милосердная каннон

Спустя десяток тысяч лет луняне спускаются к ней для молитвы. К тому времени Фосс достигает того, что люди называли нирваной — ей, мягко говоря, уже все равно. Перед ней стоят убийцы ее друзей, ее мучители, те, из-за кого она пролила столько сплава, подобно слезам, но она просто складывает руки — а те в ответ улыбаются, когда колесо сансары делает остановку и выбрасывает их из бытия. Им почти что можно позавидовать, но Фосс давно позабыла такое чувство. В одиночестве прошли тысячелетия, это принесло нужные мысли, но вместе с тем забрало то немногое, что делало Фосс — собственно, Фосс. Она все больше походит на Учителя. Так ей кажется. Находит его старые одежды, еще не истлевшие со временем, подшивает их, чинит. Сплав окончательно захватывает ее тело, и то немногое, что остается от настоящей Фосфофиллит прячется за густыми слоями золота и ртути. Первая темнеет со временем, и, чтобы металл не нагревался на солнце, Фосс начинает наносить на лицо пудру. Со временем ей все проще держать форму, но у нее остаются сомнения. Фосс помнит лунян, она начинает осознавать смысл цикла инь-янь, и потому иногда меняется. Порой по зеленым лугам бродит высокая статная фигура, мужская, подобная Эхмее; иногда кто-то более низкий и утонченный, как Профессор. Но чаще всего она задерживается между ними — женским началом и мужским, как и раньше. Глаз Учителя отменно приживается. На седьмую сотню лет Фосс перестает обращать внимания на апокалипсис, воспроизводящийся у нее в голове. В конечном счете, все это лишь иллюзии. За десять тысяч лет Фосс восстанавливает школу; чинит мебель, возвращает все в тот вид, словно никакой бойни тут и не было. Заметки Рутил все так же аккуратно лежат в сотне ящиков, библиотека расставлена самым логическим образом, в этой школе идеально все — кроме жителей. Ведь кроме Фосс тут никого больше и нет. Пуповина пуста, и потому Фосс играет в мирную жизнь в одиночестве, импровизируя перед несуществующим зрителем. Поэтому, когда приходят луняне, Фосс не удивляется. И не злится. Когда к ней за молитвой об освобождении идут ее сестры, внутри Фосс лишь что-то глухо отзывается. Она уже не злится — в конечном счете, они все лишь кристальные куклы, привыкшие жить по заданным правилам. Живя в блаженном неведении, они игнорировали то, что было важно — но теперь Фосс слишком хорошо знает, что незнание лучше знания, а потому ей абсолютно все равно. Когда к ней подсаживаются старые друзья, они пытаются извиняться — Фосс лишь складывает руки и отмаливает их прочь. Рутил смотрит на нее недобро, но виновато. Ведь если бы не выходка Фосс, то она все так же бесплодно разбирала бы тело Падпараджи, а не провела бы с ней тысячелетия вместе. Но когда Рутил извиняется, Фосс даже не отвечает ей взглядом. Лишь складывает руки. Падпараджа тоскливо качает головой. Она, в общем-то, тоже достигла нирваны за время своей жизни на Земле, и поэтому ее Фосс понять еще может. Чуточку. Они улыбаются друг другу взглядами, и Падпараджа копирует ее жест, складывая руки у груди. Эвклаз берет ее за руку. Ее прикосновения легки, словно эфир, из которого она состоит — и, кажется, она пришла сюда не за молитвой. Во всяком случае, это не ее основная цель. Голос Эвклаз сквозит жалостью, и раньше бы Фосс стало неприятно от такого — но теперь ей попросту все равно. — Это моя вина. Я недоглядела. Не поняла тебя. Прости. Она говорит искренне. Фосс даже не моргает. — Все это в прошлом. — Из-за того, что я сказала всем тогда, что ты делаешь что-то неясное, все ополчились, — Эвклаз закусывает ноготь и опускает голову ниже. — Из-за меня ты страдала столько лет. Если честно, я пойму, если ты не захочешь молиться за меня. Я готова провести вечность рядом с тобой, чтобы искупить то, что натворила... Когда она закрывает рот ладонью, а по ее лицу начинают катиться слезы, Фосс лишь наклоняет голову набок. — Прости, прости... Ей определенно льстит подобное — если она все еще верно помнит эту эмоцию. Но Фосс не считает, что Эвклаз виновата. На самом деле, прошедшего времени становится достаточно, чтобы оценить собственные ошибки. И ругать Эвклаз за то, что та поступала рационально — глупо, поэтому Фосс медленно качает головой. — В извинениях нет нужды. Я не злюсь. — Я никогда не смогу искупить этот долг, — качает головой Эвклаз. — Ты все равно хорошо постаралась, — прерывает ее Фосс и складывает руки у груди. — Если бы не твое руководство, многие бы из вас погибли. Ты поступила разумно. Или все эти десять тысяч лет ты корила себя за один просчет? Не «нас», а «вас». Теперь они уже давно не сестры. Эвклаз смотрит на нее неуверенно и качает головой. Но затем кивает. — Я отвлекалась. Но возвращалась мыслями, когда смотрела на Землю. — Значит, твоя вина искуплена, — медленно произносит Фосс. — Ведь ярости больше нет. Они обе закрывают глаза и складывают руки у груди. Эвклаз растворяется перед ней молочной дымкой, уходя в небытие. Фосс может сказать, что теперь ей по-настоящему завидно, самую малость — но она с трудом может вспомнить эту эмоцию. Поэтому, как она полагает, все в порядке. Даже то, что после окончания молитвы она останется совершенно одна. Вряд ли слизни захотят с ней контактировать. Следующей к ней подходит Киноварь. Она счастлива. Она улыбается. Такой радостной Фосс не видела ее никогда, поэтому такая простая эмоция — как шок — пробуждается в ней неожиданно четко. Киноварь медленно садится перед Фосс и складывает руки у груди, после чего кланяется. Искренняя улыбка не покидает ее лица, и Кино произносит: — Спасибо! За выполненное обещание. Я была счастлива все эти годы. Почему-то это успокаивает неожиданные эмоции, и Фосс чувствует умиротворение. Она не произносит ни слова и начинает молитву, лишь для того, чтобы забыть о глупом обещании под вечерним солнцем окончательно. Сестры идут и идут. Многих она видит впервые. С Учителем они не обмениваются ни словом. Теперь Фосс слишком хорошо его понимает. Ей почти искренне жаль — или так кажется. Почти что в самом конце к ней подходят сразу двое. Эхмея и Каирнгорм идут вместе, держась за руку, и Каирн выглядит такой же счастливой, как и Кино. Они вдвоем тоже нашли свою нирвану, но другую, более человечную. Запертая в чужих мыслях Каирнгорм смогла понять человека куда проще, чем любой другой самоцвет, и в этом было нечто забавное. Но Фосс не ощущает эмоций. Они садятся напротив. Эхмея не меняется в лице, но в глазах его пляшут чертики. Фосс стоило бы разозлиться на него, но ей равнодушны дела минувших дней. Она смотрит друг на друга с Каирнгорм, принявшей новое имя, неизвестное ей, Фосс, и им, тем, кто мог бы обменяться тысячей слов, попросту нечего друг другу сказать. Потому что слов не осталось, а все остальное ясно и без этого. Напоследок Эхмея произносит: — Ты словно Каннон, спустившаяся к нам с небес. Настоящая богиня. Возможно это что-то значит для человека, еще помнящего катаклизмы. Фосс нравится это имя — Каннон — и она на секунду задумывается над тем, чтобы принять его после окончания молитвы, ведь от старой Фосс в ней осталось слишком мало. Но она не отвечает и складывает руки. Более им не нужны слова. Поэтому Фосс молится за них. И в конце остается лишь одна неупокоенная душа. Фосс встречается взглядом с Антарктицит. Она не выглядит так, словно готова вырваться из цикла сансары. На ее лице читается явное недовольство, а не смирение, и, когда она подходит, она даже не садится, демонстрируя всем своим видом отношение к происходящему. Затем, Антарк оглядывается по сторонам. Фосс невольно следит за ее взглядом. Почему-то ее совсем не удивляет то, что та по итогу жива. Никакой радости или печали. Лишь сам факт — да, Антарк здесь, настоящая. Не иллюзия больного разума. — Что ж, больше никого не осталось. Лишь мы вдвоем на мертвой планете. — И правда. — У тебя другое лицо. И все тело... Это сплав? — Да. — Вижу, ты нарушила все обещания, данные мне, — холодно замечает Антарк. Фосс не отвечает, наблюдая за ней из-под полуопущенных ресниц. — Оставила Учителя одного. Не следила за зимой, — когда Антарктицит начинает вышагивать вокруг Фосс, та лишь следит за ее белым силуэтом украдкой. — Хуже того, ты его разломала. — Именно так. Нет смысла отрицать очевидное. Антарк останавливается позади, Фосс чувствует, как ее затылок сверлит чужой внимательный взгляд. Ей нечего сказать в свою защиту — все действительно было так. Оставила Учителя одного, не следила за зимой — потому что потеряла голову. Уничтожила его, ведь тогда ей казалось, что это единственный выход. Тут нечего добавить. Некоторые вещи произошли, и глупо отрицать нечто, что она действительно сотворила. — И что? Фосс склоняет голову набок. Тяжело понять такой вопрос. — Что ты хочешь узнать? — Тебе нечего сказать по этому поводу? Что тобой двигало? — Антарк обводит руками луг вокруг и останавливает взгляд на Фосс. — Когда ты шла ко всему... этому. — Разве это не очевидно? Кажется, она давно разучилась удивляться, но сейчас Фосс делает именно это. Металл в ее пальцах меняет форму, словно реагируя на эмоции, и вместо тонких пальцев возникают когти, словно воспоминание обо всем, что случилось более десяти тысяч лет назад. Но затем самообладание возвращается — а вместе с ним и нормальный вид рук. — Я хотела вернуть тебя. Такой трагичный момент должен заставить Фосс почувствовать что-то большее, чем мимолетную радость, но она не может даже улыбнуться. Антарктицит стоит перед ней, а значит, ее цель достигнута. Больше нет смысла оставаться той Фосфофиллит, которая пыталась найти способ вернуть свою напарницу, осталась лишь милосердная богиня, Каннон, как назвал ее Эхмея. Фосс не чувствует ничего. Ни радости. Ни разочарования от ярости напарницы. Но Антарк внезапно горько произносит: — Значит, Учитель был прав, — ее взгляд обращается к Фосс вновь, и она садится рядом. — И это все из-за меня? — Былое не имеет значения сейчас. Когда Фосс пытается сложить руки в молитвенном жесте, Антарк резко останавливает ее. Несмотря на эфирность ее тела, хватка ощущается слишком явственно. Они смотрят друг другу в глаза, слишком противоположные друг для друга — одна, состоящая из эфира, душа, легкая, почти прозрачная; и вторая, чье тело целиком состоит из тяжелого темного металла. Антарктицит суживает глаза и серьезным тоном произносит: — И ты серьезно сделаешь это? — Разумеется. Где-то внутри начинает скапливаться нечто сродни недовольству. Фосс не уверена. Она давно не чувствовала чего-то иного, кроме апатии. — Ведь поэтому я тут. — Это не так, — зло возражает Антарк. — Почему ты так думаешь? Когда Фосс склоняет голову набок, она глубоко вздыхает. — Ты — не машина, созданная для молитв. — Но иного выхода нет, — мягко возражает Фосс и уже сама берет Антарктицит за руку. Она прикрывает глаза и бормочет: — Ушедшего не вернуть. Я сейчас — та, кто я есть. И никто иной. Никто не сможет исполнить эту работу, мне нужно лишь закончить молиться, и тогда эта история завершится так, как ей полагается. — Тем, что теперь ты останешься в одиночестве? Антарктицит выразительно смотрит на нее. Без злости. Без печали. Но очень внимательно. — Именно так. — Теперь ты замещаешь Учителя... — бормочет она, и Фосс кивает. — Полагаю, ты можешь сказать и так. — И, значит, ты опять нарушишь обещание. Они вновь смотрят друг на друга, и Антарктицит указывает пальцем на Фосс. — Оставишь Учителя одного. Выбора у нее нет. Фосс пожимает плечами. Пусть так. Это не изменит исхода — она отмолит последнюю душу, а дальше впадет в долгий сон, до тех пор, пока ее силы не понадобятся вновь. Может, возродится новое поколение самоцветов, которых ей придется учить мудростям жизни. Или, возможно, слизни наконец-то выйдут на сушу, и тогда она чем-то им поможет. Но пока вся цель ее существования — всего лишь молитва. Как когда-то давно — зимнее дежурство. Фосс хочет сложить руки еще раз, но Антарктицит качает головой. — Я не хочу, Фосс. — Почему? — устало спрашивает она, и Антарк раздраженно фыркает. Она отворачивается, но Фосс кажется, что она видит нечто похожее на румянец. Во всяком случае, так называл его Эхмея когда-то тысячи лет назад. Ей удивителен этот факт, а потому она так и не складывает руки для молитвы. Антарктицит проходится перед ней, свежая трава мнется под ее ногами. Замирает, после чего смотрит на горизонт — в сторону необъятного океана. — Ведь ты опять нарушишь свое обещание, глупая. — Почему тебя это волнует? — Ну, я все же люблю Учителя, — бормочет она и разворачивается. Улыбается. В этот раз — тепло. Знакомо. Что-то ворочается глубоко в душе Фосс, и она замирает, глядя на это зрелище. Нечто не дает ей сдвинуться. Нечто заставляет ее ощущать гораздо лучше, чем за все года нирваны и апатии, словно именно к этому моменту жизнь и вела ее эти долгие тысячелетия. Антарктицит протягивает ей руку. — И не хочу оставлять его одного. Ее. Фосс замирает, глядя на протянутую ей руку. Затем поднимает взгляд. На ее губах вырисовывается улыбка. Металл искажается под стать давно забытым эмоциям, а сама она хватается за чужое запястье и медленно поднимается. После чего они смотрят друг на друга. Слишком отличающиеся от себя тех, что когда-то давно патрулировали школу зимой. Сансара может и подождать.