По ту сторону зеркала

      В кантине «Луны Йего» у меня зарезервирован постоянный столик. Я прихожу сюда попить каф, если неделя выдалась удачной, и шоколад, если откровенно паршивой.       Сегодня мне охота надраться до зеленых бант, но я знаю, что это бесполезно. Метаболизм пережет алкоголь на калории быстрее, чем я скажу: «Мастер Винду».       Поэтому я заказываю себе торт со сливками и два стейка. Настроение у меня отвратительное.       Бармен мнется, как новобранец, которому приспичило.       — Ну что еще? — спрашиваю я.       — Твой столик, он…       — Можешь не продолжать, — я кладу руку на световой меч, — вижу.       Такого нельзя не заметить. Я многое видела, но сейчас глазам моим больно от силы и света.       Девушка — хомо, человек, лет двадцать восемь от силы, — сияет нестерпимо ярко, такую за полгалактики видно. У меня пересыхает по рту, и я делаю решительный шаг:       — С ума сошла! Закройся!       Война кончилась пять лет назад. Приказ-66 объявлен предательством, жертвы реабилитированы за отсутствием состава преступления. Но за прошедшую четверть века я привыкла ждать беды или подставы. И давно уже не рассчитываю на подарки. И все же… Все же сразу раскрыла себя.       Девушка встает из-за столика и отвешивает безупречный поклон.       — Здравствуйте, мастер Тано.       А затем она откидывает с лица капюшон, и я скалю зубы.       Я знаю эти синие глаза. И улыбку. И вечно торчащие во все стороны волосы. Скай.       Нет, не Скай. Скай бы не стал так улыбаться, а то, во что он превратился — и подавно.       — Я пришла с миром.       Я невольно улыбаюсь в ответ. Со Ская сталось бы меня подъебнуть: «Ну, Заноза, ты что, своих от чужих не отличаешь?»       Нет, Скай, свои давно кончились, свои в Силе. Давай я не буду уточнять, кто их туда отправил?       У меня нет ни своих, ни дома.       — Люк Скайуокер, — она протягивает мне левую руку.       Правую прикрывает перчатка и ощущается она странно, не то как протез, не то поврежденная, хотя и живая плоть. Это что, семейная традиция? Стань джедаем, впишись за правое, хотя и безнадежное дело, влюбись в самого неподходящего человека, потеряй руку…       Девочка, может не надо?       «Люк, — напоминаю я себе, — ее зовут Люк. Мне — свет».       Скай, а более приличного имени для девочки вы с Падме подобрать не могли?       Шми там, Нира, Офра? Алалкомена?       Но она действительно свет. Ладно, на сегодня ты прощен! Но только на сегодня, не задавайся там!       — Асока Тано.       — Мастер Тано.       — Покусаю! Какой я тебе мастер?! И я не джедай! И здесь вообще-то мое место!       Меня рвет на части от радости и тревоги. Дочка Ская отвечает беззаботно:       — Поэтому я сюда и села. У меня с собой две плитки горького кореллианского шоколада, хотите?       Я смотрю недоверчиво. Дочка Ская продолжает как ни в чем не бывало:       — В вашем личном деле написано.       — Оно до сих пор живо?       — Нет. Но Бен, — она мрачнеет, — безобразно хранил файлы. Знаете, как он называл отчеты с миссий?       Знаю. Еще бы такого не знать.       — «Потроха на светильнике». «Бешеные дроиды».       — «Гривус возвращается».       Меня пришибает почти забытым чувством родства. Того-что-больше-крови.       — У него была привычка писать два отчета. — Я с удовольствием закусываю шоколадом. — Один цивильный и приличный, для Совета, ну ты понимаешь, а второй — для себя. Однажды мы вернулись с миссии такие вздрюченные и убитые, что Скай и я просто свалились, а мастер Кеноби что-то надиктовал программе и тоже рухнул рядом. Утром на нас косился весь храм. Программа, понимаешь, отправила непарадную версию Совету. Пришлось приглашать протокольного дроида. Половину слов они не знали.       Потому что мандалорскую ругань очень, вот просто очень трудно перевести: ты либо теряешь экспрессию, либо смысл.       Запоздало я понимаю, что говорю о прошлом почти без боли. Что здесь скажешь — прогресс!       Если вдуматься, тридцать лет назад все было в меру пиздецово и хорошо. Я знала, кто мне друг, а кто враг, я обожала Ская и считала мастера Кеноби непререкаемым авторитетом. Я так верила, что мы победим и все будет нормально.       А потом меня подставили.       А потом мои близкие сотворили полную хрень с собой и друг с другом.       Приносят мой заказ. Кусок в горло не лезет.       — Хочешь поговорить об отце? Ну… до того, как все пошло по горизонту событий?       Скай не всегда пыхтел и пугал офицеров на своем флагмане. Я его помню совсем другим, я хочу оторвать ему голову за все проебы, но… но девочка ни в чем не виновата.       Если уж на то пошло, она имеет право на нормального папу. Вряд ли мастер Оби-Ван рассказал ученице хоть что-то хорошее.       Я бы на его месте молчала. Для меня Скай умер.       Сила, ну и хрень я несу!       Дочка Ская качает головой.       — Нет. Я же вижу, вам тяжело. Я хотела предложить вам работу. Со мной.       Стейк встает поперек горла. Я долго кашляю.       — Ты спятила?!       — Нет, — говорит дочка Ская с видом хомо, свято уверенного в своей правоте. У меня монтралы шевелятся на голове. — И на Темную Сторону не ходила.       Ну спасибо, дорогая.       — Кого-то убить или охранять?       — Учить. В Галактике полно одаренных, которые не знают, что они такое и что с собой делать. Так нельзя.       Пару лет назад краем уха я слышала, что на одной из лун Явина какое-то юное дарование открыло джедайскую или пилотскую школу, но махнула рукой, решив, что не буду дважды совать пальцы в одну и ту же розетку, ищите другую дуру.       Розетка пришла ко мне сама. Обеими ногами. И смотрит с надеждой. Ситховы же подштаники!       — Девочка, меня выгнали из ордена. С позором.       — Вы сами ушли.       Ну, предположим, да…. Но нет, нет, нет!       — Я старая тогрута.       — И разваливаетесь на части. Бен тоже так часто ворчал. У него часто болела спина. Он нудел, что ему пора ползти на погребальный костер, но это не мешало ему скакать по горам.       Вот же маленькая манипуляторша! Нельзя так бессовестно давить на слезные железы старой циничной тетки. И на ее чувство принадлежности.       Скай — все еще мой клан. Орден — все ещё мой клан. Знаете, какое самое страшное наказание для тогруты? Изгнание. Лучше смерть, чем быть совсем одной. В голову почему-то лезет совсем не солидный мастер Кеноби, изображающий горное копытное с рогами. Борода у него была самая подходящая. Мне почти смешно.       — Меня этим не проймешь.       Отвечаю я резко и сухо. И уж точно я не хочу чувствовать себя растерянной девчонкой, которую зовут домой.       Дом сожгли. А я — взрослая женщина. И я видела некое дерьмо.       — Я и не пытаюсь. Не хотите — значит не хотите. Это ваше право. Я признаю его. Но если вы передумаете, — передо мной ложится светящийся в полутьме пластик, — вот координаты. Хорошего бухгалтера я уже нашла.       — Тоже джедая?       — Контрабандистку.       Скай бы оценил. Да и Падме тоже. Она вообще ценила толковых людей.       — Не хочешь пройтись? Здесь есть отличный сад неподалеку, не хуже набуанских.       — Давайте.       Четверть стандартного часа мы идем, я со светски-любезным видом рассказываю про здешние растения и животных, а потом не выдерживаю и первой задаю вопрос.       — Как… как Скай?       Не так.       — Как твой отец?       Голос, слава всему, почти не подводит. Дочка Ская опускает голову.       — Работает императором. У нас… у нас сложные отношения.       Ну еще бы они были простые! После стольких лет недомолвок, тайн и вранья!       Последнее, понимаю я с ужасом, я произнесла вслух. Дочка Ская тяжело вздыхает.       — Дело не в этом. Я очень зла на Бена. Он хотел меня защитить, но… я видела съемки из храма. Все видела.       Значит, и детские тоже. Меня охватывают сочувствие и печаль.       Я тогда чуть не спятила. Я не верила, что это Скай. Пока не увидела его своими глазами и чудом унесла ноги.       Несколько раз я пыталась нарваться на криминальных боссов. Не хотела жить со знанием того, что мой-брат-в-Силе предал и убил тех, кто ему доверился и доверял. Лица тех детей я не забуду никогда.       Боссы быстро кончились. А у меня отросла черная дыра внутри.       — И как ты справляешься?       Я не спрашиваю, сколько Люк было. Вряд ли больше, чем мне тогда.       — Никак. Я… я его понимаю. И не оправдываю. Как… вы пережили приказ шестьдесят шесть?       Что же, этого следовало ожидать.       — Никак, — возвращаю я дочке Ская ее же слова. — Кто сказал, что я пережила?       И кто сказал, что меня отпустила война?       Я пыталась злиться на Ская, я смотрела на дела его, на то, скольких он убил и искалечил, но… во мне нет ненависти.       Тридцать лет я пытаюсь примириться с мыслью, что самыми счастливыми днями в жизни обязана не только тому, кто меня учил и защищал, но и ситху, предателю и убийце.       Мы, торгуты, редко убиваем своих. Гибель и убийство родича для нас — трагедия. По большому счету, я не хочу возвращаться еще и потому, что старая связь неизбежно разбередит мои раны.       Скай мой учитель. Я его ученица. Такое не выбросишь в мусоросборник и не зальешь кислотой.       — В моих силах, — говорит его дочка ясно глядя мне в глаза, — не делать так. Я смотрю по ту сторону зеркала.       — И что же там?       Я знаю эту набуанскую пословицу. Слишком хорошо знаю.       Дочка Ская берет из автодомика зерна для птиц и щедрой рукой сыплет на землю.       — Пустота и смерть. Но на самом деле, лишь то, что я принесу с собой. Я знаю, что способна убить того, кого люблю, если речь будет идти о жизни многих. Но выбирать мне, а не пустоте. Вот и все.       Я открываю и закрываю рот. Мне кажется, или в сумрачном тропическом саду посветлело?       Вот мое равновесие. Вот баланс между «защищать» и «думать».       Вокруг никого, эта часть парка всегда пустынна. Тем лучше.       — Я лечу с тобой. Твоя развалюха переживет двоих?       — Переживала же она моих учеников.       Как легко принять протянутую руку, куда легче, чем то, что теперь я снова не одна.       — С тебя спаринг, мастер Лапушка.       — Как скажет мастер Заноза.       У меня теплеет на душе, но я физически не могу оставить последнее слово не за собой:       — Я не-джедай. И не мастер.       Толстые и сытые птицы испуганно разлетаются. Я почти с радостью показываю клыки. Мой меч привычно гудит.       Я больше не буду прятаться и убегать.       Я не знаю, получится ли у этой девочки… у моей сестры-в-Силе и дочки Ская хоть что-нибудь путное. Наверняка мы обе налажаем по полной, не сработаемся и расплюемся через месяц.       Это не важно.       Люк широко улыбается и включает свой меч. Ярко-зелёное лезвие вырывается наружу. Его хозяйка становится в позицию.       Форма номер шесть — ниман. Не думала, что увижу его когда-нибудь.       — Я надеру тебе задницу!       — Я обломаю тебе рога.       Хорошая девочка. Наша честная и радостная драка, правда, заканчивается в полицейском участке немаленьким штрафом.       — За что такие деньги, кровопийцы!       — Дыры в госбюджете. Нарушение общественного порядка.       — Ранкорову мать, мы, как приличные хомо, дрались на мечах, а ты заставляешь меня платить так, словно я взорвала парочку планет!       — Постоянным клиентам скидка.       Я бы точно перешла на Темную Сторону и обратно, но Люк расплачивается за нас обеих кредиткой с крестокрылом.       — Пойдет как непредвиденные расходы.       — Пусть скажет спасибо, что мы в фонтане не купались!       На судебный произвол я ворчу до самого космопорта. Ужасно, ужасно обидно быть честным хищником и не иметь возможности слегка прихватить этих бюрократов за горло, чтобы стыд и страх имели!       Зубы аж чешутся. Эх, и почему они не ядовитые?!       Сила, я что, начинаю понимать Ская? Приплыли. Нет, нет и еще раз нет, хотя он был во многом прав!       — Взлетаем. Да, если что, у нас живёт призрак ситха. Обычно он тихий гриб, но иногда пытается прикопаться к детям и соблазнить на Темную Сторону.       Я прикусываю язык. Я очень стараюсь не ругаться по-мандалорски.       — Ты открыла школу… в этом ситхском гнезде? Ты с ума сошла?!       Люк улыбается широко и беспечно. Совсем как Скай, когда показывал, что проблемы не у него, проблемы у сепаратистов.       — Первое правило школы: «Никогда не слушать, что несет мастер Кун и не включать ему головизор».       — А головизор-то зачем?       — А когда по нему показывали что-то приличное?       И правда.       Я пристегиваю ремень и закрываю глаза. Я хочу верить, что лечу домой.       Я старая циничная тетка, я видела в жизни немало дерьма. Я идеалистка и умру идеалисткой. Это как глупость, уже не лечится.       Так неужели я не наскребу в себе хоть немного смелости, не заявлюсь во дворец к его сопящему величеству и не скажу: «Скай, все что ты сотворил в жизни руками…. то есть в политике — это полная и абсолютная херня! Дочка, правда, у тебя получилась хорошая. Но в этом нет никакой твоей заслуги!»       И пусть живет с этим как хочет, в конце концов, уже не мальчик!       О том, что Скайуокеров на самом деле двое, эта партизанка сподобилась рассказать мне только через год!