Обещание

— Стой! Цзян Чэн вскинул руку, пытаясь ухватиться хоть за что-то, но пальцы загребли лишь воздух: Вэй Усянь, сверкнув через плечо улыбкой, скрылся в темноте. Мысленно ругаясь на все лады, Цзян Чэн последовал за ним. Догнал, вцепился в плечо, дёрнул на себя, пресекая попытку отмахнуться, и зашипел в лицо: — Наблюдаем! Вот зачем нас послали. В ответ получил такой взгляд, что сразу стало ясно, куда могут идти и старшие с таким наказом, и он сам. — Ты хочешь разобраться в происходящем? — зашептал Вэй Усянь в ответ. — Мы в этой дыре уже три дня киснем, но так ничего и не нашли. — Ты понятия не имеешь, что там за тварь и как с ней бороться! — Вот и узнаем. Тихо, не шуми. И давай за мной. Цзян Чэн гневно стиснул зубы: горбатого могила исправит. У Вэй Усяня ни мозгов, ни терпения, а ему — разгребать последствия. В деревеньку на границе Юньмэна их, вместе с десятком таких же младших учеников и парой наставников, отправил лично глава Цзян — разобраться с тварью, что не давала житья мирному люду. Сын старосты, пришедший в Пристань Лотосов, рассказал обычную для их края историю: в реке начали находить сначала растерзанное зверьё — лисиц, енотов, выдр, собак, а после — людей. Предположили — гули, ничего особенного, зато для учеников отличная возможность проверить навыки в деле. Вот только гулей они упокоили в первый же день, а убийства не прекратились. Тогда было решено идти вверх по реке, выискивая логово иной какой твари. Дошли до истока, но и тут ничего не обнаружили: только поросшее камышом и осокой болото, вонючее, мглисто-зелёное, окружённое непролазным лесом. Пока обходили болото кругом, подметили: ни плеска воды, ни звонкого лягушачьего кваканья, ни стрёкота цикад, ни птичьего крика — мёртвая тишина. Гнетуще, но впрочем — болото как болото. А вот Вэй Усяню втемяшилось в голову, что именно здесь кроется разгадка проблемы. До самого вечера про это занудствовал, всех извёл своим нытьём. Старшему это вконец надоело, он рявкнул и отправил стоять на коленях. Вэй Усянь заткнулся и разговор об этом больше не заводил. Знай его Цзян Чэн хуже, проворонил бы, как тот ночью выбрался из постели и прокрался к окну, перешагивая через спящих. И вот стояла глубокая ночь, от холода сводило пальцы, а он вынужденно мочил ноги вместо того, чтобы спать в тёплой постели. Виноват, как всегда, Вэй Усянь, который сейчас деловито шуршал в камышах. Цзян Чэн подобрался ближе, раздвигая ладонями пушистые метёлки. Виски вдруг сдавило, в глазах на мгновение потемнело: сам воздух здесь дрожал от концентрации тёмной ци. — Цзян Чэн! Сюда! Сморгнув пелену, он поспешил на голос: неугомонный Вэй Усянь ускакал в сторону, бухнулся на колени и рвал теперь гибкие стебли. Нависнув над ним, Цзян Чэн заглянул ему через голову — и вздрогнул. Вэй Усянь склонился над каким-то камнем, от которого и тянуло обжигающей, неистовой злобой. Жертвенник. Просто замечательно. Каменная плита, поросшая мхом и наполовину утопшая в вязкой земле. От старости чашеобразное углубление в её центре пошло трещинами, раскололось, точно переспелый орех, обнажив глубокую расщелину. Чем дольше Цзян Чэн смотрел, тем сильнее у него начинала кружиться голова: в глазах двоилось, в ушах нарастал шум. Одновременно хотелось обернуться и страшно было отвести взгляд. А вот Вэй Усянь жертвенник разве что не обнюхивал: склонился низко-низко, хмыкал что-то себе под нос, пальцами исследуя поверхность камня. Цзян Чэн присмотрелся и едва подавил порыв отшатнуться — чаша жертвенника была до краёв заполнена какой-то жидкостью: тёмной, маслянисто бликующей в лунном свете. Неужели?.. Вэй Усянь, недолго думая, макнул палец прямо в жижу. — Вэй Усянь! — Смотри, Цзян Чэн, кровь! Вознеся короткую мольбу предкам — дайте сил не пришибить, — Цзян Чэн всё же не удержался и пнул Вэй Усяня в голень. — Ай! За что?! — Ты ещё на вкус проверь, вдруг ошибся, — проворчал Цзян Чэн и тут же спохватился: а вдруг и правда попробует. Да и выражение лица у Вэй Усяня стало подозрительно задумчивым. — Не вздумай! — Цзян Чэн, ну я же не дурак! “Это спорно”, — хотел ответить он, но отвлёкся — позади плеснула вода. Цзян Чэн обернулся, выставил перед собой меч, неизвестно когда и как вытащенный из ножен. — Страшно? — с тихим смешком прошептали в самое ухо. Цзян Чэн дёрнулся в сторону, оттолкнул тихо посмеивающегося Вэй Усяня, яростно обтирая ухо о плечо. — Придурок. Всё шутки шутишь. — Расслабься. Никого здесь нет. Цзян Чэн промолчал. Никого-то никого, вот только его не покидало ощущение чужого взгляда — недоброго, тяжёлого, сверлящего спину. Вэй Усянь вновь склонился над жертвенником. — Смотри сюда. — Цзян Чэн прищурился, но в потёмках никак не удавалось разглядеть, что там такого заприметил Вэй Усянь. — Да наклонись ты ближе! И руку дай! — бесцеремонно схватив его и дёрнув вперёд, Вэй Усянь водрузил его ладонь на край жертвенника. — Чувствуешь? Цзян Чэн зашарил пальцами: шершавый, холодный камень, замысловато изогнутые бороздки — видно, давным-давно выдолбленные руны, и да, вот оно — выбоина. Глубокая, около десяти цуней в длину, с гладкими краями. — Секира. Или топор. Вэй Усянь угукнул. — Мы должны вернуться. Я не шучу, Вэй Усянь, это слишком опасно. Одним нам не справиться, понимаешь? — тихо спросил Цзян Чэн, ловя взгляд широко распахнутых глаз. Страха в них не было — неуверенность, возможно, лёгкое опасение, но не страх. Цзян Чэн не в первый раз содрогнулся про себя: однажды эта безрассудная смелость толкнёт Вэй Усяня в пропасть. Цзян Чэн сжал руку на дрогнувшем под его ладонью плече (дрогнувшем и тут же доверчиво расслабившемся) и дал зарок: он проследит, чтобы этого никогда не произошло. Вэй Усянь медленно, неуверенно кивнул. Его явно одолевали неистовое любопытство и азарт, но здравый смысл победил. — Вернёмся, — решительно согласился он. А потом вспыхнул лукавой и самодовольной улыбкой. — Но я был прав. Цзян Чэн закатил глаза и пихнул его, отталкивая с дороги. — Да-да, ты здесь самый умный, конечно. — Вэй Усянь хихикнул, расправил плечи, приосаниваясь. Цзян Чэн разрывался между желанием влепить ему подзатыльник и рассмеяться. Но смеяться было никак нельзя. И ни за какие драгоценности всей Поднебесной Цзян Чэн не станет тешить его самомнение, которого и так хватило бы на двоих. — Перед старшими сам отчитываться будешь, — не преминул добавить он, не произнося, но подразумевая, что и расплачиваться за совершённую глупость — уйти в ночь охотиться на неизвестную тварь, не поставив никого в известность, — тоже придётся в одиночку. Он его прикрывать и оправдывать не станет. Вэй Усянь тут же обиженно надулся и состроил жалобную гримасу. Цзян Чэн ответил скептическим взглядом: на нём эти уловки уже давно не срабатывали. — Ладно, ладно, — всплеснул руками Вэй Усянь. — Но вся слава тоже достанется мне одному. Цзян Чэн почему-то не сомневался, что лучшее, что ему может достаться — это пара часов стояния на коленях. Вэй Усянь прошёл мимо, подтолкнув его плечом, и уже беззаботно размышлял вслух о том, что не отказался бы перекусить, и выспрашивал, как он, Цзян Чэн, считает, удастся ли пробраться на кухню и стащить что-нибудь вкусное, прежде чем придётся каяться в грехах? "Ничему жизнь этого идиота не учит", — устало вздохнул про себя Цзян Чэн. Их ещё на подступах к деревне будет встречать разъярённая делегация, в этом он не сомневался. Голос Вэй Усяня медленно удалялся, становясь всё тише. Цзян Чэн топтался на месте, прислушиваясь сам не зная к чему, и уже было шагнул вперёд, но его словно дёрнула невидимая рука, побуждая обернуться. Он оглянулся, окинул взглядом безмолвные заросли камыша. И тут краем глаза зацепил какое-то движение. Едва успел выхватить меч, закрываясь от удара сверху: сталь столкнулась со сталью, от силы удара запястья прошило болью. Цзян Чэн отвёл чужой клинок, отшатнулся влево, рубанул по касательной, чтобы выиграть время, и отскочил в сторону. Лютый мертвец зарычал, затоптался — двигался он скованно, рывками, шарил белёсыми глазами, слепо ища врага. Меч в его руках — закалённая сталь, искусная работа, руны на клинке — не оставлял сомнений в том, что против него сражался заклинатель. В темноте было не рассмотреть одежд — мокрые, грязные, покрытые тиной, они сливались с окружающим мраком, скрывая и цвет, и клановый узор. Обнажённую шею окольцовывала незаживающая рана. Мысли стремительной рекой неслись вперёд. Цзян Чэн внимательно следил за приближающимся противником, прикидывая, как лучше вести бой, но какая-то часть его думала о другом. Тот, кто убил этого несчастного, оказался вдвойне жесток, совершив своё злодеяние подле жертвенника (или, скорее, прямо на нём). Было ли место выбрано нарочно, или же это трагическая случайность — не имело значения. Доведётся выжить — тогда и наступит пора разбираться в произошедшем и искать виноватых. Цзян Чэн взмахнул мечом, хлестнув волной ци. Мертвец пошатнулся, но устоял. Сердце бешено бухало в груди, ладони взмокли. Цзян Чэн напружинил ноги, сглотнул, перехватил рукоять и бросился вперёд. Лютый мертвец сражался не как гули и всякая мелкая нечисть, с которой ему приходилось сталкиваться прежде — те были куда слабее. Не похоже это было и на бой с живыми — сокрушительная сила и неуязвимость к боли делали его страшным противником. При жизни он явно неплохо владел мечом, к тому же был выше и сильнее, и Цзян Чэн с ужасом понял, что уступает в мастерстве. Лютый мертвец теснил его; тёмная, искажённая ци вихрем взвивалась вокруг них, давила и сбивала с толку. Цзян Чэн пока ещё отбивался, но нащупать брешь, чтобы нанести добивающий удар, ему не удавалось. Едкий пот заливал глаза, Цзян Чэн пятился, едва сдерживая чужие удары. Дышал, выжидая первой удачной возможности. Где носит Вэй Усяня, когда он нужен? Цзян Чэн с усилием подавил вспышку раздражения, выдохнул сквозь зубы — не сейчас. Удар обрушился сбоку, он, парируя, шагнул назад, и тут нога провалилась в пустоту, опрокидывая его наземь. Лютый мертвец торжествующе взревел над ним, замахнулся — Цзян Чэн не успевал, не тот угол, не тот хват, вот и всё, глупо-глупо-глупо… Грудь лютого мертвеца пронзил меч. Тот покачнулся, замер будто в удивлении и рухнул. Вэй Усянь отступил в сторону, ошарашенный и бледный. Цзян Чэна трясло мелкой дрожью: от пережитого ужаса, от холода — он свалился в стылую жижу, промочив и несколько слоёв ханьфу, и нижние штаны. — Ты в порядке? — голос Вэй Усяня раздался будто бы откуда-то издалека. Цзян Чэн тряхнул головой, на миг смежил веки, собираясь с силами, а потом уцепился за предложенную руку, рывком поднимаясь на ноги. Пальцы в его ладони были ледяными, тряслись, как и его собственные. Вэй Усянь его обнял: стиснул так, что рёбра хрустнули. Цзян Чэн не возражал. Прижался лбом ко лбу, закрыл глаза и просто дышал. — Мадам Юй спустит с нас шкуры, — шёпотом, с неподдельным ужасом выдохнул Вэй Усянь. Цзян Чэн захохотал, прижал его крепче. На глаза навернулись слёзы, но ему было всё равно. — С тебя. — С меня, — покорно согласился Вэй Усянь. Отпускать его не хотелось. И всё же он отстранился, потому что о таком надо было говорить лицом к лицу. — Спасибо. Если бы не ты… — Голос дрогнул, Цзян Чэн поперхнулся воздухом, не зная, как — или боясь — закончить свою мысль. На Вэй Усяня будто нашла какая-то тень: показалось, что он выглядит старше — черты заострились, глаза потемнели, ожесточились, — Цзян Чэна продрало ознобом. А в следующий миг всё прошло. Руки легли на его плечи в ответ. — Я всегда буду защищать тебя, Цзян Чэн. Не сомневайся в этом. Сердце сжалось: от благодарности, от дурного предчувствия. Цзян Чэн пообещал, вкладывая в слова всю свою уверенность: — А я — тебя. В конце концов, Вэй Усянь — его брат. Бедовый и безрассудный, но уж какой есть. И он должен его беречь.