Сахара

В ту далекую июльскую ночь в пустыне было очень холодно и тихо. Песок — шумный, движимый невидимой силой — спал, и лишь некоторые особо храбрые песчинки глядели на звезды сверху — тянулись к ним, все норовили допрыгнуть до небес, но никак у них это не получалось. По пустыне шел человек. Он был звездочетом и мечтателем. Он искал одну только ему известную истину и путешествовал по миру вместе с вольным ветром. Иногда ему казалось, что руки у него вовсе не руки, а широкие, сильные крылья. Вот только крылья не могли донести его к звездам. Зато звезды с легкостью падали на солнечную мозаику — в ту далекую июльскую ночь был один из самых ярких звездопадов в истории. Все небо как будто прошивали белыми нитками, как будто оставляли незримое, невидимое послание. О прошлом и будущем, о счастье и несчастье, о загадках и ключах — звезды словно играли свою нежную и тихую сонную мелодию. Однажды Звездочет остановился на привал — это было недалеко от величественных пирамид Гизы. Он расположился на остывающем песке, разжег маленький, веселый костер, что был ему верным другом, засмотрелся на комету, что была ему мимолетной спутницей. Быстрая, ослепляющая, с удивительной красоты хвостом, она была похожа на причудливого зверька, скачущего по звездочкам-кочкам. Звездочету показалось забавным это сравнение, и он решил нарисовать комету-спутницу в маленьком альбоме, что всегда с собой носил. Вдруг мечтатель услышал шаги: к нему шел тонкий и длинный человек, движения его были быстрыми и точными, а голос тише полета птицы. Он попросил сесть к огню и предложил звездочету хлеб. Звездочет согласился. Они завели неспешный разговор, но слова их поглощала темнота. Вскоре звездочет оставил незнакомца в молчании и вновь вернулся к рисунку, как вдруг комета сверкнула, вспыхнула белым огнем и исчезла. Медальон, что висел у незнакомца на шее, словно ожил, что-то прошептал, змея на нем словно шевельнулась. Звездочет уже долго не спал. Незнакомец улыбнулся, заметив интерес Звездочета, и сказал, что если тот сможет отгадать его загадку, то тогда он подарит ему медальон. Звездочету нравились загадки, поэтому он отложил уголек и весь обратился в слух. — Что значит небо? — Вечность, — просто ответил мечтатель. Незнакомец хмыкнул, горько-горько потянулся и обернулся каменным Сфинксом, стерегущим великие пирамиды. Звездочет подобрал медальон и положил в него рисунок исчезнувшей кометы. Он прожил долгую жизнь, но смерть его была незавидной — погиб он от света и жаркого пламени. Через целую вечность комета снова показалась на небе. Она свято верила в магию золотого, обжигающего песка пустыни, темного, глубокого неба и потрескивающего яркого костра. В такие ночи она как будто оказывалась в холодных объятиях свободного, такого смелого ветра и не чувствовала себя одинокой. Огонь рассыпался искрами в воздухе. Было тепло, но не душно, тихо, но не пусто — здесь все было правильно, медленно и размеренно; здесь не было компромиссов, уступок или поблажек. Лишь сила пустыни и власть историй, что эта пустыня хранила в себе. Гермиона сидела у огня. Держала в руках увесистый старинный медальон — загадочная змея на нем поблескивала в лунном свете. Она была как будто живая: так и норовила выбраться из изумрудного плена и раствориться в горячей пустыне, а на прощание оставить неразрешимую, странную загадку. Хитро подмигивала Гермиона и тут же вздрагивала, моргала и замирала в вечности; шипение змеи на медальоне казалось всего лишь ночными шорохами, дыханием величественной и опасной Сахары. Ночи здесь были особенными: сумрак — живым, осязаемым, шелковым, нежным, почти неуловимым. Пах пряностями, холодом и спокойствием. Ветер вместе со звездной пылью разносил легенды и поверья, путался в непослушных волосах Гермионы, оставался на плечах, щекотал тонкие руки — они были очаровательные, загорелые, с нежными мозолями от постоянной работы с инструментами, что она так любила. Она хотела быть археологом с детства, хотела жить прошлым, дышать историей, читать легенды и приоткрывать завесы мировых тайн — стать частью истории. А сейчас, сидя в совершенном одиночестве напротив знаменитой Долины царей, она чувствовала, что история стала частью ее. Она бросала в огонь свои записи — сжигала все, что связывало ее с прошлым и настоящим, сжигала свое будущее. Бумага дьявольски потрескивала в пустынной симфонии, трещала о чем-то своем, рассказывая давно забытую историю. Сахара-сказочница нещадно забирала себе воспоминания, тушила огонь, заметала все следы, и к рассвету, такому чужому, редкому, странному, что пах имбирем и корицей, здесь ничего не осталось. Но Гермиона медлила, не спешила уходить, пусть и вечный путник-ветер подгонял ее. Ночь — темная, страшная, бархатная — казалась бесконечной, а безделица в руках — отчего-то очень важной; цеплялась за пальцы, путалась, пряталась от огня и все же угодила в костер вслед за бумагой. Пламя недовольно всколыхнулось. На небе ему отозвался крадущийся, как будто чужой рассвет. Ветер оставил Гермиону всего лишь на секунду — отвлекся на ласточку, что из последних сил боролась с тревожной жарой и сумасшедшей жаждой — и догнал лишь на одной из величественных дюн, путая золото в ее волосах. Она ушла на восток, куда-то в долину царей, к солнцу, к началу всего. Говорят, больше Гермиону Грейнджер никто не видел. Медальон так и не сгорел. *** Солнце нещадно жарило головы бедных англичан. Не спасали ни шляпы, ни холодная вода; казалось, что даже великому Сфинксу нужна была панама. День был в самом разгаре. Туристы — важные и восхищенные, экскурсоводы — уставшие и алчные, — сновали туда-сюда, кричали, охали и ахали, переговорились на нескольких языках, знакомились, шутили, играли в нарды, искали тень, терялись — и все это громко, шумно. Люди, бесконечные, надоедливые, душные, были везде. Перед глазами у Сфинкса все плыло и пестрело. Он хотел бы закрыть глаза, но ненавистный камень навсегда заковал его в свои объятия. Поэтому Сфинкс как будто молчал. И молчание его было неодобрительным, гнетущим — и слава шумным торговцам, что перекрикивали его тишину. Он сочинял загадки — неплохая разминка для ума, особенно, когда сидишь на одном месте несколько часов (что ощущались веками) — наблюдал и сливался с теням, сам был тенью; тонкой, высокой, поэтому заприметить группу потерявшихся англичан-археологов ему было не трудно. Выделяющиеся на фоне местных жителей и туристов, они шли осторожно, постоянно оглядываясь, глядели по сторонам, но сдерживали свое восхищение. Чинные, гордые, холодные, но пустыня должна была разжечь огонь в их глазах — это он знал наверняка. Их было четверо: трое очаровательных мужчин и не менее очаровательная девушка. Девушку — невысокую, с невероятно кудрявыми волосами и в широкополой соломенной шляпе (белые ленты ее облаками развевались на небе) — только ленивый не сравнивал ее со львом. Он знал: она была лучшим египтологом Англии, достигла удивительных успехов в переводе с древнеегипетского, предположила местоположении гробницы Осириса и в целом была очень горда собой, но он знал, что она ничего не знает о Египте. — Первое упоминание о Сфинксе содержится в египетских папирусах, однако в фольклоре он появляется впервые в греческой легенде об Эдипе — Сфинкс загадывает загадки… — Сфинкс не загадывает загадки, он сам загадка, мисс, — он настиг их у подножия пирамиды Хеопса — отсюда был чудесный вид на мурчащего на солнце Сфинкса и Каир под ним. Шумный и торопливый, он словно был декорацией для медленного человека с кошачьей походкой. — Том Риддл — к вашим услугам, — у него были синие, до пугающего синие глаза. От этого непривычного, слишком яркого синего начинала болеть голова. — Гермиона Грейнджер, приятно познакомиться, — рука его была почему-то холодной и тревожной, холоднее, чем медальон с изображением змеи, что она носила на груди — и это посреди полуденной пустыни. — Мы вас обыскались, — раздраженно добавила Гермиона и тут же отпустила его . Холод остался на кончиках ее пальцев серебряной пылью, такой нужной и ощутимой, ощутимее, чем все вокруг. Тот, что назвал себя Томом, склонил голову набок. В лице его было что-то хищное — суровое и одновременно непонятное: правильные черты лица как будто искажались, терялись, прятались, размывались под ярким солнцем — Риддл отчаянно казался миражем. Гермионе так же отчаянно нужно было в тень. — Здесь нетрудно заблудиться, — усмехнулся он, проигнорировав ее выпад. — Представите мне вашу команду? Та, что назвалась Гермионой, на минуту закрыла глаза — солнце ласково коснулось ее головы. *** К вечеру жара спала — она очнулась в палатке у подножия великих пирамид, в палатке, прохладной и просторной, дышащей историей и тишиной. За колышущейся тканью трепетал закат. Гермиона ничуть не испугалась, только лишь почувствовала сильнейшую тревогу, что серыми острыми ветками пробивалась сквозь туман в голове, вязкий и тяжелый, словно она и не спала все это время. Ветер пробежался по ее босым ногам, когда она вышла к костру. Солнце разгоралось угольком на темнеющем небе, но в воздухе чувствовалась ощутимая прохлада — пустыня вдруг показалась Гермиона застывшим во льду океаном, притихшим, коварным, ждущим чего-то. Песок медленно заметал Сфинкса, в дюнах засыпало настоящее. Она вглядывалась в наступающую медленную темноту, чинную, спокойную и властную, что путешествовала вместе с ветром. Ветер принес запах корицы и меда. — Кофе, мисс Грейнджер. Помогает устоять на ногах перед величием пустыни. Риддл появился из ниоткуда, как будто материализовался из треска костра и дыма. Он снял арафатку, и теперь по темным, чуть завитым мягким волосам бегали холодные тени. Гермиона и не посмотрела на него, все еще вглядываясь в пустоту. — Спасибо, я пью чай. Риддл немного помолчал, отвернулся от нее, спрятал легкую-легкую усмешку за чашкой с кофе. Почему-то этот едва уловимый, почти нечитаемый жест чуть успокоил Гермиону. Она глубоко вдохнула и тоже отвернулась; костер рассказывал какую-то свою, особенную историю. Солнце медленно сползало вниз, легко касалось лица, закрывало, слепило глаза, спускалось к рукам, блестело на тяжелом серебряном медальоне, что висел у Гермионы на шее. — Давайте начнем сначала? Расскажите мне о безделице? — Том вновь вернулся к ней, скользнул взглядом вслед за солнцем, обжигая не хуже него. — Это фамильная ценность, мистер Риддл, — сказала она так, словно он ничего не знал о семье, однако в лице ее появилось что-то особенное, хитрое, безумно привлекательное в острых чертах. Риддл цепко ухватился за цепочку. В его руках медальон выглядел так, как будто вернулся в руки хозяина. Змея, выгравированная на крышке, довольно пригрелась у него в руках. — Вам повезло, он кажется старинной вещицей, — сказал Риддл после долгого молчания. Он любовался им очень долго, невесомо касался его, почти не дышал, как будто это было ветхое, эфемерное напоминание о прошлом. Гермиона насторожилась. — И очень ценной, так что верните медальон мне, мистер Риддл, — она протянула руку, чтобы получить медальон обратно, однако Риддл не спешил его отдавать. Темнота подступила к их лагерю как-то внезапно, скрывая палатки и искры костра от взгляда всемогущего Сфинкса. — Вещь с длинной, очень длинной историей… — он неспешно, как будто нехотя, вернул его обратно, нарочно опуская за цепочку в ее ладонь. Цепочка прошелестела, прошипела что-то. — Ну и ну, мисс Грейнджер, а вы так долго носили его на шее… Гермиона нахмурилась, сжимая медальон в руке. — О чем это вы? — вырвалось у нее неразборчиво, немного нервно и сумбурно. Гермиона Грейнджер никогда не боялась древних проклятий или болезней, обещаниями которых пугали древние тексты. Единственное, что пугало Гермиону Грейнджер, — незнание. И Риддл как будто это уловил. В ее движениях, во взгляде, в походке и манере говорить — уверенно, быстро, громко — ведь она знала все на свете. Почти все на свете. Их с головой накрыла темнота. — Конечно. Как вы думаете, почему я здесь?  — Риддл нахмурился, посмотрел на нее  — костер бросал на его лицо жуткие тени, он словно обратился в песчаную статую.   — Вы наверняка знаете эту легенду, верно? Быть может, вы даже знаете, кто ее создал… Звездочет встретил Сфинкса, и отгадав его загадку  — получил волшебный маленький подарок.  — Но подарок счастья не принес…  — Риддл вдруг понимающе усмехнулся,  — Солнце настигнет того, кто встал на пути у Сфинкса,  — слова его прозвучали слишком пафосно и пророчески  — но здесь, в остывающей пустыне, они принимали совсем другое, какое-то важное, таинственное значение.   — Звездочет был моим дальним родственником, мистер Риддл, верите вы или нет. И я не хочу погибнуть от света.  Солнце погасло, когда Гермиона Грейнджер покинула Сфинкса, легко ступая по золотой песчаной крошке. Огонь еще долго шептал свою историю засыпающей пустыне — разбрасывался словами-искрами, языками-обещаниями и веточками-смешинками — считал засыпающие звезды-веснушки на лице строгого неба. Он считал и рассказывал ей историю об одной комете, что не видел тысячи лет в Ее бескрайнем небе; она путешествовала где-то далеко во Вселенной, смотрела на другие планеты и другие океаны и пустыни — горячие и холодные, страшные и приветливые — чтобы вернуться на землю и составить компанию одинокой красавице Луне. Огонь рассмеялся и продолжил считать. Медальон, что оставила Гермиона, забрала к себе темнота  — змея свернулась на руке у Риддла, как будто вернувшись домой.