Бесплодные земли

      В мире, больше похожем на дурной сон, где изменчиво все, вплоть до основных составляющих пейзажа и климатических условий, у Томпсона никогда не пропадало ощущение чужого присутствия.       Сначала ему казалось, что это наваждение, как голоса в голове, но потом он стал обращать более пристальное внимание на многочисленные перемены в окружении. Подобные не всегда касались охоты, где ему приходилось раз за разом кромсать на куски зевак, суетящихся, рыщущих как по его ферме, так и по другим местам, где ему пришлось побывать.       Иногда в Сумерках, туманных и изменчивых, скрывались и другие охотники, имеющие те же возможности, что и он. Для столь незаурядных личностей не составляло особого труда вогнать в тело человека нож, оные считали, что переломать очередному бедолаге хребет или лишить головы — неплохое развлечение.       Томпсон не считал их общий удел забавой. Напротив, находясь тут, он нередко испытывал страх и одиночество, которые лишь подпитывали шепоты чего-то незримого, наваждающего ужас, а необходимость приносить боль и смерть казалась ему платой за то, чтобы шепоты и воспоминания ненадолго стихли, оставили его воспаленный разум. Существо, что единолично правило Сумеречным Миром, раз за разом приносило ему воспоминания об одном злополучном дне, заставляя испытывать вину и снова «приниматься за работу», как часто говорил Па.       В конце концов, на что еще Пацан годился?       Однако когда не приходилось искать зевак и выпускать им кишки смертоносной бензопилой, Томсону становилось интересно, из чего состоит изменчивый мир, одновременно необъятный и крохотный, как модель корабля в бутылке.

***

      Однажды туман рассеялся, и ночь наполнилась запахом железа и гари, казалось, что в этом месте, почти напрочь лишенном растительности, даже воздух обладал иными свойствами, нежели на знакомой Томпсону ферме.       Тут пространство было заполнено горами проржавелого металлического мусора, поросшими плесенью покрышками и остовами машин, безмолвно громоздящимися друг на друге. Пацан никогда не видел кладбищ вживую, но предположил, что если бы неодушевленные вещи могли их иметь, то последний удел оных выглядел бы именно так. Как и везде, здесь все казалось немного размытым, тени шевелились и меняли форму, точно темные лужи бензина, а серый туман стелился по прогалинам между гигантским стопками покрышек и хаотично расставленными то тут, то там генераторами.       Пацан ясно разглядел темнеющий силуэт одноэтажного здания, из небольших окон которого лился приглушенный зеленоватый свет. Еще одной достопримечательностью стало высокое сооружение, похожее на монструозную вывеску — в рекламных роликах и фильмах, одним словом, в телевизоре подобные конструкции казались маленькими, обычно их показывали группками, и Томпсон видел их мельком. Однако в жизни Пацан никогда не встречал подобных.       Стрелка вывески, окаймленная яркими лампочками, была направлена как раз на здание, у которого, помимо всего прочего, расположилась каменная площадка, на которой рядком выстроились металлические короба. Еще бы знать, для чего они нужны…       Еще раз подняв голову к иллюминации, Пацан смог разобрать мерцающие слова:       «Гэс… Хэвен» — венчал всю композицию горящий желтым нимб.       Завороженный переливающимся светом лампочек, незваный гость не сразу заметил, что находится здесь уже не один. Он никого не увидел, но почувствовал внезапное шевеление в воздухе, отчего мельчайшие волоски на его шее встали дыбом.       Томпсон предупреждающе вскинул увесистый молот и огляделся, но никого не обнаружил, хотя ощущение чужого присутствия казалось ему не таким переменчивым, как все прочее, включая груды проржавелых остовов машин и свет ламп.       Он чуть ли не отскочил, когда услышал странный звон, а затем увидел, как в четырех футах от него, прямо из ниоткуда, появилась едва различимая рябь, и в воздухе закружились красноватые искры, вычерчивая высокий темный силуэт.       Когда незнакомец проявился, Пацан недобро рыкнул, но местный, похоже, не боялся, безразлично глядя на пришельца горящими на эбеново-черном лице глазами.       Таинственный наблюдатель был одет в странные обноски, даже похуже, чем у Томпсона, его лицо казалось непроницаемой маской, которая лишь грубо обозначала человеческие черты, однако светящиеся, словно лампочки на вывеске, глаза неотрывно наблюдали за пришельцем.       В одной руке незнакомец сжимал нечто, похожее на увесистую дубинку, обильно украшенную костями, в другой же — массивный предмет, который, предположительно, и являлся источником странного звона.       Оглядев чужака с ног до головы, Пацан фыркнул, но не поспешил напасть — шепоты и голоса в его голове молчали, пугающие ведения, даруемые здешней Хозяйкой, не проявлялись, а наблюдатель, несмотря на свою мистическую способность, казался вполне реальным и осязаемым.       Постояв напротив пришельца ещё немного, человек в рванье развернулся, словно бы не почуяв угрозы, и направился в здание, неспешно переставляя длинные ноги, которые могли бы, как думал Томпсон, принадлежать Икабоду Крейну — ему как-то довелось взглянуть на отрывок старой ленты «Сонная Лощина», и неуклюжий, худой и длинный как жердь учитель из Коннектикута имел некоторые черты, подходящие также здешнему обитателю.       Подождав немного, Пацан рысью направился следом, желая понять, что же забыл на кладбище автомобилей странного вида человек.       Человек ли? Других, подобных себе, Томпсон никогда не встречал в Тумане, потому отнесся к выпавшей на его долю возможности с любопытством, полагая, что всегда успеет дать незнакомцу отпор, если тот проявит агрессию.       Войдя в здание, Пацан принюхался и впервые почувствовал приятный запах готовки. Не то чтобы здесь ему хоть раз приходилось думать о пище, однако аромат, приносимый вместе с сизым дымом, вызвал у него обильное слюноотделение.       Томпсон утер рот предплечьем и огляделся. Внутри здания царило запустенье, которое некоторым образом роднило все возведенные в Сумерках постройки. Массивные деревянные стеллажи были выстроены вдоль довольно просторного помещения, между оными собрался мусор. По большей части полки пустовали, и лишь на немногих мутно поблескивали металлические банки — консервы, о существовании которых Пацан знал благодаря своему единственному окошку во внешний мир.       Многие рекламные ролики предлагали приобрести консервированные супы, мясо, птицу, овощи, даже фрукты в сладком сиропе. От одного воспоминания о пище у Младшего скрутило живот.       Незнакомец неспешно выбрался из-за стеллажей и направился навстречу пришельцу, что последний воспринял очередным приступом предупреждающего рычания. Подобное поведение заставило мистического человека в обносках замедлиться и застыть напротив вытянутой стойки, которая отгораживала от входа в помещение небольшой закуток. В освободившейся от звенящей штуковины руке мужчина держал одну из банок.       Пацан даже не понял, что местный обитатель протягивал ему консервированные персики как подарок. Подождав немного в молчании, незнакомец поставил банку на стойку и, в очередной раз повернувшись к гостю спиной, направился прочь, к небольшой дверке чуть поодаль — именно оттуда доносился аромат чего-то жарящегося, аппетитного. Наблюдая за спиной местного, Томпсон пару раз шумно сглотнул.       Здешний обитатель, располагавший запасом провизии, снова оставил гостя в одиночестве.       Подумав над случившимся, Пацан не нашел иного варианта, кроме как взять злосчастную банку и отправиться за незнакомцем.       Задний двор показался пришельцу приятнее, чем прочее убранство кладбища автомобилей, кроме вывески, конечно, которая светилась как… Как настоящее чудо!       Итак, по ту сторону Пацан с удивлением для себя обнаружил небольшой костерок, окольцованный рядком булыжников, небольшую кучу хвороста, а также проржавелую, но вполне еще крепкую садовую мебель — пару стульев, шезлонг с дырявым полотнищем, пластиковый столик, на котором стояла одна открытая банка с воткнутой в содержимое ложкой… Или вилкой — пока определить не представлялось возможным.       Однако лучшим во всей развернувшейся перед глазами Младшего композицией были, конечно, жарящиеся на специально приспособленном для такого металлическом каркасе сосиски. Сок, то и дело капавший с покрывшихся аппетитной корочкой маслянистых боков в огонь, вызывал шипение, а аромат, который даже с расстояния показался пришельцу чертовски приятным, тут обладал наибольшей силой.       Икабод устроился в одном из стульев и опустил на землю свое грозное костяное оружие, тут же перейдя к трапезе, даже не глядя на пришельца. Казалось, обитателя кладбища автомобилей невозможно было чем-то удивить.       Поколебавшись, Пацан решил последовать примеру невозмутимого существа и уселся на стул поодаль, он тоже сложил молот и пилу на выжженной земле, то и дело поглядывая на незнакомца. Люди, особенно в прежнем мире, на ферме, были злы и необъяснимо жестоки, и Икабод стал чуть ли не первым, кто не отреагировал на Томпсона так, как прочие.       Уже позже, после непродолжительной трапезы, состоявшей из персиков в сладком сиропе, от вкуса которых у Младшего голова пошла кругом, и поджаренных на огне сосисок, о которые пришелец с непривычки ожег и пальцы, и горло, они познакомились.       Икабод оказался Филиппом, о чем сообщил, начертив свое имя палочкой на пепле в погасшего костра. Пацан же никак не назвался, хотя и попытался объяснить, по какой причине. Похоже, они оба были немного не в ладах с речью, однако если Младшего столь скверное обстоятельство изрядно раздражало, то его собеседника, похоже, не тревожило и это. Филипп сохранял удивительное спокойствие, неотрывно глядя на нового знакомого глазами, горящими потусторонним светом. В них светилось понимание и, как показалось гостю, тоска.       Их общение длилось недолго, поскольку совсем скоро изменчивое пространство вновь пошло рябью, вызвав у собеседников беспокойство. Всё, включая уютную стоянку с садовой мебелью и костерком, пропало, вытеснив Пацана туда, откуда он пришел — на старую ферму, в которой его ждало очерченное испытание, наполненное болью и страданиями.       Однако, несмотря на помутненный рассудок и память, которая истончалась и кривилась в Сумерках подобно податливой плоти, Младший чудом запомнил запах сосисок и вкус приторного сиропа, а также, несомненно, того, кто предложил ему столь роскошный обед.       Время от времени он пытался найти в Тумане путь, который вел к автомобильному кладбищу, и время от времени ему везло, вдалеке снова возникали груды металлолома и призывно горящая рекламная вывеска. В те редкие минуты Пацан ощущал теплое чувство где-то под ребрами, его мысли светлели, а рот вновь обильно наполнялся слюной — предвкушение теплой пищи плотно смешивалось с ожиданием встречи с Икабодом, как его про себя звал Томпсон.