Taffy Bishop

      Сузаку мог сомневаться в чём угодно, но не в том, где ему стоит быть. С его принцессой.       К тому же… Это была безвыходная ситуация. Если он убьёт Карен на месте, утащит Юфи отсюда и расскажет обо всём Корнелии, он потеряет всё. Юфи не пожелает его видеть. Он потеряет возможность на что-либо влиять, потому что принцесса Корнелия обвинит во всём его, японского парня влюблённой сестры. Если он просто позволит Юфи уйти, то он тоже всё потеряет. Корнелия его самолично расстреляет, если он отпустит её сестру. Да и как он сможет сражаться против Зеро, зная, что сражается против Юфи?! Как он сможет остаться преданным Британии, будучи рыцарем предавшей принцессы? Или, что ещё хуже, вдруг Юфи ошибается, и Зеро просто прикажет её убить, взять в заложники, запытать или что-то ещё ужасное?! А он не сможет ничего сделать, ведь его в это время не будет рядом. Что ж, выхода и правда не было. Разве что отговорить её по дороге. Ну или хотя бы понять, с чего она всё это взяла…       Но он однозначно не мог её бросить.       Карен действительно позвонила Зеро, и через некоторое время приехала машина. А ещё, конечно же, она отобрала всё оружие и средства связи, и всё время тщательно за ними следила. Потом незаметно вывела из школы. В машине их вообще заставили завязать глаза.       Карен сомневалась в правильности происходящего едва ли меньше, чем Сузаку, это было заметно невооружённым глазом. Да что там, даже с завязанными глазами это чувствовалось, настолько она была напряжена.       А Юфи же всё время улыбалась. Спокойно и смиренно. Как блаженная. Или как человек, до конца уверенный в своей правоте. В том, что надо именно так и никак иначе. Даже если идёт на смерть или, наоборот, собирается всех убить.       Это пугало.       Сузаку не смог бы сказать, куда они ехали. Ехали долго, но поворачивали так часто, что явно петляли, чтобы их запутать. Предполагаемого супершпиона в лице Юфи. Или предполагаемую же камеру где-то у Юфи в одежде, через которую наверняка что-то должна была пытаться узнать служба безопасности. Но у машины, он успел заметить, окна были непроницаемы изнутри тоже. Как только Юфемия и Сузаку вышли из машины, им связали руки. И так, связанных и с завязанными глазами, и вели. Однако стоило им дойти и предстать перед Зеро…       — Оставьте нас с принцессой Юфемией наедине. С Куруруги глаз не спускать. Рыцарь Куруруги, — усмешка под маской чувствовалась почти кожей, а озноб от неё пробирал до костей, — я очень, — он выделил голосом это слово, — надеюсь на ваше благоразумие. Потому что одно ваше неверное действие, и ваша обожаемая принцесса будет мертва.       Самое страшное было то, что он, пусть и не видел, но знал: Юфи продолжает улыбаться. Всё так же. Улыбкой абсолютно уверенного человека.       Его увели. Юфи осталась наедине с чудовищем, к которому пришла по своей воле.       Юфи… она всегда видела в окружающих только хорошее. В Зеро, наверное, тоже.       Юфи осталась одна с Лелушем. Он подошёл, развязал ей глаза и руки. Немного помедлив, снял маску, как всегда, театральным и немного трагичным жестом. Красиво, пусть и слишком драматично.       — Ну? — недовольно спросил он.       Юфи никуда не спешила. Осмотрелась: они находились в комнате, похожей на гостиную, с телевизором, овальным столом, полукруглым диваном, всё в тёмных тонах. Лелуш вспомнил, что надо бы предложить сесть, и молча указал ей на диван. Юфи спокойно села.       — Ты хотела встретиться со мной — для чего?       — Я же уже сказала, — улыбнулась она. — Хочу к вам. В Орден Чёрных Рыцарей.       Лелуш не стал ни кричать, ни смотреть на неё, как на сумасшедшую. Ещё бы. Он просто не умел вести себя как все.       — Карен записала твою пламенную речь на диктофон. Послала мне. Я прослушал, пока вы ехали.       «А, так её зовут Карен.»       «У них какая-то особенная аппаратура, или Карен в машине диктофон к компьютеру подключила? Они же напрямую — никак. Наверное. Даже записанное на телефон сообщением не отправишь — не грузится.»       — И? Брат, я очень удивлюсь, если у тебя не окажется возражений. Но ты не можешь не понимать, что по-другому я не могу.       Лелуш выглядел уставшим. Даже не так — замученным, если не сказать похлеще. Наверное, маска была лучшей альтернативой макияжу, какую только можно себе представить. Жаль, что это никому бы не понравилось — такое изящное решение всех проблем.       — Что, ничего более радикального сделать не получилось? — иронично спросил он.       Юфи была готова и к таким вопросам. Она невозмутимо полезла в сумочку за своим идеальным, но никого бы не устроившим ответом.       — Могу послать тебе файл, но у меня с собой есть распечатка. — Она протянула брату стопку листов из аккуратной папочки. — Как думаешь, это было бы менее радикально? Если тебя устроит, я попробую этого добиться, я уже даже придумала, как. Но лучше, наверное, посоветоваться с тобой.       Лелуш всё ещё слишком театрально поднял бровь, но послушно взял и вчитался. Юфи спокойно сидела рядом, ждала. Надо было бы подать девушке, принцессе, чаю или чего-то подобного, но он слишком привык к тому, что с его участием здесь происходят сухие брифинги и совещания, а если вдруг он оказывается здесь во время отдыха, то всё равно при нём никто не пьёт и не ест, как бы стесняясь. Раз лидер не может, то не может никто.       Но вскоре он о дурных привычках забыл.       То, что дала Юфи, было… ужасом.       — Ты представляла это… кому-нибудь?       При грамотном исполнении… да что там, при любом исполнении, лишь бы честном и устойчивом, это было абсолютной победой. Абсолютной победой Британнии. Да ещё такой, что никто и не понял бы, как жестоко и красиво их победили. Да нет, даже и без устойчивого курса… это просто было абсолютной победой Британнии.       — Нет, никому, — улыбнулась Юфи. — Я хотела, но потом передумала. Всё равно же не выйдет. Это максимум лет на пять, а дальше только хуже. В смысле, всё рухнет, и будет хуже, чем было. Ну… мне так кажется.       Юфи всё ещё сидела и мягко, счастливо улыбалась. Она была просто рада, что может спокойно сидеть рядом с любимым братом. А у Лелуша, ещё пять минут назад продумывавшего сложнейший план, который решил бы проблему Юфи навсегда, но при этом не оставил бы ей болезненных последствий, да ещё и нейтрализовал бы Сузаку, одновременно оставив его в живых, все мысли вылетели из головы. В ней только мат остался. Много мата. И не шахматного ни разу.       «Your opponent proposes a takeback». Шахмат в его прежней жизни, в жизни школьника без тормозов, всегда было мало. Недостаточно. Играл он всегда и везде, когда мог и где мог. Не только на деньги, но и просто так, разумеется. В Интернете — так вообще постоянно. На некоторых сайтах, в отличие от реальной жизни, можно было попросить у противника разрешение отменить свой последний ход. Отменять ходы нельзя, это суровое шахматное правило, но если противник разрешает, то как бы можно. Лелушу это всегда казалось глупым, бессмысленным и даже в чём-то оскорбительным, оскорбляющим сами шахматы, эту безжалостную по своей природе игру королей, прекрасную именно в своей близости к жизни, к жизни жестокой, какой бы ни хотели видеть её люди. В жизни нельзя отменить смерть человека или взрыв снаряда. На войне нельзя сказать, что проваленного боя не было, и начать его заново с учётом прошлых ошибок. Естественно, Лелуш никогда не давал противникам второго шанса. Он прекрасно знал, что сможет победить их всех при любом раскладе, и часто видел, насколько партия стала бы интереснее, если бы противник не сглупил, но всё равно не давал. Нельзя забывать о реальности. А теперь Юфи… Он ни о чём её не просил, он даже не знал о её планах. Если бы она всё это сделала, не посоветовавшись с ним, случилась бы катастрофа. Случится катастрофа и в том случае, если это придёт в голову кому-нибудь ещё. Но Юфи просто пришла и сказала: «Я твой противник. Вот мой план по уничтожению тебя. Мы можем продолжить игру по этому сценарию, но, если не хочешь, я схожу по-другому.» Нет, Юфи совсем не понимала, насколько серьёзным противником она могла бы быть. Но всё же что-то понимала, раз пришла. Хотя она-то в первую очередь думала о какой-нибудь любви и справедливости, а не о войне и политике.       Но.       Если у него была честь, это следовало уважать.