Всё до кучи - ещё одно резервное хранилище моих стихов

*** Точки расставлены. Кто-то расставил точки. Строчка. Прочерк. Почерк - Я узнаю этот почерк! Значит уже Тикает счетчик. Прочерк. Сюда снова вписано Имя. Остался последний Росчерк. Скажи мне, Чьё это имя? Знаю! Он будет из нас самым смелым! Он будет из нас самым щедрым! И добрым, как тёплое лето! и ласковей майского ветра! И станет из нас самым первым Дымом, Прахом, Пеплом. В строчку каждая лычка и нычка. И я видно рылом не выш_ла, А кто-то распишется кровью! И - станет! Он станет из нас самым смелым! Он станет из нас самым щедрым! И добрым, как тёплое лето! И ласковей майского ветра! И станет из нас самым первым Дымом. Прахом. Пеплом. Но снова Распахнуты окна и двери! Натянуты струны, и с верой Протянуты чьи-то ладони! А прочерк Зияюще пусть, как и прежде, Он ждёт свои новые жертвы! И кто-то распишется кровью! Я знаю! Я знаю, что ты самый смелый! Я знаю, что ты самый щедрый! И добрый, как тёплое лето! И ласковей майского ветра!... И даже готов стать за это Горстью Белого Пепла. Точки расставлены. Кто-то расставил точки. Строчка. Прочерк. Росчерк. ***"Кино" (песня) Кино о том, что поняли давно. Кино… его мы видели не раз. Кино уснувшим у раскрытых губ. Кино уснувшим у не спящих глаз. Кино уставшим петь, уставшим быть. Кино о том, что надо дальше жить. А мы, кто не успел и не сумел. А мы листаем списки наших дел И смотрим кино. Кино о том что было нам дано. Кино о том, что нам не суждено. Кино на дне давно не спящих глаз. Кино в плену упрямо сжатых губ… Мы дышим ещё!... Ещё, пока не кончится кино. Оно о том, что надо дальше жить. Кино, его мы видели не раз. Оно о том, что надо дальше жить. *** Ненавижу ненавидеть Даже тех, кто заслужил. Это так легко – обидеть. Сохранить пытаясь мир, Это сложно – улыбаться Всякой мрази и хамью. Проще было бы подраться. Ещё проще – разрыдаться. Как же мне собой остаться В этом проклятом краю - Среди тех, кто, унижая, Возвышается вполне, Гордость слабых сокрушая? А моя душа – в огне В горле запертого гнева! На губах – благая ложь: «Топоры давно у древа, Но до срока их не трожь! Всем зачтётся и отмстится!...»… Нет. Не верю. Каждый сам За себя обязан биться! Или, мир любя, смириться С тем, что каждому – проститься, И склониться к их ногам. (до 20.10.2012) *** Соскользнула каплей крови По серебряной струне. Слишком хрупким, льдистым звоном, Самым тайным горьким стоном По неведомой стране Соскользнула. Из ладоней всех осколков Водопад! Больно! Больно-больно-больно! Забери себя назад! Забери! С меня довольно! И своих вчерашних слёз! И своих, сквозь зубы, стонов! И своих дрожащих звёзд! И своей пустой ладони, Обронившей в тишину… Лютню?... Меч?... Кольцо?... Корону?... Сердце?... Душу - в дар?... кому? Твоему живому слову, Что струится серебром! Лишь ему! А не Престолу Властелина всех оков! Старым именем, иль - новым, Эру ли или Мелькором Назови его - не важно! По делам узнаешь дважды, Из двоих из этих - в каждом! Оба - жалуют - рабов! Оба - жалуют - покорных! А не гордых своевольных, Не отчаянно свободных! Подмастерьев, не Творцов! Оба - ставят всего выше Плоть, а не характер в ближнем. Пол! И женщину, подиж ты, Полновесною душой Считать вовсе не изволят! Даже, если и позволят (Лишь одной - на миллион) Стать вождём или героем, То она - заплатит кровью. Или - заживо - в костёр Её бросит волчья стая... Только, даже и сгорая, Пораженья не признает! Из огня продолжит спор! Из огня - ростком - из пепла - возродиться - для него, Воином ни Тьмы ни Света, Но Возмездья самого! //Посвещается Элхэ Ниэннах (в миру - Наталье Васильевой). Стих-впечатление от прочтения ее книги "Чёрная Хроника (Книга) Арды" - самого первого ее варианта, который впоследствии был доработан/переписан/дописан автором. В сети его (изначальный вариант книги) уже больше нигде не найдёшь. А жаль. Там было что-то такое, что из второго издания , как мне кажется, ушло (а вместо него пришло чуть-чуть больше сексизма - "лайтового" "доброжелательного", но лично мне он никакой не нравится). Тем не менее, в книге очень много бесконечно прекрасных моментов. И бесконечно безнадёжных, терзающих душу. И (не без этого) слегка затянутых, тяжеловатых, но главного всё-таки не отнять, это вдохновенная книга, и она сама - вдохновляет. Других авторов - на другие книги, продолжающие эту историю или рассказывающие её под каким-нибудь ещё одним "новым углом". Поэтов, музыкантов, актёров, режиссёров, и прочия, прочия. По этой истории была поставлена, например, целая Зонг-Опера "Мелькор", которая лично мне тоже очень нравится. И целая уйма современных менестрелей написала множество прекрасных песен. *** *** (редакция 08.10.2020) По ступеням из правильных книг Не нашёл я дороги из ада. И с тех пор мне их больше не надо, Я давно сам себе проводник. Пусть мечтами не очень я сыт, Пусть они - не щиты, не одежды, Но мне ближе моё безнадежье, Чем канона безжалостный лик. Пусть не светит от слова "вообще" Ничего из того, что здесь ценно, Я - Творец своей личной Вселенной. Не отнимется это уже. *** (первоначальный вариант) По ступеням из правильных книг Не нашёл я дороги из ада. И с тех пор мне их больше не надо, Я давно сам себе проводник. Пусть мечтами не очень я сыт, Пусть они - не щиты, не одежды, Но мне ближе моё безнадежье, Чем священный безжалостный лик. *** Дворник шаркает метлой. В будке дремлет постовой. Запоздавший, подгулявший, Человек спешит домой. Сигареточку смолит. Сам с собою говорит. Раз за разом повторяет, Что в душе его болит. Мимо катит инвалид На колясочке без ног… И с прохожих собирает По копеечке «налог». На высоких каблучках, В непроглядной тьмы очках Дама вечных «чуть за тридцать» - В офис. Или, может, в банк. И туда же, но не с ней, В садик сбыв двоих детей, С небольшим ещё мамоном - Бывший рокер-блудодей. Я в окошечко гляжу. Ни за кем я не слежу! Просто что-то отмечаю Для себя. Я наблюдаю. Солнце головы палит… Скоро лето облетит… Человек глядит в окошко. Сам с собою говорит. *** Хорошо у огонька, правда? Хорошо, когда крыша над головой. И почти нигде не болит. И почти сыто. И даже немного пьяно. Угостите сигареткой? Я ведь старый курильщик, да вот только свои уже давным-давно все извел. Остаток жизни отдал бы за одну затяжку. Вру, конечно. Не весь, но годик - другой – пожалуйста! А… у вас здесь уже не курят?… Тогда – извините. Что я тут наплёл?... Да вы не слушайте! Не слушайте меня, это я так - тихо, сам с собою… Тяжко, знаете ли, когда больше уже не с кем. Без живого-то слова. Вот, и ворошу снова и снова, тереблю, перекатываю, кручу вокруг пальцев все те же колечки старых историй, вновь и вновь пересказывая на не очень-то даже и новый лад. Много было дорог… А все те же – одни и те же сюжеты. Только имена - другие… и названия. Ещё - лица. Но суть то – та же. За тысячи лет - уж можете мне поверить – совершенно ничего не изменилось так уж сильно. Хотя… нет, всё-таки изменилось. Всё-таки добрых людей стало чуточку больше… нет. Снова я не так это сказал. Стало меньше тех, кто способен на то зло, которое… которого и теперь – немало. Но меньше, чем раньше. И это – радует. Я почти не боюсь жить! Это стало почти безопасно, особенно если делать это - «с умом». И, разуметься, несравненно комфортней… если люди тебя принимают. Но моя ли в том вина, что имея глаза – вижу, а имея уши – слышу?… И разглядываю даже в самом непроглядном тумане, какой только бывает на свете - их. Неназываемых. А вместе с ними – и тех, кто пропущенными… или нерассказанными… или просто неоконченными историями вымостил ту дорогу, на которой главные персонажи смогли стать действительно главными. Потому что они-то её – окончили. Некоторые даже живы остались после этого! И вернулись, чтобы всё рассказать. Их-то вы и увидели. Впрочем, каждый сам решает, на что и на кого смотрит, и что именно видит…Так что - то, что увидел я, это только лишь мое личное. Но разве бывает так, чтобы кто-то был незапятнанно чист? Или - кромешно черен? Если бы вы сами побродили по таким же дорогам, уверен - вернувшись, вы бы спорили до хрипоты. Потому что каждый приобретает и приносит с тобой назад что-то своё – совершенно не то, что другие. Нет-нет-нет! Что вы! Это я - не вам! Это я опять – сам себе загадки загадываю… Вам?... да я никогда не посмел бы!... Вдруг, возьмёте, да и обидитесь. И прогоните. А ведь мне уже так пригрелось – здесь, у вашего «камелька». Сохраните вас боги, люди добрые, спасибо вам за хлеб, за приют … Потому, что ведь там - за окном - зима. И ветер - вон как… И снег – в стекло… дело к ночи. И так не хотелось бы … Не прогоните? Я поутру и сам пойду. Пойду, мне ведь домой возвращаться надо... Надо же мне вернуться туда хоть когда-нибудь? Так что, вы не слушайте, что я тут бормочу. Уже наполовину не в ладах с головой. Может, даже полностью. Кому, как не полоумному вот таким вот «макаром» - сам с собой - разговоры разговаривать? И какой с блаженного - спрос?... Вот, сейчас набормочится вдосталь… И сможет наконец-то разжать почерневшие от мороза ли, от работы или, может, от чего-то другого - свои пальцы. И пускай они катятся с ветхой обоженной ладони - ко всем бесам - эти небыли-были, предсказания и иносказания, и цветные нити-струны, корни-ветви - отражения в осколках старого, как мир, зеркала… эти лица… и судьбы… имена… Пусть сгорают в вашем огне – ведь они того стоят. Из-за них я никак не могу возвратиться домой. Потому, что не домом моим замыкается этот проклятый круг. А дом мой… где-то - там. За пределами этой бесконечной дороги, с которой все никак не сверну, раз за разом, шаг за шагом заново повторяя уже тысячу лет, как оконченное путешествие. Сейчас… Дайте мне минутку… хочу в самый последний раз налюбоваться, наиграться так сладко ненавистными мне «игрушками» - прежде, чем отпустить их. Эти лица… названия… судьбы… имена… *** Опять ни на один вопрос Нет ясного ответа. Душа моя - побитый пёс До нового рассвета, Боюсь, уже не доползёт. Тоскливым, долгим воем Тревожа тех, кто доживёт, Своё бессилье изольёт, Своё отчаянье допьёт, И растворится в зное Ревнивейшей любви Творца К себе в своём Твореньи, Ему от третьего лица Пророчащем забвенье. 24.09.2012 *** (Вторая редакция. "Проба пера" без внятного финала... или с "открытым", если вдруг соберусь продолжить.) Когда-то ему сказали, что на самом деле он «глубокий человек». Очень задолго до того, как привык (притерпелся) постоянно зябнуть безо всякой причины даже в самые жаркие дни. Сначала он без устали закрывал везде форточки... и "кондеи" тоже все выключал бы, но, представьте себе, в те неблизкие уже к настоящему времени годы, и конкретно в той конторе, где служил наш герой, их ещё не водилось. После он начал кутаться в толстые шерстяные свитера и заработал привычку подолгу "медитировать" с чашкой чёрного кофе в руках, безуспешно пытаясь отогреться об неё целиком - через пальцы. Полюбились ему и "толстовки" с глубокими капюшонами, которые можно натянуть на лицо ниже уровня глаз. Но в таком виде «на люди» (на серьёзные люди) не особо покажешься, и поэтому все толстовки у «глубокого человека» проживали исключительно дома – в одной из череды его съемных квартир. А ещё он ходил. Бесконечно шатался от угла до угла своего кабинета, отмеряя раз за разом неизменные девять шагов (восемнадцать, если - в оба конца), точно маятник в старомодных часах. Эдак он непременно когда-нибудь протоптал бы по ковру и паркету настоящую - уже всем очевидную стёжку, но однажды... Однажды, он задумался на ходу много глубже, чем бывало обычно. И внезапно обнаружил, что мерзнет не снаружи, а откуда-то изнутри. Будто бы где-то там была трещина, из которой постоянно, днём и ночью понемногу тянуло ледяным сквозняком. Человек заглянул в неё и внезапно очутился на краю бесконечной чёрной прорвы, полной тьмы и завывающих злющих ветров. И вдруг вспомнил: "... мне действительно кажется, что на самом-то деле тебе вовсе не всё равно. Ты ведь очень глубокий человек. Это видно". Да уж. Верно. Твоя правда, мертвец. Глубже попросту некуда. Он тряхнул головой, отгоняя видение, и вернулся за стол. Но не выдержал за ним даже минуты, снова встал (под несчастный стон пружин слишком старого стула) и, в который уже раз за тот день, повторил свой обычный променад до окна. Но на этот раз выглянул в него по-настоящему. Не такими глазам, о которых обычно говорят "оловянные" (безвозвратно затонувшими в своих собственных, навсегда затвердевших представлениях обо всем, что есть в мире), а как будто бы вновь живыми - вгляделся и увидел там... зиму. Неопрятную, мокрую, грязную. Куда более неуютную, чем заранее можно было бы предположить. Омерзительно, страшно и жалко голую, точно чей-нибудь истощенный до бесполости и безвозрастности труп в прозекторской. Обнажённое тело на холодном железном столе со специальным отверстием-сливом для всяких жидкостей, ещё могущих вдруг истечь из него. Серая, а не белая, и сырая… зима. Как... бетонный подвал. Но, ведь нет же! Нет! Ну, какой же подвал? Никакого подвала! Вон - смотри – люди ходят! Огоньки на деревьях! Разноцветные огоньки новогодних гирлянд, оплетавшие чёрные ветви, подсказали "глубокому человеку", что уже совсем скоро - главный праздник в году. Только в сердце у него совершенно ничегошеньки не шелохнулось. Никакого предвкушения, ни намёка на радость, ни хотя бы тоски. Ни тоски по тоске. Пустота ухмыльнулась и безгласо прошептала без единого слова - одним голым, как то самое тело, чисто вымытым смыслом: «Вот и всё. Ты теперь совсем мой. Навсегда». И «глубокий человек» осознал, что пора бы уже что-нибудь с этим делать. Но сначала он снова бросил взгляд на стол - на закрытые и открытые папки, полные чужих жизней. И впервые за годы растерялся, не зная, как теперь с ними быть… то есть, все инструкции, он, естественно помнил. Они были гравированы ежедневным применением в его разуме так, что ни в жизнь не забудешь, но ведь это, согласитесь, совершенно другое. Самым первым порывом было просто бросить всё прямо, как есть, и сбежать. Просто тупо удрать. Сломя голову! Или «очертя» её, или... как ещё о таком говорят? Почему бы и нет? Почему бы хоть раз в жизни не сделать, как на самом деле хочешь, а не должен или надо или что-то ещё вроде того? И не важно, какой будет цена. Он почувствовал, что созрел заплатить. Именно так: "созрел", а не как порой пишут "готов". Он прошёлся по скрипучим дощечкам паркета до двери в самый-самый последний, как ему тогда думалось, раз, вышел за неё в длинный общий коридор, и закрыл за собой. Повернул в замке ключ. А вот вынимать его почему-то не стал - так и бросил торчать в скважине и раскачивать, точно маятником, отдалённом похожим на него же казённым брелоком. Про себя наш герой уже крепко-накрепко порешил, что уже никогда не вернётся сюда – в этот вот свой отдельный собственный кабинет с некогда вожделенной «капитальной» (несменной) табличкой с его ФИО - слева от косяка. Он и так проторчал в нём слишком долго. Может, даже не годы, не десятки, а сотни или целые тысячи лет очень ранней бесконечной холодной весны. Или, всё-таки, поздней осени?... Вечные где-то около 1 ноября или марта… нескончаемое первое мартобря, чтоб его так-разэдак. 365 (+1 в високосном) раз копировать/вставить вместо всех остальных дней в году... как-то так. Ни единого соловьиного мая или настоящего белоснежно-искристого и морозно-хрустящего Рождества с новогодьем или душного тополиного лета. До конца рабочего дня оставались еще пара часов, только это уже не имело совершенно никакого значения. Не прощаясь ни с кем, торопливо сбежав вниз по ступенькам последней из всех лестниц, он вынырнул из казённой пыльной затхлости прямо в мерзость непрошенной оттепели. Первоначальный вариант: Когда-то ему говорили, что он «глубокий человек». Задолго, очень задолго до того, как начал все время зябнуть без причины даже в самые жаркие дни. Сначала он без устали закрывал форточки и кутался в свитера, пытался отогреть заледенелые руки о вечную чашку "электрического" кофе... Но однажды задумался, и вдруг обнаружил, что мерзнет не снаружи, а изнутри, и заглянул в себя. И ужаснулся, очутившись на краю черной пропасти, до краев полной мрака и свищущих ледяных ветров. И вспомнил: "Глубокий человек"... Да уж. Глубже просто не куда. Он встал из-за своего стола под скрип пружин продавленного стула, и выглянул в окно. Там была зима, и гирлянды, мигающие на голых черных ветвях, подсказали ему, что скоро Новый Год, но в сердце ничего не шелохнулось. Ничего, ни радости, ни тоски, ни тоски о тоске. И пустота ухмыльнулась: «Теперь ты мой!». Тогда он решил, что нужно что-то делать. Он снова взглянул на стол, на закрытые и открытые папки - картонные хранилища чужих, безразличных ему жизней, в последний раз прошел по скрипучему вытертому паркету до двери, закрыл ее за собой и повернул в замке ключ. Но вынимать не стал, так и оставил с болтающимся казенным брелоком. Он уже знал, что больше не вернется, он и так пробыл здесь слишком долго… До конца рабочего дня оставалось еще часа два, но это уже не имело значения. Ни с кем не прощаясь, он сбежал по ступенькам и вынырнул из пыльной затхлости в седую мерзость непрошеной оттепели. *** Не судите "графомана" Слишком строгим вы судом! Пусть строчит свои романы. Это - лучше, чем дурдом. //самоирония, как бэ. Никого другого, кроме себя же самого, в виду не имел. *** Я обычный рифмоплёт. Не люблю иносказаний, Заковыристых названий, И теснёный переплёт. Я обычный графоман. Просто складываю строчки. Примитивно ясен почерк. И привычно пуст карман. Я – любитель. Я люблю То, чем с детства занимаюсь. Потому и занимаюсь, что люблю. И не раскаюсь В том, что так чеканю шаг. В том, что я такой простак. Далеко не в авангарде. Как обычно, верен правде, Предсказуемы слова, Голова всегда трезва, Мало ребусов, загадок… И за это так вам гадок, «Настоящие» певцы. Вдохновенные творцы, С высоты нездешних сфер, Мой простой, земной удел, Снисходящие судить. Но и мне – не вам кадить. Я обычный рифмоплёт. Просто складываю строчки. В них и «валенок» поймёт Всё, включая многоточья. Многословен иногда (С графоманами – бывает). Но меня хоть понимают! Впрочем,… тоже не всегда. *** *** (свежая редакция от 05.08.2020) Рассыплю по свету, От края до края, Волшебные звенья, Живых соблазняя. Польстятся и эльфы! В дремучих чащобах Отыщут аж три! И старатели - гномы Еще семь добудут Из каменной тверди. А девять - в награду, В придачу с бессмертьем, Получат вожди Человечьего рода, Вперёд уплатив За подарок - свободой. Последнее, полное Собственной воли, Оставлю на чёрном Железном престоле. И скатятся кольца, Послушные зову Того, кто достоин, В глубины Мордора. Он, властью Владыки, Единою цепью Скует нерушимо Под сумрачной сенью Народов короны, Престолы вала И новый Закон Воцарится в Эа. ***(первоначальный вариант) По миру рассыплю От края до края Волшебные звенья, Живых соблазняя. Польстятся ли эльфы, В небесном чертоге Отыщутся три. И старатели - гномы Еще семь отнимут У каменной тверди, А девять приимут Вкусившие смерти. Последнее сыщешь – Исполнишься воли. Его оставляю На черном престоле. И скатятся кольца, Послушные зову Того, кто достоин, В глубины Мордора. Он, властью Владыки, Единою цепью Скует нерушимо Под сумрачной сенью Народов короны, Престолы валар И новый Закон Воцарится в Эа. *** Мне кажется, что мир сошёл с ума, Настолько белы нитки! Не может быть, что б помнила одна Я старые «агитки»! Всё так же «светел путь»! Цель – высока! Всё то же: «мы построим…»! Опять! Опять – за вожака! Всё тем же ровным строем! Опять: «мы сможем…»! «Мы дадим…»! И новые герои: «Придём-увидим-победим!» - Гудят пчелиным роем! И мнится мне: над их челом - Тень вечной треуголки… И нет сомнения притом, Где «жалко» этой «пчёлки»!... Что их судить?... Ведь жизнь – одна! «Дерзай!», «Успей!», «Не дрогни!». Тела - под ноги, как трава!… Идут. Идут «герои»! Нет! Не преткнётся их нога О горе человечье… Из века в век – одна тропа! Так есть. И будет вечно? *** Скоро будет цвести сирень. Мне не надо другой награды, Чем вот эта твоя свирель Аж до самого листопада. Чем вот эти твои глаза, Что чернее безлунной ночи, Чем вот эта твоя слеза, Что скатиться никак не хочет, Чтоб упасть на мою ладонь, Что трудами истерта в мясо, Чтобы эта смешная боль Стала солью моих рассказов. *** Чтобы избранным быть, будьте в стаде. Избирают из стада – овцу. Чтобы избранным быть, будьте в стае. Избирают из стаи - одну: Вожаком (сильнейшую особь). Альфа-самкой (щенков наплодить). В свиту – воинов, слуг для хозяйства, И козла отпущенья - к кресту. Чтобы избранным быть, будьте в хлеве Своём самой жирной свиньей. Изберут вообще самым первым, Чтобы мяса и сала - с лихвой! Чтобы сравнивали, примеряли, Проверяли: «не сгнили ль клыки?» Как на рынке – товар выбирали Станьте в ряд, "бабы" и "мужики"! Станьте в ряд! Платьица – покороче! Порельефней мышцу! Грудь – впредь! Но себя всё-таки подготовьте Ко всему. А то вдруг и нагнёт. Ничего! Как-нибудь перетерпим. Зато – избранный. Так-то, братва! Что, не верите? А вот поверьте! Одиночке виднее с холма, Что у вас там в долине твориться. И творилось. И будет всегда. Чтобы избранным быть, покориться Избирающим надо, стада. А к «паршивой овце» я, как к другу, Подкрадусь незаметно шепнуть: «Протяни-ка, приятель, мне руку. Укажу мной разведанный путь». *** Чтоб не видеть грязи, Выключаю свет. Много всякой мрази. Много всяких бед. Слиты неделимо В каждом, и во мне Нищий и Единый - Всадник на коне. Злых шутов – довольно. Большинство – слепцы. Вольно ли, невольно - Высшим служим мы Самым разным Силам. Всех не описать. Неисповедимы. Имя "господина" Часто и самим нам На дано узнать. Даже светлым самым Правит чья-то длань. Личный мой совет вам: «Никого не рань. Не умножьте скорби, Коль не сократить. Злому – прекословьте. Добрым дайте жить». Только б не смутили Лики, имена. Ведь кому-то – игры, А другим – война. *** Через детство несли гробы. За гробами по детству шла: «Ты вернись-вернись, воротись, Похороненная душа! Я вообще не хочу умирать! Я хочу, что бы жил и ты. Неужели так трудно встать? Или вдруг спорхнуть с высоты Мотыльком на мою ладонь? Воробьем постучать в стекло?…» Через детство несли гробы, За гробами оно ушло. *** Я соберу тебе цветов, А ты сплетешь венок. Ты в этой лучшей из обнов Как колдовства глоток! Мы будем петь и пить вино, Смеяться и шутить, Пока не сбудется все то Чего не может быть. Не может быть у нас с тобой Ни свадьбы, ни детей, Но всё равно мы пир горой Закатим для друзей. Хмельные пляски заведём Пока горит костер А догорит, опять начнем Всё тот же разговор: «Я соберу тебе цветов, А ты сплетешь венок, Ты в этой лучшей из обнов, Как колдовства глоток». *** Идут-милуются по улице Бессмертные через века. Не им печалится и хмурится, У них всегда в руке – рука. Пока друг другом не накормятся, И не оглянутся вокруг. Второй, и третий раз поссорятся, И вот уже не нежных рук Не на плечах кольцом объятие, На горле – хватка пьяных лап! Где детки? По дворам! Целуются. Кому разнять их мам и пап? *** свежая редакция от 05.09.2020 *** Не отрекаюсь от любви. Но на взаимность нет надежды. На мне монашества одежды, Как крылья вОрона черны. На мне года. На мне невзгоды. И сколько видно на пути - Ни одного. Скажи мне, кто ты, Призвавшая таким идти? Ни следом, ни вослед - Ни духа. Ни брата, ни ученика Ни ангела, ни просто друга, Ни гуру, ни проводника, Ни хоть бы мимо ненароком Прохожего другой тропой. Сухи глаза. И сердце сухо. И только след вослед за мной. Но и его дождём и ветром стирает. Вот и нет следа. И лишь та самая надежда, Навек свои смежая вежды, Покается, что предала. ______________________________ (первоначальный вариант) Я отрекаюсь от любви. На утоленье нет надежды. На мне монашества одежды, Лицо и волосы – в пыли. На мне – года. На мне – невзгоды. И сколько видно на пути - Ни одного. Скажи мне, кто ты, Тот, кто призвал таким идти? Ни следом, ни вослед - Ни духа. Ни брата, ни ученика Ни ангела, ни просто друга Ни гуру, ни проводника, Ни просто мимо ненароком Прохожего другой тропой… Сухи глаза, И сердце – сухо. И только след – вослед за мной. Но и его дожди и ветры Стирают. Вот и нет следа. И лишь последняя надежда, Навек свои смыкая вежды, Покается, что предала. *** Я слон на лапках водомерки. По паутиночкам - бегом. Не по нутру любые клетки, Не клетка мне нужна, а дом! Коль я паук, то паутина, А если рыба, то река! Пускай, последняя скотина, Но без такого поводка Который – дернешься – удавка! Дрожит осина на ветру. Тебе меня совсем не жалко, Раз с поцелуем - поутру? В меня стрелою Аримана Не целься из небесных сфер! Я сам стрелок, стрела и тайна! И у меня здесь много дел. Не видишь? Я танцую с тенью. Танцую с ней, а не дерусь, Пока в бессчетном отражении В конце концов не воплощусь, В одном из этих зазеркалий Решив остаться навсегда. Но не сегодня и не завтра, Мне слишком нравится Игра. *** Чуть тронута дыханием зимы Уже листва желтеет на берёзах. Красна рябина, бур и жухл каштан, Ещё немного – кровью брызнут клёны, И словно обагренные ладони Под ноги всем идущим подостлав, Останутся наги и молчаливы. Дуб мечет жёлуди. Опята по лесам. Но всё ещё немного пахнет летом, Когда дома закатным красит светом Слабеющее солнце. По следам Его крадётся ночь. Ещё незримо, Но, как за всем живым – неотвратимо, Как седина к кудрявым волосам Твоим, чуть-чуть уже коснулась. Ах, вот бы осень с нами разминулась! Ах, вот бы не заметить её нам! *** Благословляю близорукость! Побольше бы таких, как я. Приглядчивость – на ласку скупость, Зачем рассматривать, любя? Твое тепло без чётких линий И неопределённость черт Милее мне, чем колкий иней В глазах других, глядящих вслед Таким, как мы. Они нас видят, Как думается им, насквозь. Не потому ли ненавидят, Что нам их тайное - смоглось? ;) Не потому ли презирают, Что в нас - заветное сбылось. Ведь все когда-то умирают. Но кто-то - вместе, а не врозь. *** Кто-то плёл венок не доплёл его Кто-то вышел из дома назад не жди А в глазах у него черным-черно А из глаз у него дожди, дожди…. Подожди, постой, обернись на миг! Ты лицом - не юн, И душой – старик! Кто твой Бог? Кто - Враг? Где твой след? В чём суть? И куда тебя заведёт твой путь? Перелист страниц не вернет весну! Из пустых глазниц не прольёшь слезу! Это всё пройдёт, занесёт - песком, Зарастёт травой обветшавший дом! Там сады в цвету здесь на ветках – снег! Не бессмертен дух слишком краток век. Не успеть ни спеть, ни сказать всего! Не спасти совсем даже одного! Соль земли есть прах миллиардов тел! Хот бы одного воскресить сумел! Одному вернуть, всё, что отнял сам! Кто мне Враг, кто – Бог не вместить словам! Если друг мне – враг, значит он – не друг! Если брат мне – враг, значит он – не брат! Пусть никто по мне не прольет слезу, Если вижу путь не сверну назад! Ухожу - куда? - по разливу – вброд. Под водой – трава, по воде – цветы. Лишь бы только - сам - оказался тот, Чьи опять смогла отыскать следы! Тот, кто плёл венок - не доплел его, Тот, кто вышел из дома, назад - не жди, А в глазах у него Черным-черно А из глаз у него Дожди, дожди. *** Красна ягодка калина! Красна, только не сладка. Хороша краса-дивчина! Только сердцем не легка. Не приглядчива к нарядам, Не прислушлива к словам, И тайком, соседским садом Не ходлива к женихам. Красна ягодка калина, Красна, только горек сок! Не гляди на ту дивчину, Мне приглядный паренёк. *** Ты говоришь: «Обрыв!», Ты говоришь: «В обход!», Ты говоришь: «Там топь!», Ты говоришь: «Есть брод!» Ты говоришь: «Там глад! Средо-точенье* злоб!», Криком кричишь: «Назад!», Ноги гудят: «Вперёд». Ты говоришь: «Там труд Тяжек! Не хлеб, а пот!» Ты говоришь: «Там мрут! кОпят на свой же гроб! Смыслов и целей - нет! Что ни возьми - тщетА! Средо-точенье** бед! Горе и нищета!», Ты говоришь: «Сгоришь! Там лишь Огонь! Не Свет!". Я не хочу идти. Выбора просто нет. ______ ТриДевятому царству посвящается Средо-точенье* злоб - в данном случае это не только и не столько средоточие, сколько именно точение среды злобами, как каким-нибудь "жучком" - древесины, в которой они завелись, пока не превратится в труху. Средо-точенье** бед - тот же смысл, что и про злобы. *** Я раздавила таракана. На кухне, тапком раздавила огромного усатого красавца. И села у окна смотреть, как умирает ночь, в агонии роняя с неба звёзды. Я видела, как хоронили таракана. Сбежались все его усатые собратья, Подняли с пола. Уложили в гробик из скорлупы яичной И с почестями, (соответственно отличьям) Его за плинтус опустили. Печальная вдова накрыла стол на спичечной коробке и справили они поминки. Пили водку из семечковой шелухи, закусывая крошками от хлеба и высохшей колбасной шкуркой. Потом вдова рыдала… И самый старый мудрый таракан Призвал не отзываться плохо о покойном. Потом её на чай я пригласила. Потом простить меня просила… Она вздохнула: «Что ты!... Такая наша тараканья доля». И так мы с ней сидели до рассвета. Пока на кухню не ворвалось утро. *** Даже думать об этом страшно. Не вмещается в голове: Соберусь, и уйду однажды В одиночку - пешком - к заре. Может быть - навсегда. Кто знает, Сохранит ли меня мой Бог? Сбережет ли меня мой Дьявол Для других непростых дорог? Или я удалюсь неслышно, Захворавшим усталым псом, Улизнув от всех дальних/ближних - Околеть втихаря, тайком. Не пошли мне, мой Бог, в дороге Ни зверья, ни лихих людей! Сделай сильными, Дьявол, ноги! Сделай сердце мое - смелей! Но есть жарче в душе молитва: «Не хочу передумать вдруг!»! Это будет с собою битва. Проигравший - себе - не друг. *** Я проиграл_а множество сражений В войне, в которой победить – нельзя. Но эта совокупность поражений В конце концов, вернула мне - меня. Я научил_ась не бояться боли. Оскалу смерти скалиться в ответ. Не врать. Не верить. Громко прекословить. Всё понимать. И в каждом видеть свет, И в каждом - тьму. И кое-что другое: Взаимо-относительность всего Не служит оправданием виновных, По доброй воле делающих зло. *** Дитя - упало в землю семя. Дитя - восходит колосок. Дитя, настанет жатвы время И твой умолкнет голосок. И будут слёзы, страх и горе, Но в этой нежной тишине Пока - ты спишь. Ещё - на воле. Не пленник никакой судьбе. *** Моё безумье, спрятанное в пальцах. Прижатое ладонями к груди. Я не молю: «Позвольте мне остаться!» И не прошу: «О! Дайте мне уйти!»… Позвольте лишь оставить без ответа, Неразъяснённым, между «да» и «нет», Чьё то окно, откуда блики света, Ложатся на лицо мне столько лет. *** День за днем течёт В глухой никчёмности! Обреченности Невысказанных слов! Пережевывай Остатки увлечённости Исполнением Несбыточнейших снов! Глухо!… Глухо! Немо! И бесчувственно! Хоть разбей! Хоть выбей! Хоть убей! Не подпрыгнешь Выше безыскусности Бесконечно Повторенных дней! Заперта! Закована! Запаяна! Замурована В железо и бетон Ты, душа моя, Давно меня оставила! По тебе мой Поминальный стон.