Я хотел победить

      — Уходи, — Саша попытался захлопнуть дверь, но норвежец оказался проворнее — вцепился в дверной косяк мертвой хваткой, рискуя отдавить себе пальцы.       — Мы можем поговорить? Пожалуйста! — голос Йоханнеса звучал тихо и виновато.       Большунов ненавидел этот тон. В такие моменты он чувствовал, что сдается, что прощает, что, черт возьми, проигрывает ему снова и снова.       Оставив дверь открытой, Саша вернулся в номер и подошел к окну. Угольно-черное небо, словно занавес чемпионата мира, раскинулось над Оберстдорфом.       За спиной хлопнула дверь, раздались шаги, зашуршала одежда. Саша обернулся.       Йоханнес в красно-синем спортивном костюме сидел на кровати и задумчиво крутил в руках серебряную звездочку.       — Нравится? — устало поинтересовался Большунов. — Забирай, твоя.       — Я не думал, что так получится.       — Думал — не думал. Какая теперь разница? — жестко парировал Саша. — Случилось то, что случилось. Назад не заберешь.       Йоханнес невероятно спокоен, и это бесит больше всего. Саша хотел бы наорать на него, даже ударить, но он не может. Нет ни физических, ни моральных сил. Все осталось там, на пятидесятом километре марафона, на финишной прямой, где для двоих один коридор оказался слишком тесным.       Сегодня он должен был победить и стать новым королем лыж. Он шел к этому так долго, что больше не мог ждать. Он первым вышел на финишную прямую, выбрал коридор, но Йоханнес…       — Почему ты не занял левый коридор? — вопрос звучит слишком жалко, и Саша боится, что сейчас заплачет в третий раз за день и отворачивается к окну, чтобы Клэбо не видел его слез.       Теплая рука так же, как на стадионе, ложится ему на плечо, и над ухом звучат слова, но на сей раз россиянин их слышит.       — Я хотел победить.       Большунов сбрасывает руку, разворачивается, долго-долго смотрит в кристально-честные голубые глаза. Он ненавидит себя, ненавидит Йоханнеса, ненавидит их обоих за то, что они до безумия похожи, но отстаивают честь разных стран. И до тех пор, пока верхняя ступень пьедестала только одна, они будут задыхаться в этом соперничестве. Он опускает голову вниз, как пару часов назад на награждении. Его трясет.       — Ты так сильно хотел победить, что сделал мне больно?       Йоханнес вздрагивает. Он чувствует, что упустил нечто важное. Он ведь не просто так пришел к своему главному сопернику на ночь глядя. Ему нужно, жизненно необходимо убедиться в том, что все между ними по-прежнему. Не могла же эта нелепая, совершенно идиотская ситуация на финише погасить огонь в крови?       — Я с детства мечтал выиграть лыжный марафон, — Клэбо понимает, что оправдывается, но остановится уже не может. Плотина сдержанности рушится, и откровения льются рекой. — Ты не знаешь, каково это… когда ты только спринтер, пусть и лучший в мире. Быть всегда первым на финише полуторакилометровой гонки и умирать на середине длинной дистанции. Сегодня был мой шанс, понимаешь? Когда еще Крюгер и Холунн уступят спринтерам лидерство в марафоне, а ты будешь настолько измотан, что не сможешь нестись впереди пелотона и задавать бешеный темп? Сегодня звезды сошлись. Ты станешь Королем Лыж на следующий год или через год, а у меня больше не будет такого шанса! Не будет шанса обыграть тебя в марафоне, как когда-то ты обыграл меня в спринте на финишной прямой. Я всего лишь хотел, чтобы ты почувствовал, какого это — когда у тебя выбивают почву из-под ног и забирают то, что по праву твое.       — Знаешь, в чем разница между сегодняшним марафоном и спринтом в Руке? Я выиграл честно, а ты не выиграл, ты сжульничал. Что с тобой, Йоханнес? Испугался проиграть финишную прямую дистанционщику?       Йоханнеса ведет от обиды и несправедливости. Голубые глаза темнеют, а румянец ярче разливается по щекам. Он не хочет признаться себе, что это правда. Он ведь действительно испугался. Господи, как же он испугался, когда проиграл подьем и не накатил на спуске! Мозг отключился, и ноги сами понесли его в знакомый коридор. Он предпочел выиграть нечестно, чем честно проиграть.       — У меня дисквал, ты можешь радоваться. Но золото Эмиля, и с этим ты ничего не сделаешь.       Саша тяжело вздыхает. Он чувствует, что устал, так чертовски сильно устал, что не хочет ничего обьяснять и доказывать. Йоханнес смотрит на него выжидающе, и Большунов срывается.       — Мне плевать, что думают журналисты и болельщики. Мне плевать, что золото досталось Иверсену. Мой главный соперник — ты. Я борюсь с тобой, сколько себя помню. Я не всегда согласен с твой тактикой в гонках, но уважаю ее. Уважаю тебя — как человека, как лучшего соперника, который заставляет меня совершать на лыжне невозможное, заходить дальше своих возможностей. Чего бы я добился, если бы однажды наши пути не пересеклись? Я думал, что ты тоже уважаешь меня и никогда не сделаешь на лыжне чего-то нечестного. Но я ошибся. Ты такой же, как все. Ничем не лучше Йони Мяки. От такого сравнения Йоханнес дергается как от удара. Его накрывает осознание. Большунов плакал, не потому что проиграл золото и не стал Королем Лыж, а потому что разочаровался в нем — в главном сопернике последних трех лет.       — Уходи.       Голос Саши тверд, и норвежец, которому нечего возразить, покорно шагает к дверям.       — Как ты будешь жить без меня? — пытается он шутить, но выходит плохо, вообще не выходит. — Кто теперь будет тебя мотивировать?       — Не беспокойся. Я сам себя мотивирую.       — Прости, — Клэбо наваливается на дверь и прикрывает глаза. — Если бы можно было повернуть время вспять, я бы не сделал, то что сделал.       — Ты сделал то, что хотел сделать. Не о чем жалеть.       Йоханнес открывает дверь и на подкошенных ногах выходит из номера. Внутри все зудит от осознания собственной глупости и бессилия, но он делает последнюю робкую попытку.       — Если через неделю я снова тебя обыграю, ты будешь злиться как всегда?       — Нет. Больше ты мне не соперник.       Дверь захлопывается, и Йоханнес сползает по ней. Он чувствует себя опустошенным. Он чувствует, что потерял нечто важное — доверие, уважение и, быть может, часть самого себя.