывается куда больше смысла, чем я сначала подумал. — Потому что истощённая почва не способна подарить новым росткам те силу и энергию, которые необходимы для полноценной жизни. Понимаешь? Медленно киваю. Кажется, начинаю понимать. — Я совершила ошибку, — Пик вздыхает, изгибая губы в несмелой, виноватой улыбке. — Я слишком... укоренилась в собственных страхах. И вместо того, чтобы дать нашим с тобой чувствам простор для роста на свежем грунте, засеяла их в отравленную старыми обидами и разочарованиями землю. Да. Понимаю. — Потому-то ты и просила время, — киваю ещё раз. — Чтобы заменить почву. Теперь я действительно понимаю. Ведь отчасти совершил тот же самый промах. Хоть умом я и понимал всегда, что наша история с Пик — совсем не то, что было... точнее то, чего не было у меня раньше. И всё же моё раздражение подпитывали именно застарелые страхи и комплексы, связанные с Микасой. — Именно. Мне... чтобы снять непригодный слой грунта и... и всё-таки заложить новый фундамент... в общем, это и впрямь займёт какое-то время, — Пик зябко передёргивает плечами. — И пока это будет происходить... я сама... я буду невыносима — наверняка. В какие-то моменты. Так что тебе придётся проявить терпение. Фыркаю. — Тебе вообще-то тоже, — развожу руками, демонстрируя преувеличенное раскаяние. — Я, как ты сама успела заметить, порой бываю абсолютным придурком. И на эмоциях творю херню. Пик пару секунд пристально смотрит на меня, а потом выдыхает и... расслабленно смеётся. А я радуюсь, что угнетающая её неуверенность наконец отступила. — Можешь себе представить? Конни буквально только что охарактеризовал тебя практически в тех же выражениях, — приложив к уголку губ указательный палец, сообщает она. — Даже знать не хочу, о чём конкретно шла речь, — закатываю глаза, а затем спохватываюсь: — Кстати, где он? Я не встретил его у входа. И вообще, почему ты сама прогуливаешься в совершенно другой части зала? Усмехнувшись собственным мыслям, Пик кивает. — Маленькая импровизация. — Я, между прочим, как прилежный напарник, ознакомился с твоими до жути подробными инструкциями ещё до отлёта, — напускаю на себя ворчливый вид. — Заучил все ключевые моменты. Обдумал позиции. И что я вижу, прибыв в Олдонн? Импровизацию? Серьёзно? Пик открывает рот, чтобы ответить, но тут звучит обеденный гонг, и разрозненный ропот голосов в зале становится громче и энергичнее. Плавным движением она отнимает у меня стакан, который я до сих пор вертел в руках, и ставит его на ближайший столик. — Ты первый это начал, — Пик придвигается ближе и берёт меня под локоть, вплотную прижавшись своим боком к моему. — Сбил ход всего плана, когда ворвался ко мне в номер. Нарушил протокол. А потом и вовсе явился на приём с большим опозданием. Мягко, но настойчиво Пик тянет меня за собой, и мы ввинчиваемся в людской поток направляющихся в столовую. — Конни и Тайбер, похоже, тоже заразились твоим бунтарским настроением, — продолжает вещать Пик приторно-ласковым тоном, умудряясь при этом попутно одаривать окружающих приветственными улыбками. — И я решила не тратить свои нервы, а просто позволить вам эту небольшую слабость. Но только небольшую. И — только сегодня. Она выглядит кошмарно довольной собой. Или тем, что наша недоссора всё-таки разрешилась без драматичных разрывов. Или тем и другим одновременно. Наклоняюсь к её уху и, понизив голос так, чтобы меня услышала только Пик, насмешливо тяну: — Мне нравится, когда ты уступаешь. В моих словах прозрачный намёк на всё то, что произошло в её номере несколько часов назад. И Пик его, конечно же, без труда улавливает. — Надеюсь, ты не тешишь себя ложными надеждами, думая, что так теперь будет всегда? — иронично задрав левую бровь, она косится на меня с шутливым вызовом. А я не могу удержаться от широкой, неприлично радостной улыбки. — Даже и не мечтал. В это мгновение, глядя на идущую рядом со мной Пик, я осознаю одну простую истину: что бы между нами ни произошло в будущем, моя жизнь без этой маленькой упрямицы уже никогда не будет полной. И я тоже не хочу её терять. И готов ждать столько, сколько потребуется. Даже если на споры с ней уйдут годы. Я тебе уже говорил, что ты влип, Жан-бой? Нет? Так вот. Кажется, ты влип. Пиздецки серьёзно влип.