Что у вас болит, доктор?

      На нанесение несовместимых с жизнью травм может уйти всего несколько миллисекунд — ощутимо меньше, чем человеку необходимо для оказания противодействия. Шок. Брызги. В обычных условиях. Артур никогда, конечно, не считал посекундно, но одна из его шуток — о том, сколько нужно наручных часов, чтобы спастись от перочинного ножика — предполагает небольшой эксперимент. Случая пока не подвернулось. Все-таки его положение здесь не располагает к практике. Оно вообще ни к чему не располагает.       Разговоры с разного рода специалистами его иногда занимают, но — ненадолго. Порой особенно отважные гости задают интересные вопросы. Например, о том, есть ли у Артура что-нибудь новое в репертуаре. Вы ведь комик, так? Последний такой даже согласился поучаствовать в импровизированном представлении. С тех пор с Артуром особенно не рекомендуют иметь близкий физический контакт — вместо этого предлагают беседу за стеклом, но, как многие отмечают, пациент в таких случаях ведет себя крайне пассивно.       Первым о новой встрече предупреждает Питер. В решетке дверного окна появляется крупный лысый мужчина с козлиной бородкой. Он говорит с легко ощутимым, но все же сдержанным пренебрежением: "Через полчаса тебя будет ждать доктор". В дополнение Артур слышит неразборчивую ругань. Питер недоумевает, что это ещё и женщина. Молодая. Она настояла на встречу в обычной обстановке, как принято общаться со спокойными пациентами, не представляющими серьезной угрозы. Только так удавалось завязать с Джокером более-менее осмысленную беседу, но он — убийца и психопат. Почему подобные риски допускает руководство?       В указанное время за Артуром приходят. Его ведут строго: ни шага влево, ни шага вправо. Всего пятеро санитаров, из них трое останутся для того, чтобы обеспечить безопасность в течение сеанса. Артура сопровождают в другое крыло, затем заводят в кабинет и, надавив на плечи, усаживает на жесткий железный стул, крепко прикрученный к полу. С ними Питер. Он шепчет Флеку на ухо перед уходом: "Только попробуй что-нибудь выкинуть". А затем миролюбиво улыбается зашедшей вслед за ними доктору Квинзель, хотя из головы не выпускает мнения, что она — дура. Самоубийца. Уже рядом с дверью он останавливается, чтобы обернуться ещё раз. Показав руку ладонью вниз, пальцем другой руки Питер нажимает в её середину — недвусмысленный намек. Затем он окончательно скрывается за дверью. Пациент и доктор остаются один на один.       Короткий обмен формальными приветствиями. Артур смотрит то ли на доктора Квинзель, то ли сквозь неё. Он думает о чем-то своем, поэтому на его лице играют эмоции, которые понятны только ему самому. В какой-то момент он начинает даже улыбаться, но так же легко улыбка ускользает.       — Мне можно курить, — вдруг произносит, а затем взглядом начинает требовать от доктора Квинзель соответствующих действий. Само собой при себе у пациентов сигарет нет.       В некотором роде общение с психопатами может стать прекрасной отдушиной. Все-таки у них иная система ценностей, не согласованная с обществом и его нудной моралью. Она может показаться даже привлекательно, пока не взглянешь на себя в рамках этой системы. В ней любой человек оказывается не более чем мясом и грудой костей. Хотя есть и такие специалисты, которых это не смущает. Может, такой и является доктор Квинзель.       Если человек игнорирует явную угрозу для своей жизни, то он либо тоже болен, либо одержим, что тоже может приравнять к болезни. Многие из докторов, посещающих преступников, содержащихся в стенах этой больницы, не самые обыкновенных люди. Их девиации пока не несут прямой угрозы для общество или не выражены достаточно сильно. Они лечат себя утешениями, что есть те, кому хуже. Например, Артур. Отъявленный психопат.       — Плохая привычка, — произносит Артур, небрежно вынимая сигарету из предложенной пачки и рассматривая со слабой улыбкой. — Столько людей умирают от рака легких, — театрально сокрушается он, его мрачные ужимки под ярким больничным светом заметно нагоняют на доктора Квинзель трепет. — Бесславно, тихо, в тесных комнатках. Знаете что, доктор? — ухмылка обнажается кривым кинжалом. — Я помогаю людям не умереть от рака. Даю им лучшее лекарство. Пилюля прямо в череп. Я в таком случае тоже врач. Как и вы, только меня держат здесь… Где никто не ценит шутки.       Он ругался на тему ужасного качества содержания с докторами, но вместо жалоб на неудобную постель или строгость санитаров каждый раз твердил одно и то же. Здесь никто не ценит юмор. Шутки. Все такие серьезные. Отвратительно. И не позволяют себя развеселить. Боятся. Огорченно задрав голову, Артур смотрит сквозь яркий свет лампы, словно его он не слепит, а затем вальяжным кивком, наклонившись, привлекает доктора Квинзель ближе к себе, чтобы она могла зажечь сигарету, зажатую у него в зубах. Зажигалки у него тоже быть не может. Сколько бы всего он мог сделать при помощи одной лишь зажигалки.       — Вы здесь не впервые, верно? — доктор Квинзель что-то записывает, но затем отвлекается, чтобы, приподнявшись, зажечь сигарету. — Вы сбегали… Три месяца назад. Как?       — Один из санитаров очень сильно разозлился, а потом упал и ударился. Потом он ещё прокатился с лестницы. Решил сыграть в кости.       Гораздо менее сдержанный приятель Питера. Артур по-своему очень любит этот типаж людей. Они забавно корчатся, когда понимают всю свою беспомощность перед ним. Все вокруг беспомощны перед Артуром. Даже здесь. Они не могут по-настоящему его обезвредить, стереть, уничтожить. Питеру очень хотелось бы. У Питера жена и дочь. Если Артур вновь окажется на свободе…       — Он до сих пор не оправился, — осведомляет доктор и смотрит на реакцию, но Артур словно бы и не слышит. Он с удовольствием делает ещё одну затяжку и наблюдает за тем, как рассеивается дым. Квинзель записывает. — В Готэме у вас появились подражатели, вы знали?       — У них ничего не получится.       — Да, их скоро поймают, — кивает доктор Квинзель. — Парочка уже находится на лечении, но, конечно, не здесь, не в Аркхэме. Мне удалось пообщаться с одним из задержанных. Он утверждал, что Джокер, — она намеренно делает паузу и вновь смотрит на Артура так, словно он должен продемонстрировать что-то особенное при упоминании прозвища, — это не конкретный человек, а выбор, который делает каждый из нас. Быть нормальным и ходить на работу пять дней в неделю… Или быть чем-то, к чему мир не готов, но к чему он стремится. Быть олицетворением хаоса и анархии. Вы придерживаетесь этих взглядов?       — Он серьезно так думает?       Усмешка Артура, странное удовлетворение на лице доктора Квинзель. В это мгновение повисает тишина на секунд тридцать, но прерывается она — и начинается новый этап разговора. На новом этапе больше нет ни пациента, ни доктора.       — Я просто сочиняю шутки, и эти подражатели не лучшая из них. Они такие трусливые; придумывают себе оправдания, высшие цели. У них нет вкуса.       — А какой была ваша последняя шутка?       Артур улыбается, вновь запрокидывает голову и вдруг начинает смеяться. Он с трудом заставляет себя успокоиться и, затянувшись в последний раз, говорит:       — Она о том, как доктор пришел к пациенту и заболел.