Ночь цвета Midnight Blue

...Я продолжаю вливать в себя алкоголь, Пока не смогу утопить в нём своё одиночество. Открыв глаза, я вижу, как солнце клонится к горизонту, И понимаю, что очередной день прошёл зря. Вокруг так темно, Чёрные тучи даже в моём сердце. Непроглядная темнота, Её тяжёлые тучи проникли в комнату. Смотри: идёт дождь. Не прекращается ливень В моей комнате, погружённой во тьму и печаль. Слышишь: льёт дождь. Не прекращается ливень В моей комнате, погружённой в темноту и тоску... Большой палец едва коснулся экрана смартфона, а тот уже послушно замолчал. Ханбин и сам не знал, хотел ли остановить эту песню или продолжить слушать альбом Чживона. С одной стороны, он жадно глотал один трек за другим, замещая виртуальными аудио настоящее тепло того самого человека и всё никак не насыщаясь, а с другой стороны Чживон действительно на этот раз выдал нечто потрясающее и живое. Слишком живое. Его вздохи в отыгрываемых скитах, до боли знакомая скомканная речь, перескакивающая с полукорейского на недоанглийский, смешки, отдающиеся у Ханбина в сердце, и полные эмоций строчки в самих песнях. Особенно в этой. Ему слишком знакомо было описываемое в RaiNinG состояние. Ханбин не пил виски, но легко мог представить своих друзей за закрытыми комнатами. Каждый из них когда-нибудь да нуждался в убежище, не ободряющем объятии брата, а в одиночестве тёмной комнаты – и открытой бутылки алкоголя для некоторых. Голос Чжунэ пел о тяжёлых днях, о поздней ночи и о пролитых слезах. Чживон, едва скрывая боль в своём голосе, сокрушался о юности. Её у них никогда не было. Ни счастливой, никакой. Они, увы, слишком быстро повзрослели. Ханбин помнил, как приходил в общежитие под утро, после долгой работы в студии, и по лидерской привычке заглядывал в каждую комнату – ещё тогда, когда у них была всего одна квартира и двухъярусные кровати, и парни кучковались все рядом друг с другом, и жизнь была одновременно тяжелее и проще. Тогда Ханбин нередко застывал на пороге и зорким усталым взглядом наблюдал: спят ли? Мирно ли вздымается грудь или у кого-то между нахмуренными бровями залегла складка? Распростерлись ли они, вымученные тренировками, или сжались в клубок, отчаянно переживая тоску по дому и неуверенность в собственных силах? Ханбин откидывал упавшие на глаза чёлки, перекладывал плюшевые игрушки поближе к их хозяевам и неожиданно нежным жестом гладил по затылку. Он пытался сделать всё, что возможно в его силах, чтобы защитить их на сцене и перед всеми, кто поставлен оценивать их навыки. Но как защитить чужие сердца, как уберечь их от переживаний? Ханбин далеко и сам не взрослый, он не знал ответов на все вопросы. Всё, что он мог – это поправить очередное одеяло и надеяться, что завтрашний день будет к ним немного благосклоннее. * Только когда его пальцы сами включили монитор и нажали первую клавишу на пробу, Ханбин осознал, что сидит за открытой программой и хочет написать ответ Чживону и всем остальным. Писать сообщения было бы неловко, а так... может, они услышат. Он нажал на кнопку записи и наклонился ближе к микрофону. Ему даже не нужна мелодия на заднем фоне – она уже звучит в его голове сама по себе. ...Наши сердца покрылись трещинами, оттого что мы выросли так быстро. Мы живём с установкой 'жертвовать' так, словно дышим этим. Я ведь даже не знаю, зачем живу, но все равно упрямо говорю 'давайте будем счастливы' с горькой улыбкой. А ты, как и всегда, сегодня не спишь поздней ночью. Позволь мне накрыть твоё сердце тёплым одеялом. Ты пытаешься сдержать рвущийся в ночи плач, И я притворюсь, будто не знаю, что твоя жизнь вся испещрена шрамами. Возможно, после этой песни тёмные тучи на их сердцах немного рассеются. Может, чёрная ночь станет немного светлее. Дотянет хотя бы до оттенка обычного полуночного синего. Midnight blue? Да, пойдет.