We were supposed to be von Karmas

Звук открывающиеся двери на самом деле не было неожиданным, но уж точно не было одобряемым. Как и звук знакомых отполированных оксфордов на входе. Франциска подождала, пока они окажутся за ее креслом, чтобы начать говорить, — Почему ты здесь? Майлз вздохнул, откладывая в сторону букет ромашек, завернутых в пластик, — Тебя подстрелили, разве нет? Она не затруднилась ответить. — Я удивлен, что ты вернулась в Японию. — он продолжил, разбавляя тишину, — Ты всегда говорила, что ненавидишь это место. Глупец. Франциска сжала губы в тонкую полоску. — Ты ходила к нему? — Нет. Единственное сказанное слово прозвучало скомкано и сломано. Франциска возненавидела эту нотку в ее голосе. Это было слабостью. — Ты должна сходить. — Майлз занял место в бархатном кресле напротив, — Он, в конце-концов, твой отец. Франциска пялилась на на него, на то, как он спокойно вёл себя. Ее ногти впивались в деревянный подлокотник кресла. — Почему? — М? — Почему ты пришел сюда сказать мне это? Ты, из всех людей… — Я, в отличие от остальных, знаю, что такое потерять отца. Франциска перевела пустой взгляд в сторону камина. — Так странно быть здесь, да? — Майлз взглянул вокруг и вздохнул, — Дом кажется пустым без него. — А ты был у него? Майлз покачал головой, — Нет. Он отобрал у меня семью. Я не могу его простить за это. — Разве ты-, — Франциска потёрла переносицу, — Разве ты не зол? — Конечно же я зол. — Тогда как-, ее голос дрогнул при попытке сдержать слёзы, — Как ты можешь сидеть здесь и так спокойно со мной разговаривать? Майлз вздохнул. — Франциска, у меня было пятнадцать лет, чтобы обдумать каждый момент того дня. Я рос с тобой, но во многом это был путь, чтобы узнать истину того, чтобы произошло. Нет разницы, насколько реальность ранила меня — это не сравнить с агонией незнания. — Ты всегда оставлял меня позади. — Франциска всхлыпнула, смотря на пол, — Нет разницы, насколько сильно я пыталась угнаться за тобой, ты всегда был первым. — Прости меня. — Почему? — Я не был тем человеком, в котором ты нуждалась. Когда препятствия стали непреодолимыми, я убежал — от них и от себя. Я оставил тебя одну. — Я… ненавидела тебя, знаешь ли. — Франциска прикусила губу, со злостью вытирая слёзы с лица, — Отец всегда хотел сына — он не скрывал этого. Как бы я не старалась показать себя с лучшей стороны, какой бы я не была идеальной, я никогда не могла сравниться с тобой. Идеальный Майлз, вундеркинд, который стал прокурором в двадцать лет. Как я должна была соревноваться? Я бы ни за что не победила. Весы всегда наклонялись в твою сторону. И теперь… — И за это тоже прости. Я понимаю, тебе было тяжело жить в моей тени. Она закрыла лицо, всхлыпывая. Ее перчатки, когда она их сняла, были запачканы тушью. Она вздохнула, после чего сняла их, чтобы избежать будущего ущерба. Проблема, которую надо будет решить потом. Майлз сидел, такой же спокойный и решительный как и в момент прибытия, терпеливо ожидая, пока завершиться ее слёзный потом. Часть ее ненавидела его и за это — принятие горя было одно из того, в чем она не могла за ним угнаться. Она глубоко вдохнула, успокаиваясь, —…Прости. Я всегда была так жестока к тебе. — Дети обычно такие. Это в порядке вещей. Франциска покачала головой, — Я думала… я была уверена, что я должна выиграть в чем-то. Даже если это ухудшит твою жизнь. — Это то, как он нас растил, — Майлз аккуратно ответил, — Что ты начинала думать, что победа это единственное, что имеет смысл, и это то, что нужно сделать для выживания. — В какой момент все пошло не так? Мы… — она закрыла свои глаза, вновь качая головой, — Мы должны был быть фон Кармами. Майлз встал, намереваясь положить руку на ее плечо, но она отмахнула ее. Он встал на колени на ковёр рядом с ее креслом, позволяя ей наконец увидеть его глаза. Они были чисты, глубокого серого оттенка наступающего шторма… наверное, единственная вещь, которую они разделили, не считая опекунов. Ее собственные, если быть честным, были красными и опухшими, обрамленными испорченным макияжем. — Франциска. Ее нижняя губа задрожала. — Может быть, мы и не одной крови, но ты всегда будешь для меня сестрой. Неважно, где я в этом момент, неважно, какое время суток, неважно, большая или маленькая проблема — если ты нуждаешься во мне, я буду рядом. Она рассеянно кивнула головой — слезы вновь предательски накапливались. — Мы и есть фон Кармы, — он успокаивающе сказал, удерживая ее взгляд на себе, — Ты и я. Ничего не изменилось, кроме того, что мы теперь те, кто решает, что делать. Не отец. Не газеты. Только мы. Понимаешь? Она вновь кивнула головой, в очередной раз всхлыпнув. Майлз вытащил из кармана платок и протянул его ей. Она взяла его нерешительно, дрожащими руками. Когда-то не так давно она бы лучше выбрала смерть, чем принять что-либо от него. И он это знал слишком хорошо, чтобы предлагать. Было что-то другое в нем с недавнего времени — она поняла, увидев его мягкую улыбку. Майлз, которого она знала — угрюмого ребенка, озлобленного блудного сына, бесжалостного прокурора — никогда не улыбался. Никогда. Это был рост, она предположила. И Майлз, как никто другой, знал, что рост никогда не обходится без боли. Майлз поднялся на ноги, терпеливо ожидая, когда она использует его платок для того, чтобы убрать остатки туши и стереть черные пятна на щеках. После этого она с благодарностью вернула платок, после чего он аккуратно его сложил и вернул в карман. — Когда ты возвращаешься? — Мой самолёт улетает завтра в пять. — Так скоро? Она вздохнула, — Я прилетела сюда с целью. Раз уж я провалила свое задание, нет смысла оставаться. — Тогда я тебя провожу. Она не стала спорить с ним и тут. — Знаешь, ты можешь вернуться домой тогда, когда захочешь. Впервые Франциска смогла увидеть того неуклюжего мальчишку, которым когда-то был Майлз. Это было из-за того, что он схватился за противоположную руку, отворачиваясь. — То есть, я хотел сказать… — он запнулся, — Я бы понял, если ты не хочешь находится в этом доме. Но у меня есть хорошо обставленная гостевая комната, да и нам нужны рабочие руки в прокуратуре. Моя дверь всегда открыта. Она слабо улыбнулась, — Я… ценю это. Я подумаю на этот счет. Майлз колебался, после чего наклонился и аккуратно поцеловал ее в лоб. Шокирована, с широкими глазами, Франциска сидела, даже забыв, как дышать. Это было… нечто новое. Эта мягкая его сторона. Даже будучи ребенком, Майлз всегда был чрезмерно резок. Она улыбнулась себе. Такое поведение ему подходило. — Я лишь хочу всего самого лучшего для тебя, Франциска, — Майлз отошел, неуклюже разглаживая свой помятый костюм, — Ты заслуживаешь быть счастливой. Как бы то не выглядело… Я поддерживаю тебя. Правда. Она кивнула. Часы на каминной полке пробили час. Майлз взглянул на них, хмурясь. — Боюсь, мне пора возвращаться в офис. Мне нужно закончить пару документов до конца дня, и я уверен, что тебе нужно отдохнуть. — он развернулся, чтобы забрать свое пальто, и заметил почти забытый букет ромашек, — Мне поставить их в вазу? Франциска отрицательно покачала головой, вставая с кресла и забирая букет, — Хотя бы это я могу сделать сама. Знаешь ли, я не совсем бесполезна. Майлз засмеялся, — Из всех слов, которые я бы мог использовать при описании тебя, «бесполезная» было бы одним из последних, которое я бы выбрал. — Я ведь спасла конец дня? — Именно. Когда он это сказал, в его улыбке было истинное тепло. Что-то в груди у Франциски заболело. Майлз остановился на полпути до двери, разворачиваясь, — Если тебе что-то нужно, я на расстоянии одного телефонного звонка. — Я знаю. — Я заберу тебя завтра в четыре. Она кивнула. Дверь тяжело закрылась за ним, оставляя ее здесь, держа букет ромашек. Слишком маленький человек в слишком большом доме. Слёзы в очередной раз покатились по щекам, а она крепко прижала букет к своей груди, обнимая.