Ожидание

Опять за окном свистит холодный осенний ветер, качая оголенные ветви деревьев. Эта промозглая ноябрьская сырость уже порядком надоела, но смены погоды теперь можно ждать только в декабре. А пока дождливая осень будет ещё долго напоминать о событиях сорокалетней давности. Сегодня вновь наступил ТОТ день, и сегодня вновь праздновали победу. Сегодня представители герцогских домов вновь говорили о великом подвиге организации «Пандора», говорили больше с пафосом о мире, который наступил, чем о жертвах, оставленных после последнего сражения. И она, Леди Рейнсворд, говорила на сегодняшнем празднике, и её муж, Герцог Найтрей, тоже. Она пыталась вспомнить тех, кто положил свои жизни на алтарь тяжелой победы, но её бесцеремонно прервали, так же как и потом её мужа. Им намекнули о том, что больше никто не хочет слышать о жертвах и смерти. У общественности на уме лишь веселье и только веселье. Они покинули вечер раньше обычного и вернулись в поместье, где герцогиня тут же закрылась в своей комнате. Старая потертая конторка. На ней лежит обтрепанный дневник в кожаном переплете, рядом перо, чернильница и свеча. Все, как она и просила. Не снимая парадного платья, леди Рейнсворд села перед дневником, открыла последние, незаполненные страницы и зажгла свечу. Пожелтевшая от времени бумага в неверном свете казалось мраморной. Морщинистая рука зажала в пальцах перо и обмакнула кончик в чернильнице. - Дорогая, ты выйдешь сегодня к ужину? - послышался голос из-за двери после короткого стука. - Нет, - ответила пожилая женщина сухо, - Я слишком устала. Она вновь обратила все своё внимание на работу, которую хотела начать. Она чувствовала, что сегодня пришло время для её исповеди, и пора заполнить последние страницы старого дневника. «Вечер сороковой годовщины победы» - вывело перо первую неровную строку. «Сегодня я, наконец, хочу записать все то, что не смогла когда-то, без лишних эмоций и слез. Я долго думала, с чего начать эту исповедь, это, по возможности, наиболее непредвзятое изложение событий. И только сегодня поняла, что мой рассказ должен стать реквиемом по безвременно погибшим, молитвой о тех, кто отдал свои жизни за наше спокойное существование в будущем. Я понимаю, каким пафосом и напыщенностью полны уже написанные мною строки, но остановить свое повествование теперь я уже не могу, потому что должна закончить начатое. Сейчас я с горькой ностальгией и грустью смотрю на неаккуратные строчки на соседней странице, написанные уже полувыцветшими от времени чернилами. И мне не надо перечитывать их, потому что я с отчетливой ясностью ещё помню то, что писала в ту ночь дрожащей рукой. Все погибли... Они все оставили меня! Почему они? Почему не я? Да, почему не я? Порой мне до сих пор хочется задать кому-нибудь этот вопрос. Но с возрастом приходит понимание того, что было недоступно в молодости. Кто-то должен был выжить, кто-то должен был остаться, чтобы рассказать, что на самом деле произошло. Чтобы трагедия не канула в лету. И осталась я: я и мой муж, который чудом сумел спастись во время тех событий. И мы сохранили в памяти то сражение, свидетелями и участниками которого мы стали, чтобы состарившись передать эти воспоминания наши потомкам, не допустив повторения ими тех же самых ошибок. В ту ночь все случилось слишком быстро и внезапно. Просто четыре двери распахнулись, не выдержав под напором тьмы с другой стороны. И тогда мир вокруг нас наполнил хаос, звучащий голосами бьющихся в агонии людей, пахнущий гарью и смертью, окутанный дымом и мраком. Тогда нам всем пришлось подняться на защиту этого мира. Никто не смотрел, с кем сражается бок о бок: с друзьями или бывшими врагами — всех просто объединяла одна цель: выжить и отстоять будущее у отродья тьмы Бездны. Этот бой был последним для Организации «Пандора», этот бой стал последним для семьи Баскервиль и Безариус, этот бой унес множество жизней, лишив и меня самых дорогих людей. Истинные Врата Бездны разверзлись под ногами и утянули вниз всех тех, до кого только смогли дотянуться. И в тот же миг сама Бездна перестала существовать как Тьма, лишившись своей повелительницы. Никто не знает, как этот случилось или кто это сделал, но Воля Бездны оказалась свободна от своих обязанностей, подарив вместе со своим успокоением истинный вид и своему миру. С тех пор Бездной больше не пугают детей, потому что она опять стала представляться всем как золотой рай, в котором каждая душа найдет своё последнее пристанище. Мне тоже хочется в это верить, хотя бы потому, что так я могу утешать себя мыслью о том, что принесенная жертва не оказалась напрасной. Но меня все ещё мучает эта беспокойная мысль: «Почему не я?» Почему я не погибла тогда вместе со всеми. Ведь никто бы не стал сожалеть здесь о моей смерти. Просто бы перестал существовать ещё один дом. Но разве может эта малость окупить то тупое отчаяние, в котором я прожила всю свою жизнь до сегодняшнего дня. Разве есть грехи, за которые Бог может так жестоко наказывать меня? Но разум упрямо в ответ твердит, что моё наказание было лишь исполнение долга, долга чести и совести, который теперь я могу считать выплаченным». Перо замерло в конце страницы, поставив точку. Женщина отклонилась чуть назад и долгим взглядом обвела комнату. Нет. Ещё не пора. Ещё несколько строк. «И, наконец, я могу попрощаться. Попрощаться с этим миром, оставив все здесь своему мужу и нашим наследникам. А моя душа больше не может терпеть муки. Я хочу сказать «Прощайте» тем, кто когда-нибудь прочитает эти строки. Надеюсь, что моя исповедь оставит в памяти следующих поколений хотя бы крохотный след... А теперь, здравствуй Бездна. Друзья, дождитесь меня там. Я уже иду...» * * * На следующее утром, взломав дверь комнаты супруги, герцог Найтрей обнаружил нетронутую постель, закрытое окно и никаких следов своей жены. Только старый дневник с дописанными последними страницами, где после знакомого почерка леди Рейнсворд стояла размашистая приписка: «Мы уже ждем тебя, Шерон... И тебя, Гилберт, дождемся...»