Хибара

С Воскресенья по Воскресенье С воскресенья по воскресенье, 7 мая 100-года. Сегодня мое утро было, как некстати, а может предсказуемо, странным, на мне был еще только утренний халат, когда Насуби постучалась ко мне. — Доброе утро, господин. Вам сегодня еще раз кто-то оставил подарок. — И как? — Они не отравлены. Мы убедились на той лошади, которую вы хотели отправить на завод. Примерно в этот момент и уставился на Насуби. — Как это? — это был первоочередной вопрос, касаемый страдалицы Умэгоёми, о которой шла речь. — Так не важно же, господин, умрет ли она, испив яд за вас, или на заводе господина Сираумэ, где вы хотели, чтобы она провела последние свои дни. Вы же хотели бы, чтобы у нее все было хорошо, и, потому мы не могли не проверить фрукты на животном. Ведь с нами, как и с ней, все хорошо, если хорошо вам. Вы нам очень дороги. К тому же, на другой прислуге вы запрещали, других животных, кроме Катамэру, не держите. Что же мы могли делать? Она определенно чувствует себя виноватой. Как бы не хотелось сейчас выйти и зайти к Умэ, сначала надо было закончить здесь. Раньше такого не было, всегда дарили из руки в руки или оставляли письма. Сейчас это был другой случай. Если и можно было как-то иначе проверить, то не проверили мои слуги, потому что у меня не нашлось времени их обеспечить необходимым. Поэтому забрал коробку и отпустил Насуби. Никакой злобы, мне было только грустно, что Умэгоёми могла умереть так рано, не своей естественной смертью. Уже полгода не катаюсь на ней, чтобы она спокойно могла умереть. Видимо, ее печалили пейзажи нашего военного поселка Усукири, она слишком много плакала, поэтому мне и хотелось, чтобы она вернулась туда, откуда ее привезли ко мне. В той же ситуации, когда я не хозяин поместья, а тот же мизукаге где-нибудь около рабочего лагеря со своими подчинёнными, которые точно также бы скормили персики животному, чтобы проверить, не отравлены ли они, тогда внутри меня было бы очень острое чувство, я был бы прямо в ярости. Как когда Джинпачи закуривает рядом, или как когда Ринго разговаривает одними молниями. А вот сейчас я таким быть не могу. Смирение с тем, что она умирает, и вполне понятная преданность слуг, за которой не стоит скрытого смысла, как раз и не даёт мне злиться. Но да, мне было нехорошо. Внутри меня была грусть и мысли о страдалице. Ведь иногда меня волнует ее время. В коробке оказались дорогие персики привозного сорта. Подарок отличный. Но у меня найдется и другое описание для него. Наша страна не поставляет подобного ассорти, наши плантации едва ли помогают нашим городам хотя бы немного донести сладкого и полезного угощения для населения. И то — только яблоки и груши. Угощаться сладкими персиками и предлагать гостью? Да не может себе подобное позволять кто-то обычный, рабочий гражданин. Скачущие цены, малые размеры поставки, да еще и такие сорта, которые, боже, я могу увидеть впервые, мне становится плохо и в плечах да в голове становится тяжелее. Такими привилегиями наделены наши аристократы. Конкретно об этом «аристократе» я знал немного: он был не глуп, возможно мы встречались с ним за игрой в шоги, у него вероятно есть какие-то большие желания и высокие стремления, ибо он уж очень рискует. Но это все возможно и вероятно, ведь главным по-прежнему остаётся другое: почему он выбрал именно это угощение. И ведь… Этого не было даже в самых неудачных продолжениях моих планов. Как же он смог узнать, не иначе как многолетней слежкой, о том, что персики я обожаю, как демон. И это добило мое утро. Вернувшись в постель, до обеда меня не было. Был в себе и все пытался увидеть связь между днями, количеством плодов, цветами или оберткой. Можно было даже попробовать вызнать, где они покупались, только к тому времени моряки могут уехать по домам, возможно они были куплены даже раньше и фрукты всего лишь поддерживали в нужных условиях, чтобы донести свежими. Не мог он оставить следов там, не наделав этих следов здесь. Быстрый, незаметный. Меня кто-то подкупает. Так ничего и найдя, свои вопросы сначала захотелось уесть фруктами, но планы поменялись быстро. — Да, Умэгоёми, ты права, это и вправду я! — ответил погромче, когда стал подходить все ближе, в ответ на такое тихое конное пыхтение за стеной. Мне, по правде говоря, нельзя с воинской спешкой войти в стойло Умэгоёми и также оттуда выйти. Все равно, что нельзя вбегать в дом, не одев прежде тапочки. Заглянул к ней сначала краешком, плечами, теперь она видит и руку, и ногу. Наверное, она думает, что я не изменился, когда встаю перед ней по весь рост. Теперь я захожу в покои той, с которой у меня незадаром существует давняя дружба, к той самой, видевшей меня только в халате. Я свою комнату с алтарем в поместье называю «вне входа» и никому из слуг не приходит в голову входить туда без разрешения. Для Умэгоёми точно также важно чувствовать, что в это место никто не будет входить — не стойло это, а женские покои и место силы моей дорогой подруги. — Как твое здоровье? Осмотрелся, втыкая взгляд в каждый неровный угол, и мысленно сосчитал все подозрительные предметы. В это время моя подруга неважно мотнула головой. Угх, сколько на ней грязи! Внутри стойла пахло сорванной травой и залежавшимся трупом мыши. Оно было очень заметным из-за того, что здесь не убирались как следует, чтобы не тревожить сон Умэ по моему приказу. Но учуял только я, значит это у мальчишек после весеннего купания нос заложен. Частично из-за этого и ходят, должно быть, несчастными: сознаться перед кем не могут, ибо наругают, и падать от температуры нельзя, иначе узнают, что они делали. Честно, во всем виновато это место — оно так действует на меня, что мысли сами собой метнулись с запаха на мальчишек. Надо позже это обдумать. У нее вокруг глаз оказалась грязь, которую я незамедлительно смахнул. Тогда я уже наперед знал, к чему приведут мои размышления, поднятые легко как пыль, если только задумаюсь из-за чего она плакала. — В следующий раз, когда Котэмэмру придет с новой мышкой, сделай хотя бы вид, что у тебя есть сомнения — а стоит ли это есть, хорошо? Давай еще немного поразмыслим — ты будешь кошачью еду или, — теперь можно было показать тканевый мешок из-за спины. Я на этот счёт имел уже множество фантазий — для нее мне было многого не жалко. Представлять же, как одна усталая подруга вдруг развеселится, спустя целую вечность… Вы только посмотрите на ее глаза. Я не улыбаюсь. — С утра тебе скормили их по моей халатности, но я надеюсь, ты не будешь злиться на глупого каге. Эти персики должны тебя приободрить. Ну вот, Умэгоёми угощается, ее глаза становятся немного светлей, а я ем эти персики и лучше мне не становится — «меня же открыто подкупают!»… Огх. Точно, она же вся в сене и пыли. Не надо было мне оставлять ведро на крыльце, не помешало бы захватить и омыть ее. Мой маленький лучик света гаснет здесь именно из-за такого человека как я. Можно было что-то и придумать. Ту мертвую мышь выкинул через окно за дальнюю ограду, а руки обтер о сухое сено, в котором, как и думал, нашел гребень. — Можешь положить голову мне на колени? Да, рыбонька, или сюда, иди и ложись поудобней. Теперь полежи так немного, — я осторожно растелил ее гриву, начав вычесывать. На удивление тихая, подручная. Это все от слабости. — Хах, метешь хвостом? Ты само очарованье сегодня, Умэгоёми. Дай же на тебя наглядеться перед плохо идущими днями. В Резиденции я окружён куклами. Не пошёл бы туда. Тут даже пропаведь для ками и будда не помогают, все продумываешь, делаешь, а жизнь — по-прежнему непредсказуема, будто она нескончаема рождается и умирает. Исключи из жизни все случайности и жить будет скучно. Ещё несколько часов, не обращая внимания ни на какие позывы тела, стойко сидел в ее стойле и расчесывал за все предыдущие недели. Сегодня персики мы разделили вместе, а самое замечательное по сегодняшнему выходному, это то, что мне все же стало немного легче — моя страдалица на меня не злилась.