Тайны, что покрыты мраком

      Для многих дети — цветы жизни. Цветы, что робкими ростками расцветают, радуя, в первую очередь, гордых родителей. Чьи невинные улыбки способны заставить материнское сердце трепетать от счастья.       Илайя никогда не стремилась обзаводиться семьей и уж тем более становиться матерью. Острые колени с раннего детства преклоняет эльфийка пред Матерью Теней, вознося ей бесчисленные молитвы. Посвящает себя целиком и полностью своей госпоже, открывая свое сердце лишь ей, отдавая всю душу лишь Малассе. Иного от хранительницы закона не ждут — лишь послушания и покорности на грани религиозного трепета.       Илайя не хотела становиться матерью. Темные эльфийки были известны в Асхане своей страстностью и любвеобильностью, но Илайя всегда умела охлаждать собственный пыл. Её долг — служить Малассе. Остальное не имеет значения.       Большую часть жизни провела она в прохладных подземельях Игг-Шайла, восхваляя дракона Тьмы. Лишь тьма могла сокрыть все самые постыдные мысли и страхи, что обнажали уязвимые места натуры. И все-таки себя не обманешь — в глубине души Илайе хотелось испытать чувство любви, понять, что значит: любить и быть любимой. Почему их бывшие собратья из лесных чащ так яро воспевают это чувство в своих песнях да стихах? Что в нем особенного?       Говорят, лишь любовь может сделать человека чистейшим святым или же отъявленным грешником. Лишь во имя любви во все времена совершались самые благородные — и самые отвратительные, мерзкие — поступки.       Любовь подобно яду, что растекается по венам вместо крови. Вместе с кровью. Отравляет душу, пока дурман путает мысли.       Илайя не верила в любовь. Всю свою бессмертную жизнь усмехалась, глядя на других эльфиек, что томно шептали, будто сладострастные искусительницы, что соблазняли даже самых благороднейших рыцарей Империи.       Илайя не верила в любовь.       Пока не пришел он.       Кто бы спросил ее, на что похожа любовь, Илайя сразу сказала — наваждение, дурман. Мрак сердца ее рассеивается, как только сверкающий луч пронзает насквозь.       Мягкая усмешка отголосками эха звучит в заостренных ушах хранительницы закона. Пряный аромат восточных сладостей и нежных благовоний вскружил голову лучше любого яда. Не нужно никаких хитросплетений заклинаний, не нужно никаких взмахов волшебной палочки — Илайя от одной лишь ухмылки заносчивого архимага очарована, загипнотизирована.       И от чар этих просыпаться не хочется. Если это сон, то пусть она не проснется — только бы он всегда был рядом. Лишь бы видеть непривычную резь ярких канареечно-желтых одежд, лишь бы слышать завораживающий бархат его голоса, смотреть в темные глаза…       Как же не хочется просыпаться от этого дурмана.       Зехир, чтоб его. Ее сердцем, бессмертной темной эльфийки, чей смысл жизни — служение Малассе, завладел какой-то молодой заносчивый волшебник, которому даже четверть века не исполнилась.       Илайя хрипло усмехается, прикрывая аметистовые очи и вслушиваясь в едва различимый шепот теней, в котором темным пятном сливалось все — томные вздохи, тихие стоны, разбитые вдребезги осколки пустых обещаний. За закрытыми веками все равно вспыхивает мутными картинками-миражами воспоминания — его сильные руки, мягкий шелк темных волос… слияние двух силуэтов под покровом ночи, что хранила немало тайн.       А потом в ее жизни появилась она — то самое солнце, чья улыбка могла осветить даже самый хмурый день. Ее малышка, которую привела Илайя в этот мир через муки и боль. Дитя, ставшее ее величайшим сокровищем… и подарившее хранительнице закона бесконечную боль и скорбь, что незаживающим рубцом на сердце отпечатались.       Лайла. Их первая — и единственная — дочка. Лишь ее улыбка и искорки смешинок могли сделать Илайю по-настоящему счастливой. Каждое мгновение счастья трепетно хранит темная эльфийка в сердце, пытается она мучительно-тщательно запомнить каждую нежную черточку детского лица.       Лайла вся пошла в отца — характер, внешность… и смертность.       Илайя хрипло усмехается, но усмешка выходит полной горечи — смешно. Мать Теней одарила свою верную жрицу величайшим даром. Но Асха — чтоб ее — никому не делает поблажек. Напоминает: счастье скоротечно, не стоит надеяться навеки его себе оставить.       Смешно: Маласса благословила хранительницу закона ребенком от архимага-безбожника, пока Асха сурово гнет свое — исключений быть не должно. Каждый уйдет рано или поздно.       Илайя пытается не думать об этом, гонит навязчивые мысли прочь. Хоть и давит обреченность отчаяния на хрупкие бледные плечи, а в горле застревает ком слез. Нет для родителя страшнее кары, чем пережить собственное дитя. А у Илайи выбора нет.       Ей хочется выть и кричать. Асха беспощадна, Асха все обращает во благо, исключений из правил нет и быть не может…       

«Но ты же сама мать! Разве ты не понимаешь мою боль?»

      Илайя мысли гонит прочь, лишь крепче прижимая к себе уснувшую дочку, жадно вдыхая нежный аромат кофе с молоком на ее темных волнистых волосах. Любая мать подобна кошке, что нежна со своими котятами — и что за котят с яростным шипением набросится даже на врага, что превосходит ее по силе.       Но лишь от одного врага не дано Илайе, как матери, уберечь своего ребенка. Обречена она услышать однажды известие, что разобьет ей сердце и убьет душу — от этого известия мрак Игг-Шайла станет плотнее, удушливее.       Ставшие редкими, но не исчезнувшие насовсем моменты близости с Зехиром иногда оставляют свои плоды, от которых Илайя с досадным шипением избавляется. Терпя невыносимую боль и резь внизу живота, чувствуя мерно текущую по внутренней стороне бедра кровь.       Если он узнает, никогда не простит. Поэтому о вызванных нарочно выкидышах после некоторых ночей с правителем Серебряных Городов Илайя молчит. Убеждает себя, что не переживет еще одного горя, не вынесет муки, если и другие ее дети будут смертными, как их отец. Как их старшая сестра.       Илайе хватит того, что она обречена похоронить свою сердце и душу, как только Лайлы не станет. Зехир ее не простит, когда узнает… но ей все равно. Разве он поймет всю ту боль, что терзает хранительницу закона от одного лицезрения на столь любимую дочь? Разве поймет причины, по которым идет Илайя на столь радикальные меры?..       Она убеждает себя, что так правильно, что так нужно. Хотя внутренний голос злорадно шипит — это трусость и жалкое желание сжалиться над собой, не более того. Нет ей оправдания — и Илайя это понимает. Знает.       Пусть встречи с Зехиром и стали редки, да и чувства заметно поостыли. Но даже после них Илайя втихаря устраняет последствия, молясь Малассе, чтобы он не узнал никогда об этом.       Им хватит и одного ребенка — более того, Зехир в дочери души не чает, она стала его путеводной звездой и смыслом жизни. Свой же смысл Илайя давно нашла на туманных тропах служения дракону Тьмы.       Бессмертной эльфийке не дано познать счастье.       Только боль от его скоротечности.