Забытые небом

Очередной из бесконечной вереницы дурацких спектаклей, в которых я принимаю участие регулярно; отличие в том, что на сей раз мне не известен ни исход, ни сам сюжет. Более или менее ясна только моя роль. И я начинаю играть её следующим же утром, когда спускаюсь в гостиную, полностью одетая и готовая к завтраку. Накрыто, как всегда, на троих, и на одном из отодвинутых стульев, во главе стола, чинно восседает Агнесса. Это сразу лишает меня возможности насладиться излюбленными мечтами о том, что она провалилась под землю и уже догорает в адском пламени, но я не могу отрицать и удачи — главный зритель на месте, всё внимание будет приковано ко мне. Феликса пока не слышно, даже непонятно, дома ли он. А Киру я несколько минут назад видела спящей в гостевой комнате. Вот она здесь точно не нужна. — Доброе утро, — не теряя времени, оповещаю о своём присутствии. Обычно Агнесса заговаривает первой, приветствуя меня с покровительственной издёвкой. Она знает, что от звука её голоса мне до сих пор становится не по себе, и не упускает ни малейшей возможности вынудить меня его слушать. Отвечать на её вопросы. Терпеть. Обычно так и бывает. Возможно, поэтому сейчас, когда она поворачивает голову в мою сторону, по её лицу пробегает тень удивления. Я смотрю в тёмные холодные глаза чуть дольше, чем того требует простая учтивость, затем напускаю на себя фальшиво-беззаботный вид и направляюсь к столу. — Быть может, — с нажимом произносит Агнесса, как только я опускаюсь на своё привычное место слева. Не обращая внимания на её цепкий взгляд, раскладываю приборы, приподнимаю небольшой чайник и медленно наполняю чашку ненавистным напитком. Чай, ещё и с мятой. Очередная мелочь, свидетельствующая в пользу избранной мною тактики. У Киры будет гораздо больше шансов задержаться, если Агнесса увидит именно то, что я хочу показать. — Так где ты раздобыла эту куклу? — уточняю я без лишнего интереса, словно мы остановились посреди обыкновенной пустой беседы, и мой вопрос — её естественное продолжение. — Уже познакомилась с Кирой, — довольным тоном отзывается Агнесса, пока я накладываю себе на тарелку еду, которую даже не собираюсь пробовать. Спустя десяток-другой молчаливых секунд становится ясно: спрашивать меня о впечатлениях никто не намерен. Что ж… Повернувшись к собеседнице, одариваю её самой тщеславной из своих улыбок, затем приподнимаю брови в притворном сожалении. — О да… Свет сдаёт позиции, не так ли? — я качаю головой и испускаю долгий театральный вздох. — Боюсь, скоро нам будет совсем нечего делать. Агнесса, явно не впечатлённая моими стараниями, холодно усмехается: — Ты ошибаешься, Марго. Кира способная. Она была довольно сильным… Мой вызывающе звонкий смех разносится по просторной гостиной, заглушая остаток фразы. — Видимо, поэтому мы до сих пор ничего о ней не слышали? Я ступаю на тонкий лёд — Агнесса не очень любит, когда с ней так разговаривают. Но быть одновременно правдоподобной и осмотрительной сейчас не получится. Либо первое… либо не стоило и начинать. — То, что о ней не слышала ты, ещё ни о чём не говорит, — едко отвечает Агнесса, награждая меня презрительным взглядом. Мысленно усмехаюсь: некоторые вещи не меняются. Ей по-прежнему доставляет удовольствие напоминать мне моё место, и — что куда любопытнее — после стольких лет она всерьёз полагает, что подобным выпадом может меня задеть. Я опускаю глаза и несколько секунд молча разглядываю ажурную скатерть, а потом примирительно улыбаюсь. — Важно ли это? — мой голос звучит мягко и ласково — таким любящие матери напевают колыбельные своим детям. — Этот ангел явно появился на свет по ошибке, — с ноткой жалости добавляю я, после чего как бы невзначай спрашиваю: — А что она сделала? Иными словами — как её угораздило оказаться тут. Единственное, что мне действительно интересно, хотя прямо сейчас ответа на вопрос я не жду. Судя по недоброму прищуру Агнессы, правильно делаю. — Важно ли это? — в тон мне роняет маленькая мерзавка. — Теперь она с нами — это главное. Я не отвечаю ни слова — молча перевожу взгляд на стоящую передо мной тарелку, всем своим видом показывая, что разговор перестал меня волновать. Малиновый пирог… будь он неладен. Мне не хочется это есть, но, похоже, придётся: ей нужно время, чтобы подумать. Надеюсь, она запуталась в моём поведении больше, чем я сама. Агнесса считает, что моя ненависть к ней давно превратилась в просто ненависть и рассеялась по остальному миру. Что во всём случившемся сто семьдесят три года назад я виню Яна. Что во мне, как и тогда, кипит неугасаемое желание мстить свету. Она не так далека от истины: я и правда презираю свет, а Ян, хоть и не признаёт этого, действительно виновен. Но моя ненависть отнюдь не слепа. Я очень хорошо помню, кто какую роль сыграл в моей судьбе. Каждого ждёт расплата. Меня не волнует, как много несчастий Агнесса принесла в этот мир и сколько зла мы уже сотворили вместе. Рано или поздно она ответит за то, что сделала мне. Не знаю, когда и каким образом, не знаю, на чём основана эта моя стальная уверенность, но я не расстанусь с ней. По крайней мере пока живу. За этими мыслями сама не замечаю, как мой нож вонзается в пирог. Секунды тишины перетекают в минуты. Неужели всё зря? Я стараюсь не падать духом, что становится ещё сложнее, когда кусочек приторно-сладкого теста оказывается у меня на языке. Чтобы утешиться, представляю себе потолок, обваливающийся прямо на голову кондитера, и тут Агнесса прерывает молчание: — Значит, ты считаешь, Кира никчёмна? Вот оно. Я застываю с вилкой в руке и, проглотив то, что было у меня во рту, презрительно усмехаюсь. — Проживи она хоть тысячу лет, со мной ей ни за что не сравниться. Я сразу понимаю: это ужасно. Нет, это полный провал. Слова, к которым вели все мои притворные насмешки, прозвучали совсем не так, как должны были. Не так, будто я действительно увидела в Кире угрозу. Слишком спокойно, недостаточно зло… Только теперь, ощутив разочарование, я осознаю, насколько мне было важно, чтобы всё получилось. Но я сфальшивила, и второй попытки не будет. Второй попытки никогда нет. — Марго, душа моя, — неожиданно раздаётся у меня из-за спины. — А я уж надеялся, ты наконец это переросла. Нельзя же так терять покой всякий раз, как в доме появляется кто-то… моложе и красивее тебя? Патоки в его бархатном голосе хватило бы на десять пирогов с малиной. Я наклоняю голову к столу: того, что могло отразиться на моём лице, Агнессе видеть не нужно. Мне же и не глядя легко представить её ехидную улыбочку. Ей нравится время от времени говорить мне подобные вещи… а ещё больше её радует, когда это делает кто-то другой. Секунду подумав, я сжимаю зубы и швыряю приборы, нарочно звякая ими о тарелку. Феликс, который только что спас мою постановку, посмеиваясь, направляется к своему месту на другой стороне стола. Бросаю на него убийственный взгляд и мельком замечаю довольное лицо Агнессы. Всё правильно. Теперь самое время сделать кое-что из того, чему мне пришлось научиться за наши с ней совместные годы. Дать врагу то, чего он хочет. — Я не голодна, — ледяным тоном цежу я и, не дожидаясь разрешения, поднимаюсь на ноги. Меня пробирает такая дрожь, что я сама готова поверить в собственную ярость и оскорблённое самолюбие — кажется, это называется «вживаться в роль». Не удивлюсь, если однажды, примерив очередную маску, к концу спектакля я обнаружу, что не могу содрать её с лица. Я разворачиваюсь и иду к лестнице, надеясь убраться отсюда до того, как атмосфера моего унижения развеется и Агнессе придёт в голову меня задержать. Но успеваю сделать всего пару шагов, прежде чем в спину острым клинком летит её голос: — Возьмёшь Киру вечером на бал. Я замираю на месте, пытаясь осмыслить эти слова. В голове вертится лишь одно: треклятый бал. Совсем забыла, что он сегодня. — Бедняжка так давно не отдыхала, — добавляет Агнесса спокойнее, обращаясь уже не ко мне. Феликс понимающе хмыкает. Я стою с напряжённой спиной ровно столько, чтобы это можно было принять за вынужденное согласие, затем беспрепятственно покидаю гостиную. И только на втором этаже до меня окончательно доходит. Кира появится на балу. Со мной. Нас увидит множество людей. Первый акт всё-таки удался.

***

Я прислоняюсь виском к белоснежной колонне и медленно, глубоко вдыхаю прохладный воздух. После нескольких часов, проведённых в ярко освещённой, заполненной звуками зале полумрак и тишина беседки ощущаются непривычными, почти нереальными, будто я сделала шаг — и оказалась в совершенно другом мире. Бал выдался крайне утомительным: ноги едва меня держат, а в ушах до сих пор звучат отголоски музыки вперемешку с гулом чужих разговоров и надоедливым щебетанием Киры. От усталости хочется опуститься прямо на каменный пол и растечься по нему бесформенной лужицей, но вместе с тем я не могу стряхнуть с себя напряжение, из-за которого не решаюсь даже присесть на скамейку. Феликс слишком задерживается. Я была уверена, что он вернётся раньше нас, и теперь жалею, что днём не расспросила его о новом задании. Что можно делать так долго? Остаётся надеяться, что он не забудет заглянуть сюда прежде, чем идти домой. Не выношу ждать, но и откладывать этот разговор не хочу. Давненько мне не случалось так много времени подряд говорить о моде и путешествиях. На таких приёмах, как этот, служащих исключительно для того, чтобы поддерживать видимость нашего положения, светское общение и прочую мишуру берёт на себя Феликс — я же лишь расточаю улыбки, потягиваю ледяное шампанское и время от времени позволяю очередному восторженному поклоннику составить мне пару в танце. Но сегодня у Агнессы внезапно нашлось для Феликса дело, хотя я сомневаюсь, что оно и впрямь было настолько срочным. Так или иначе, в этот раз вместо подобия отдыха мне пришлось извиняться перед хозяевами дома за моего дорогого супруга, беседовать с многочисленными гостями да ещё и представлять им кузину, с которой мы «совсем не похожи, удивительно!» С каких пор люди стали такими бестактными? Моя названая родственница и не думала облегчать мне задачу — весь вечер таскалась за мной хвостиком, одно за другим отклоняя приглашения на танец, коих благодаря моему наряду и её милой наружности было немало. И если б она молчала… Но Кира словно задалась целью не допустить ни секунды тишины: за пару часов я успела в мельчайших подробностях узнать о её прошлой жизни, семье и о ней самой. Ума не приложу, с чего она решила, что всё это представляет для меня интерес. Я не задала ей ни единого вопроса! Её трескотня настолько мне надоела, что я сама согласилась потанцевать с каким-то юным офицером; но, стоило мелодии затихнуть, Кира снова оказалась рядом и едва не вцепилась в мою руку, прося не оставлять её одну, «ведь я здесь никого не знаю, Марго». Тоже мне проблема. Никак не могу понять эту девчонку. Хотя кое-что всё же просматривается в ней ясно — как ни странно, то, чего так мало осталось во мне самой. Желание жить. Нет, мне совсем не нравится, какое направление начинают приобретать мои мысли. «Где же тебя носит…» — тихо бормочу я и, развернувшись, опираюсь на колонну спиной. Если явится Агнесса и застанет дома одну Киру, последней не избежать расспросов — а там недалеко до беды. С досадой сжимаю кулак, но намерение обрушить его на камень остаётся неисполненным: у входа в беседку наконец мелькает тень того, кого я жду. — Побереги руки, — вместо приветствия советует он. Моих сил хватает на один слабый кивок — оставаясь наедине, мы не строим из себя образцовых аристократов. Вечерние сумерки не позволяют как следует разглядеть выражение его лица, но я решаю не спрашивать, чем он занимался всё это время. Пару минут мы проводим в молчании: я продолжаю подпирать собой колонну, а Феликс, подойдя ближе, облокачивается на перила, сплошь увитые клематисом. Мне нравится еле уловимый горько-сладкий аромат, который источают эти крошечные фиолетовые цветочки. Порой ловлю себя на мысли, что только здесь по-настоящему могу дышать. — Ну и? — в конце концов изрекает Феликс. Я беззвучно усмехаюсь его немногословности, но сама говорить не спешу. Не то чтобы я не догадывалась, о чём он, или не желала отвечать. Бессмысленно хранить секреты от того, кто по одной реплике способен понять суть всей твоей пьесы. Даже если Феликс не захочет участвовать в этом и дальше, Агнессе он меня не выдаст. Тем не менее, я предоставляю ему возможность по-человечески сформулировать, что его интересует. Может, так мне будет проще отыскать среди своих мыслей ответ, до которого я, признаться, так и не добралась. — Скажи, зачем тебе это нужно? — более серьёзным голосом спрашивает он. — Почему она? Что в ней такого? Я хмурюсь, потому что проще не становится. Ни капельки. Мысли о Кире ещё сильнее сбивают меня с толку. Дело ведь не в ней… Это я устала. Я не могу больше мириться с тем, что абсолютно ни на что не влияю. Мне нужны перемены. Едва ли что-то из этого имеет отношение к самой девчонке. Хотя… Когда в своём повествовании она добралась до роковой миссии, после которой Агнесса и прибрала её к рукам, меня охватила такая злость, что холодный хрусталь рисковал расплавиться прямо в моих пальцах. Кира должна была переубедить будущего убийцу, но у неё не вышло, и единственным выходом оставалось броситься к жертве, чтобы закрыть её собой. А она — о ужас — отпрыгнула в сторону. Всё. Произошедшего оказалось достаточно, чтобы не ответить на её зов, когда она не смогла справиться с Агнессой. Какой абсурд… Это даже выбором сложно назвать: она просто повиновалась инстинкту. Конечно, её рана могла затянуться — но могла стать и смертельной. Уж мне-то известно, до чего доводит слепое доверие небесам. Кира рассказывала эту историю спокойно, без надрыва, словно речь шла и не о ней вовсе, а я с трудом сдерживала желание на глазах у всех разразиться безумным хохотом. Кто бы мог подумать: потребность выжить идёт вразрез с правилами света. Как и потребность любить. Никогда, никогда я этого не пойму. Да я и не хочу это понимать. — Я просто… устала их хоронить, — наконец говорю я. По привычке оставляю себе лазейку, последним словом защищаясь от того, что звучит в голове на самом деле. Терять. Я устала терять. Феликс глубоко вздыхает и опускает руки, почти повисая на перилах. Он прав: я безнадёжна. Однако его следующая фраза становится для меня сюрпризом. — Я тоже. — Ну да, — с холодной усмешкой вырывается у меня. Понятия не имею, к чему этот вздор — он разве что ставки не делал, сколько продержится очередная. Для него они все на одно лицо. Какой смысл поддакивать мне? Перепутал с Агнессой? Уже собираюсь съязвить на этот счёт, но он вдруг спокойно произносит: — Изабелла. Я в недоумении оборачиваюсь, но Феликс будто застыл на месте, устремив взгляд в темноту сада. — София. У меня холодеет внутри. Он же не станет?.. — Ольга. Натали. Даниэла. — Хватит, — глухо выдыхаю я, только уже поздно. — Анна. Кристина… — Хватит! Хватит! — сорвавшись, ору я во весь голос. — Замолчи! — Стискиваю руками голову и крепко зажмуриваюсь, сквозь звон в ушах повторяя: «нет-нет-нет-нет-нет…» Мне хочется закрыться от всего мира, сжаться, исчезнуть. Уйти следом за той, чьего имени никогда не должно было оказаться в этом проклятом списке. В былые времена при одной мысли о ней я могла разрыдаться так, что, казалось, проведу весь остаток вечности, захлёбываясь слезами. Но прошли годы, и эта боль, ничуть не ослабевшая, осела внутри, где-то слишком глубоко, чтобы её было возможно выразить, выпустить наружу хотя бы в виде бесполезных солёных капель. Сейчас я могу лишь тихо корчиться в муках и задыхаться, заново сталкиваясь с осознанием того, что она действительно была в моей жизни, а теперь её нет и никогда не будет. Кристина была моей подругой. Настоящей. Она любила меня. И я её не уберегла. Полубессознательное состояние длится не так долго, и боль, в очередной раз не сумевшая добить меня окончательно, гаснет, уступая место пустоте. Не помню, в какой момент сползла по колонне вниз, но я уже не стою, а сижу, окружённая пышным облаком серебристой ткани. И замечательно. — Прости, — доносится до меня голос Феликса, который, оказывается, не ушёл, а расположился на полу в паре шагов от меня. Он нечасто использует это слово, но мне его извинения без надобности — пусть провалится вместе с ними в ад. Феликс знает, кем Кристина была для меня. Он видел меня после её смерти. Ему известно больше, чем кому бы то ни было, и он намеренно причинил мне боль. Не хочу его видеть. Впрочем, домой идти я тоже не готова. Молча откидываюсь на холодный камень, рассчитывая, что Феликс догадается избавить меня от своего общества. Но у него явно на уме другое. Он с задумчивым видом срывает с куста цветок и, покрутив в руке, растирает в пальцах. Нежные лепестки легко обращаются в пыль. — Я бесчувственный, Марго, — произносит он усталым тоном. Я равнодушно смотрю перед собой, а Феликс продолжает: — Почти. Но мне не нравится, когда ты думаешь, что я бесчувственный полностью. Ты ведь единственная из живых, чьё мнение мне небезразлично. В общем, я верю, что так и есть. У Феликса нет привычки пустословить там, где можно обойтись правдой — мне не стоило об этом забывать. Выходит, он не собирался отговаривать меня от задуманного… И имена, от первого до последнего, должны были дать мне понять, что он тоже… помнит? Но я никогда не упрекала его в бесчувственности. То, что он называет этим словом, позволило ему не только стать могущественным демоном, но и ужиться одновременно с Агнессой и со мной. Прежде такое не удавалось никому. Феликс не бесчувственный — он просто умеет принимать действительность. Не его вина, что этому так и не научилась я. Между тем, сейчас действительность такова, что у меня нет времени сидеть и страдать. Эта мысль заставляет немного собраться, и я отрываю себя от пола, без особого энтузиазма принимая поданную мне руку. Как ни крути, я ещё злюсь. Но, прежде чем мы выходим из беседки, всё же отвечаю: — Мне тоже важно, что ты думаешь, Феликс. Мы молча возвращаемся в дом тем самым маршрутом, что я могу пройти с закрытыми глазами: плавный поворот налево, расступающиеся деревья с пышными кронами, широкая дорога мимо искусственного пруда и белеющей вдалеке почти такой же беседки… Пожалуй, это лучшее из мест, где мне когда-либо приходилось жить, но всякий раз, как я иду по этой аллее к дому, меня посещает щемящее желание развернуться назад и бежать как можно дальше. Смысла в нём нет, но противостоять ему бывает непросто, и сейчас я рада, что Феликс, вопреки своей излюбленной манере перемещаться прямиком в нужное место, счёл необходимым меня сопровождать. С ним у меня больше шансов ничего не выкинуть. Дом встречает нас мягким светом и тишиной. Я прохожу в гостиную и оглядываюсь: по всей видимости, Кира вняла моим словам оставаться в комнате, не привлекая к себе лишнего внимания. Феликс без церемоний плюхается на диван и поднимает правую ладонь, в которую спустя мгновение опускается изящная серебряная трубка. — Я же просила тебя не курить здесь, — устало напоминаю я. Иногда мне кажется, мы и впрямь женаты — притом слишком давно. — Мало ли о чём ты ещё просила, дорогая, — премерзким тоном выдаёт Феликс. Ясно, Агнесса рядом. До сих пор не могу смириться с тем, что он чувствует её появление быстрее меня. Ещё один пример вселенской несправедливости, учитывая, кто из нас терпит мерзавку на полвека дольше. Посылаю Феликсу злобный взгляд и направляюсь к лестнице, надеясь, что Агнессе не придёт в голову, как иногда бывает, возникнуть прямо у меня перед носом. Сейчас, когда в памяти ярко ожили события того дня, я могу не сдержаться и вцепиться ей в шею. И, разумеется, ничем хорошим это для меня не закончится. К счастью, она пришла говорить не со мной. Я успеваю преодолеть большую часть ступенек и оказаться вне зоны видимости, прежде чем снизу до меня долетает её голос: — Ну и как тебе наша новенькая? Мой шаг невольно замедляется. — Эта тщедушная? — со смешком уточняет Феликс. — Личико симпатичное. Особых талантов пока не вижу, но как знать… Зато Марго от неё в восторге. — Тоже заметил? — Агнесса пакостно хихикает, а я чувствую себя немного уверенней. Меня она ещё может поймать на притворстве, но только не Феликса. Его — никогда. Я закрываю за собой дверь спальни и взмахом руки меняю сверкающий бальный наряд на лёгкое домашнее платье. Добираюсь до постели и без сил падаю на неё, стараясь не думать о моменте, когда вновь должна буду встать.