Названный сыном, останется им до конца жизни

      -Шкипер... Шкипер...- разносился откуда-то женский голосок, так странно, я слышал его, но никого рядом не было или я, попросту, никого не видел. Я подозревал о том, что когда-нибудь сойду с ума. Только не ожидал, что это произойдет настолько неожиданно и быстро.       Я осмотрелся, похоже что, я находился в каком-то заброшенном здании. Помещение - это сложно было назвать комнатой, стены едва существуют, от них остались лишь обугленные куски - некоторое пространство. Дверей здесь нет, но есть дверные проемы в виде дыр.       Возможно этот дом не до конца сгорел при пожаре. Все выглядело довольно старым - что-то было покрыто плесенью и ужасно воняло, а что-то было и вовсе покрыто бесконечным илом и имело обугленные края. Здесь было ощутимо холодно. Хотя, я не могу назвать себя мерзливым человеком, я бывал в разных ситуациях, приходилось работать и в минус с лишним, поэтому я весьма удивился этому.       Голос который я слышал доносился примерно из левого "крыла". Эха здесь не было, как такого, но найти кого-то, почему-то, оставалось затруднительным. Стоит узнать кому принадлежит данный возглас: возможно он знает что-то об этом месте, это даст мне шанс хоть что-то узнать.       Когда я вышел в какой-то недо-коридор увидел записку - это уже превращается в какой-то фильм ужасов - нервно заметил я про себя. Записка представляла собой пожелтевший от старости, слегка помятый клочек на котором неровно корявым подчерком, черным маркером, который явно пропитал бумагу насквозь было написано следующее: "Проснись. Она давно умерла. Ты должен проснуться..."       Дальше оборванно. Чёрт! Чёрт! Что вообще происходит?!       Я пришел в себя, оказалось, что это был лишь сон, в такие моменты я понимаю, что он не всегда лучшее лекарство. Малыш спит в кроватке, что хорошо. Мне нужно взять перерыв.       Нужно развеется. Я уже несколько дней нахожусь дома с ребенком, нам обоим нужен свежий воздух. Пора что-то менять.       Через несколько дней у малыша поднялась температура, он разрывался от крика, от которого, по правде у меня уже болела голова, я понимал его, но ничем не мог ему помочь - качал его на руках, всячески пытался как-то отвлечь его игрушками, но всё не работало - что бы я не делал он не переставая плакал сутки на пролет, к моему счастью, у Джонсона было медицинское образование. Да. Я начал подозревать, что у моего сына что-то болит, а значит я немедленно должен заняться его лечением, всё остальное подождёт.       Ему, как мне казалось становилось с каждым днём всё хуже и хуже, я перестал есть и спать от того, насколько сильно я переживал по этому поводу.       Когда приехал Джонсон, я схватился за него, как за спасательный круг в огромном ледяном океане, где несчадно тонул.       Мой маленький никак не хотел идти на руки к "чужому дяде" кричал и разрывался в ещё боллее громком крике, хотя казалось бы, куда ещё громче?       Мой верный и преданный дружище осматривал моего ребенка довольно долго, но делал все предельно осторожно, на что я невольно загляделся, а на моём лице почему-то растянулась едва заметная улыбка, которую я судорожно пытался спрятать, выглядя предельно серьезно, потому что сам Джонс не выражал никаких признаков хорошего настроения, что меня, по правде, очень настораживало и даже пугало. После всех манипуляций он довольно долго смотрел на меня, чем напрягал ещё больше и не зря ведь дальнейшее: - Нужно в больницу. - Ух как под дых дало. Что бы там не было, в больницу сына не хотелось ложить от слова совсем, ведь это не просто стресс для меня и ребенка, я вообще не люблю все эти вещи, шприцы, от вида которых, при всем моем мужестве я почти теряю сознание, разного рода капельницы и другая, чёрт знает какая, аппаратура не вызывает у меня ни малейшего одобрения, а уж тем более, когда дело касается моего ребенка. - Нет. - Шкипер... - Джонни, нет. Черт, ты слышишь себя, это же ребенок... - Нет, это ты себя слышишь? Именно, что ребенок и если не положить сейчас, в дальнейшем будут осложнения... - Но... - Ты можешь потерять его! Ты этого хочешь?! - Он редко выходил из себя, но в таких ситуациях сложно молчать. Это именно то, чего я и боялся, я очень боюсь потерять малыша, но ложить его в больницу для меня сродне кощунству. Малыш явно не готов к тому, что в него будут тыкать иглами, трогать этими чертовыми латексными перчатками и кормить, черт его знает чем, чего я ну никак не могу позволить кому-то. - Слушай, - говорю слегка дрожащим голосом я и явно злясь от всей ситуации и от своей реакции на нее, - но ты ведь врач по образованию, неужели ничего нельзя сделать, может сироп какой-нибудь дать? Мм.? Я сделаю всё, что понадобится... Все лекарства куплю. Да черт, я заплачу тебе сам, - я отчетливо увидел оскорбленность на лице собеседника, пока на моем явно красовалась вся беспомощность и безысходность, Джонсон тяжело вздохнул и провел ладонью по светло-русым волосам отбрасывая челку в обратную сторону, на что та снова вернулась в исходное положение слегка подрепавшись, ему явно не легко дались следующие слова, но видемо у меня на лице и в глазах было слишком много написано, что он смог довольно хорошо разгадать. - Хорошо, - но увидев надежду в моих глазах осадил, - но ты же понимаешь, что тебе придется самому ставить ему уколы. Черт, и как ты вообще мог подумать, что я взял бы с тебя деньги, ты мне не чужой человек... Придется взять отпуск, боюсь один ты не справишься приятель, - дальше он слушать меня не стал, по той причине, что ему позвонили.